Иван Саввич Никитин

усматривает идей ()но-художественное созвучие с лермонтовским «Печально я ¥1ляжу

на наше поколенье...». Вернее говорить о комплексной внутренней связи никитинских

антикрепостнических произведений с близкими ему по мироощущению сочинениями

Пушкина, Рылеева, Лермонтова.

Все отмеченные здесь и многие другие стихотворения Никитина прошли цензуру, а

многие его смелые замыслы погибли уже в колыбели поэтической фантазии. Однажды

он с горькой иронией признался: «Ах, если бы я дал волю своему перу, клянусь Богом,

огонь брызнул бы из этих строк!., но., довольно, почтеннейший Иван Саввич,

довольно! — слу-шаю-с!» В письмах Никитина к друзьям нередки оглядки на цензуру,

возмущение ее бесчинством, беспокойство по поводу прохождения стихотворений

через казенные чистилища.

Впервые цензурное пугало появилось перед Никитиным— возможно, и неведомо

для него— в 1854 г., уже в самом начале литературного поприща. Тогда министр на-

родного просвещения А. С. Норов выразил «неудовольствие» одному из надзирателей

по поводу появления в журнале «Москвитянин» стихотворения «Певцу».

Увечью подверглись обличительные строфы о положении русского крестьянина,

например, цензурная расправа настигла «Нищего», «Пахаря», «Бурю», «Выезд

троечника» и другие стихотворения.

Уж на что выглядел робко по идейным устремлениям сборник Никитина, изданный

графом Д. Н; Толстым, так и в нем обнаружилась «крамола» религиозного оттенка. 23

мая 1855 г. Д. Н. Толстой сообщал Второву: «Духовная цензура так долго задержала

стихи Никитина, любезный Николай Иванович, что я уехал из Санкт-Петербурга, не

дождавшись их выхода. Вот причина, почему они не изданы». Камнем преткновения

послужило «Моление, о чаше». "Духовное ведомство усмотрело в поэтически

переданных евангельских легендах угрозу церковным устоям. Казалось бы, уставший

от схваток с цензурой пбэт отступит и обратится к более спокойным темам. Нет, он

бился с нею до последних дней М. М. Достоевский, вместе со своим братом

редактировав-.

ший журнал «Время», в феврале 1861 г. писал де Пуле об очередной неудаче: «Что

же касается до стихотворения Никитина, то его «Поминки» запрещены цензурой». В

образе павшего от непосильной лямки крестьянского коняги трусливым чиновникам

небезосновательно виделся символ смертельно уставшего от нужды и трудов

хлебопашца:

Эх, конь безответный, слуга мужика, Была твоя служба верна и крепка! Побои и

голод — ты все выносил И дух свой на пашне, в сохе испустил.

Особо внимательно было «недремлющее око» к демократическому журналу

«Русское слово»./Его издатель Г. Е. Бла-тюветлов 26 октября 1860 г. писал де Пуле:

«Передайте мой поклон милейшему Никитину и скажите ему, что стихотворение его

(«Теперь мы вышли на дорогу...» — В, /С.) запрещено. С нами случился цензурный

погром... Цензура вообще беснуется, и нас отдали кретину». Лишь спустя четверть века

73

стало возможным познакомиться со строками, в которых подспудно звучал призыв к

борьбе с крепостничеством.

Цензурные частоколы обходили по-разному: пользуясь глупостью и ленью иных

чиновников, взывая к их разуму, задабривая их подношениями... Но встречались в

стане цензуры, хотя и очень редко, люди порядочные, предпочитавшие поступиться

выгодной карьерой, только не нравственными принципами. Один из них — Николай

Федорович фон Крузе, «благословивший» целый ряд никитинских произведений.

Служба его в Московском цензурном комитете продолжалась всего около четырех лет, с

1855 по 1858 г., но благодарной, памяти русских писателей ему хватило на всю жизнь.

В секретных бумагах московского генерал-губернатора графа А. А. Закревского, в

«Списке подозрительных лиц в Москве», о нем сказано: «Цензор, приятель всех

западников и славянофилов... корреспондент Герцена, готовый на все и желающий

переворотов». Когда Крузе «убрали», приветственный адрес ему подписали 49 русских

литераторов, среди них Чернышевский, Добролюбов, Салтыков-Щедрин, Некрасов:

Цензурная история никитинского «Кулака» и ряда других сочинений была

благополучной благодаря сочувственному к ним отношению уже попавшего тогда под

подозрение чиновника. «Вчера я имел несчастие узнать печальную новость об

удалении фон Крузе с поприща его благотворной деятельности, — писал Никитин 2

января 1859 г. — Грустно!

Наша литература понесет в его лице огромную потерю» Поэт не ошибся.

Доказательство тому — нелегкая цензурная судьба сборника «Воронежская беседа на

1861 год», где печатались два крупных произведения Никитина — поэма «Тарас» и

«Дневник семинариста». Сообщая о прохождении последней вещи через казенное

чистилище, он писал одной из своих корреспонденток: «Цензура долго меня мучила,

наконец, пропустила ее с некоторыми пробелами».

мгновения любви

Никитин не смог бы признаться даже самому себе, что никого не ждал он в своем

книжном магазине-читальне с таким волнением, как эту стройную черноволосую

девушку с милой застенчивой улыбкой. Он, конечно, хорошо ее помнил по встречам в

Дмитриевке, когда гостил там у Плотниковых. Изредка невольно напоминал о ней ее

брат, учившийся в кадетском корпусе и иногда заглядывавший посудачить к одному из

квартирантов в доме Никитиных. Год назад ее двоюродная сестра, молодая хозяйка

приветливой Дмитриевской усадьбы Наталья Вячеславовна вышла замуж за

надворного советника Р. X. Домбровского. Старик Плотников вскоре умер; как говорил

Никитин, «в семействе явились новые отношения лиц одного к другому...», и наве-

дываться в гостеприимную прежде деревенскую обитель стало неловко. Молодые

владельцы имения были по-прежнему с ним хороши, но повышенная деликатность

Ивана Саввича, боязнь нарушить супружескую идиллию мешали ему бывать у прежних

добрых знакомых. Но симпатичную родственницу и соседку Натальи Домбровской,

живущую неподалеку от Дмитриевки на маленьком хуторе Высоком (всего-то 15

дворов), Никитин иногда видел, а однажды летом даже осмелился на правах

старинного приятеля Плотниковых нанести мимолетный визит их племяннице. Встреча

с ее родителями вышла несколько чопорной: ритуально представились («Честь имею

свидетельствовать свое всенижайшее почтение»), поговорили о пустячных новостях,

обменялись обычными любезностями, и поэт укатил восвояси. После того визита

мартовским холодным днем 1860 г. Никитин неожиданно получил в магазине записку

от милой высо-ковской знакомой. Она просила выслать ей книги.

«Вы не можете себе представить, какое наслаждение принесли мне написанные

Вами строчки! — отвечал Иван Саввич. — Мое воображение тотчас перенесло меня в

Ваши края. Я вспомнил и темный сад... и светлый-пруд- и покрытые золотистой рожью

74

поля, по которым я подъезжал когда-то к Вашему дому, одиноко стоящему н~а

совершенно открытой местности».

Через некоторое время хорошенькая читательница вновь обратилась к нему за

книгами,, а затем сама пожаловала в магазин. С тех пор он не находил себе места,

поджидая весточки из Высокого.

Осенью 1860 г Иван Саввич решился побороть свою стеснительность и заехать в

гости к приглянувшейся ему девушке. Увы, не пришлось: то проклятая хвороба, то

торговые дела... Одним словом, никудышный кавалер, да и только.

Имя этой девушки долго оставалось неизвестным почитателям никитинского

таланта — лишь спустя полвека после смерти поэта впервые назвали ее фамилию.

Его избранница Наталья Антоновна Матвеева родилась 2 октября 1836 г. в местечке

Златополь Чигиринского уезда Киевской губернии, входившей тогда в Царство

Польское. Отец ее, Антон Егорович Матвеев, служил в то время подполковником,