Вспоминай – не вспоминай

– Кого ждем, Мотя? – интересуется курсант из проходящего строя.

С того дня она и стала Мотей. Хотя настоящего имени ее никто не знал. Однажды – это уже на второй или третий день – взвод, выходя из проходной, в сорок глоток рявкнул: «Здравствуй, Мотя, Новый Год!»

С самого раннего утра допоздна дежурит Мотя, вглядывается в лица проходящих курсантов. Откуда взялась? Кого высматривает? Худенькая, под глазами синяки, но все равно хорошенькая-хорошенькая. Стоит на цыпочках, проводит взглядом и снова ждет…

А вот и наш взвод. Выходим из проходной со своей: «Скажи-ка, дядя, ведь не даром…» С криком:

– Юра-а! – в строй врезается Мотя, бросается на Никитина, обвивает руками шею, целует в губы, щеки, счастливые слезы потоками бегут у нее по лицу. – Юрочка! Любимый! Родненький, нашла! – и целует, целует.

Строй рассыпается, песня затухает, комвзвода оторопело смотрит на эту картину…

– Взвод! Становись! – И Никитину с перекошенным лицом: – Пять минут на выяснение, – шипит он, глядя на Мотю, которая буквально повисла на подчиненном. – Ясно?!

– Как ты здесь оказалась? – говорит Никитин.

– Приехала к тебе, – говорит так, будто ее здесь давно ждут. Глаза сверкают, счастливая улыбка не сходит с лица.

– Убежала из детдома?

– А то не знаешь. Из самого Душанбе. Я тут все училища пересмотрела: и танковое, и артиллерийское и еще… Больше не могу без тебя и все! – и заревела на всю улицу.

– А как добралась?

– Как-как! – взорвалась. – На товарняках. Где только не была-а… Вскакиваешь в товарняк, а куда он идет ведь не знаешь, верно. – И снова в слезы: – Так захотелось увидеть тебя…

Ему стало ее жалко. Обнял. Она припала к его груди.

– Давай удерем?! Спрячемся, будем вместе, а?

– Меня же расстреляют.

– За что?

– За дезертирство.

– Я знаю такое местечко под Душанбе, – с надеждой смотрит ему в глаза.

Никитин тяжело вздыхает.

– Может лучше ФЗУ? Все же кормежка, ну, и там профессия?.. А, подумай, Настенька?

Настя прижимается к забору, смотрит в одну точку, словно в ней ищет выход.

– Нет! – твердо говорит она. – Повидала, душа успокоилась. Поеду обратно. – Они долго молчат. – Я тебя буду ждать, потому что так сильно люблю. Поцелуй меня, Юрочка. Тебе некуда меня брать. Поцелуй!

Юра целует Настю. Долго-долго.

Курсанту нечего сказать, нечего предложить. Один стыд охватывает все его существо. Стыд перед этой полуголодной, полураздетой, перед неудержимым истинным чувством.

Вот она настоящая любовь.

– Беги! – говорит Настя.

– Аты?

– Беги, говорю!

Душа разрывается на части. И в руку положить нечего.

– Я бы после обеда смог бы что-нибудь вынести… – жалкий лепет.

– Обойдусь. Ну!

Бежит Никитин, оглядывается на одинокую девичью фигуру у забора…

Никитин озверело проползает под колючей проволокой, с ходу берет высокую стенку, шагает по бревну, под ним – котлован с водой. Неосторожный шаг, и курсант падает в воду. Из-за куста вылетает Настя, пантерой кидается на Доброва.

– Почему издеваешься над человеком?! – орет на весь пустырь девчонка.

Хихикают курсанты, ухмыляется лейтенант – не знает что и сказать.

– Он без отца и без матери… Один. У него только я.

– Любишь? – спрашивает Добров.

– Еще с третьего класса.

…Нас четверо, по два на каждом бревне: на одном – рыжий Филька и Костя, на другом – я и Настя. Сеанс длится пять минут. Толкать бревно надо не просто так, а только в такт музыке. Музыка так себе – шарманка. Упираемся ногами в землю, налегаем грудью на бревно, вертимся вместе с барабаном. Барабан приводит в движение всю систему. Над нами – счастливчики: в креслах, верхом на лошадках, на петухе. Петух нарасхват. Он всего один, и билеты на него дороже. С ярким хвостом, красным гребешком – на нем катаются дети состоятельных родителей.

Карусель. Каждой весной в наш городок приезжает карусель. Ее устанавливают на базарной площади, на фоне собора. С десяти утра до поздней ночи, сверкая цветными лепестками, вертится волшебное, недоступное нам чудо. К концу рабочего дня весь городок у карусели с детьми: визг, писк, смех…

Денег, чтобы купить входной билет, нет. Поэтому, чтобы хоть разок бесплатно прокатиться на этой карусели, надо прокрутить ее три сеанса. Чумазые, в подтеках грязного пота, вчетвером крутим этот проклятый барабан. Никак не поспеваем за музыкой. К нам в подпол врывается администратор – цыганского типа, с вороватыми глазками парень. Он хлопает ладонями в такт музыке.

– Быстрей! Быстрей! – орет он. – Это работа, а? Спрашиваю?! Еще быстрей!

Выбиваемся из сил, но вот, кажется, догоняем музыку: барабан вертится в такт музыке.

– Вот так. И ни на йоту медленнее! -кричит администратор.

А мы несемся по кругу, спотыкаемся и снова налегаем на бревно – пятиминутка кажется нам вечностью. Шарманка наконец замедляет свой бег, в изнеможении валимся на землю. Там, наверху, над нами кипит жизнь, новая партия девочек и мальчиков уже заполняет карусель, а нам еще предстоит прокрутить целый, третий по счету, сеанс. И лишь после этого дадут возможность бесплатно один раз прокатиться верхом на лошадке.

Последний сеанс прокручиваем более энергично, ведь совсем скоро мы сами будем восседать вместе с детьми как на равных…

Наконец нас подменяет следующая четверка ребят. Выбираемся наружу, неуверенно приближаемся к контролеру, оглядываемся вокруг, администратора не видно, а без него нас никто бесплатно не пустит. Мимо проходят на карусель разодетые дети с родителями. Вот уже на петухе восседает толстый мальчик с бабочкой на рубашке. На наших глазах карусель заполняется, заполняется…

– Вы куда? – орет контролер, когда мы было сунулись пройти без билетов.

– Мы крутили… Три сеанса… Нам обещал этот с усиками…

– Вот к нему и обращайтесь. Отойдите и не мешайте! – он толкает нас в сторону от прохода.

Расфуфыренные счастливчики садятся на лошадок с уздечками из серебра и золота, садятся в бархатные сиденья, веселый щебет не умолкает. Скоро уже не останется свободных мест…

Взрослые смотрят на нас с подозрением.

– Этих ни в коем случае нельзя пускать на карусель: замарают все! – говорит женщина с огромной грудью; это ее сынок уже восседает на петухе. – Посмотрите на ноги этой девчонки! – тычет на Настю. – Разве можно с такими ногами садиться на лошадку и вообще! – у женщины маленького роста полный рот золотых зубов.

Уже звенит первый удар колокола, администратор все не идет. Стоим, переминаемся с ноги на ногу, черт подери!.. Раздался второй удар колокола… В последнюю минуту появляется администратор.

– Так, – говорит он. – Вот вы двое, -тычет пальцем в меня и Настю. – Проходите. Остальные в следующем сеансе.

Звучит третий удар колокола. Карусель вздрагивает и медленно плывет.

– Свободных мест нет, катайтесь стоя, – уже вдогонку кричит администратор.

Вскакиваем с Настей на ходу и, счастливые, кружимся, кружимся… Перед глазами мелькают купола собора, школьный скверик и лица, лица. Все быстрее, быстрее.

А Настя – хулиганка, стоит на одной ноге, как балерина вертит второй в воздухе, в толпе раздается хохот, а она строит им рожицы. А смеются ