Вспоминай – не вспоминай

Спустя много-много лет у меня была творческая встреча в каком-то полузакрытом институте. В конце выступления на сцену поднялся сухопарый, с заметной сединой мужчина с букетом цветов в руках. Он обнял меня, поцеловал и сказал: «Петя, я твой командир взвода, Володя Добров!..»

Он действительно был добрейшей души командир. Многое нам прощал, никакой солдафонщины. Мы любили его, считали своим другом.

Ну вот. Выходим мы как-то из училища строем, с песней, в направлении нашего пустыря, чтобы заниматься строевой подготовкой. Минут пятнадцать занятия: топчем пустырь строевым шагом, полчаса перекур…

Только прошли проходную, случайно поворачиваю голову – глазам своим не верю: навстречу нам по тротуару идет ОНА. Продолжаю разевать рот, глотая слова песни: «…францу… французу отдана…», судорожно соображаю, что можно предпринять в такой ситуации. ОНА идет в противоположном направлении. Вот ОНА поравнялась с нами и теперь начинает удаляться. Удаляется, удаляется. Со свернутой шеей, нарушая мыслимые и немыслимые уставные положения, выбегаю из строя.

– Товарищ лейтенант, – с вытаращенными глазами обращаюсь к Володе Доброву. – Мне срочно нужно до ветру!

Комвзвода недоверчиво смотрит на меня.

– В штаны не наложил?

– Никак нет!

– Ну, беги. Да поскорей. Догонишь?

– Ага!

Бегу и думаю: хоть бы не села в трамвай. Тогда пиши пропало. Делаю вид, что сильно запыхался, подбегаю, тяжело дышу. Перегородил ЕЙ дорогу. Молчу. ОНА удивлена, но смотрит доброжелательно.

– Я… вы, наверное, не помните меня… Ну, вы мне объяснили, хочу вас поблагодарить…

– За что? – усмехается ОНА. Видно, чувствует подвох. И две ямочки появляются у нее на щеках.

– Как же! Вы объяснили мне, как доехать до Сенного рынка. Без ВАС… Я ведь тогда без увольнительной… Тотчас попался…

– Куда?

– Это потом. Ну, вспомнили? И еще сказали, где находится почтовое отделение…

– Да, большое одолжение! – и смеется.

– У меня так мало времени… Если б вы только знали…

– Я вас не задерживаю, – говорит ОНА.

– А я вас так запомнил, что никак забыть не могу.

– Даже так?!

– Где мне вас найти?

– Зачем?

– Вы же понимаете, о чем я…

– Догадываюсь, – и снова смеется. Ей-богу, от ее этой улыбки с ямочками на щеках можно подохнуть.

– Так как же? – жалкий лепет. – Давайте завтра, там, где я вас тогда впервые встретил… На горбатой улочке. Помните? Встретимся, а? Мне нужно сказать вам что-то важное, а?

– А сейчас нельзя? – ОНА, конечно, все понимает, но душу мою выворачивает наизнанку.

– Можно, только времени никакого нету. – И протягиваю руку: – Я – Петя.

Тут ОНА расхохоталась, видно, пожалела меня, стало меня жалко, так просительны были мои ужимки.

– Яна, – и приветливо протянула мне свою руку.

Я схватил ее ладонь в вязаной перчатке.

– Спасибо, – говорю. – Значит, договорились? Не обманете? – ОНА отрицательно покачала головой. Точно. ОНА просто пожалела меня. – Спасибо! Я вырвался из строя…

– Вам за это ничего не будет?

– Значит, договорились? -Да.

И я рванул догонять свой взвод. Бегу и то и дело оглядываюсь. Ее темная фигурка в лучах утреннего солнца становится все меньше и меньше, пока окончательно не растворяется в белом мареве.

Я бежал переполненный радостью и благодарностью ЕЙ за то, что согласилась встретиться, и Володе Доброву за его доброту.

Когда я, наконец, догнал взвод, Доб-ров спросил меня:

– Донес? Молодец!

– Спасибо! – радостно гаркнул я и встал в строй.

Высокого роста, стройный, плоский мужчина сорока лет, мрачен, наблюдает, как проходят занятия по строевой подготовке. Командир роты капитан Ли-ховол. От него за все три часа занятий не услышишь и трех слов. Только изредка указательным пальцем подзывает своих подчиненных, командиров взводов, и без лишних слов:

– Плохо тянут носок. Подольше держите паузу, когда нога на весу. Ясно?

И уже до конца занятий ни слова. Пуговицы на шинели горят, сапоги блестят, спина прямая, как доска, выражение лица – постоянное недовольство, нетерпелив. Такое ощущение, что ждет не дождется, когда все это кончится.

Интересно, чем он занимается дома?

Лиховол решительно толкает входную дверь и, не раздеваясь, садится за стол у окна, опускает свой тяжелый подбородок на ладони, упирается взглядом в одну точку, словно в ней и находится опора всей его жизни.

Жена не жена, любовница не любовница – прекрасная русская женщина – стоит рядом, готовая исполнить любой его каприз, желание, приказание. Она садится напротив, ее добрые глаза, добрые мягкие руки, ее добрая душа обращены к мужчине. Она так долго смотрит на Лиховола, что вот и у него на лице дрогнуло одно веко.

– Ну, рассказывай, что надумал?

Не меняя положения, Лиховол говорит:

– Мне все это… все эти: «Левое плечо вперед!», «Кругом!», «Выше ножку!», «Тяни носок!» На-до-е-ло!

– Снова рвешься в пекло?!

– Рвусь.

– После блокады, тяжелого ранения… снова туда?!

Александр Александрович смотрит на женщину, на ее прекрасный овал лица, на теплые ласковые глаза, на все лицо, обрамленное прядями светло-русых волос, своими огромными ладонями берет все это, долго всматривается -ему надо запомнить черты эти навсегда, навсегда…

– Решил окончательно?

– Бесповоротно.

– Я с тобой.

– Нет. Останешься растить сына. Женщина смеется. Подсовывает ему

граненый стакан водки.

– Какого сына? На, выпей!

– Нет, – Лиховол отставляет стакан. Достает из планшета официальную бумагу с печатями.

– Это тебе продовольственный аттестат. С ним продержишься до моего возвращения.

– Подумай, Саша. Мы не оформлены…

– Мужчина уходит на фронт, оставляет любимой женщине продовольственный аттестат – законное дело! – его кулак кувалдой опускается на стол. – Сына запишешь на мое имя.

Александр и Мария, обнаженные, стоят под душем; прежде чем сотворить сына, необходимо смыть с себя все прошлое, греховное, дать будущему сыну одну чистоту души и тела. Мужчина целует женщину: ее нос, глаза, щеки, губы, мочки ушей, целует юную шею, ее крепкие груди и всю округлость ее живота, где будет расти сын.

Длинные пальцы Марии ласкают его голову, перебирают волосы, массируют плечи… Вода непрерывным потоком омывает мужчину и женщину. Они стоят, вплотную прижавшись друг к другу в трепетном ожидании…

Они трудятся вместе, как одно целое. Нет, это не работа – радостное наслаждение: лица озарены счастьем, проникают друг в друга.

– Саша-а! – стонет Мария и целует, целует всего его, обвивает его могучее тело ласковыми руками, помогает, отдается с величайшей радостью.

– Родная! – шепчут губы Александра.

– Родишь мне сына…

– Рожу тебе сына-а… – задыхаясь, отвечает Мария. И уже в изнеможении:

– Копия ты!..

– Нет, копия – ты!

– Нет, ты…

Опускаются в небытие, теряя сознание…

У изголовья догорает свеча. Ни дня, ни ночи. Все смешалось…

– Мой ангел…

…Рассвет.

В одних кальсонах Лиховол большим и указательным пальцами подносит ко рту полный, еще с вечера налитый стакан водки, делает выдох и медленно выливает содержимое прямо в горло. Лицо просветляется, морщины разглаживаются и, уже улыбаясь, произносит:

– Хорошо-то как!

Встает во весь свой исполинский рост; крепкое, мускулистое тело – красивый русский мужчина. Какое-то время молча смотрит прямо перед собой и вдруг поет:

Женщина обнимает капитана, плачет у него на груди.

– А если, не дай Бог, вас это… – она боится выговорить страшное слово.

Лиховол залпом выпивает стакан водки. Привлекает к себе прекрасную женщину:

– Повторяй за мной! – командует он. И оба вместе поют: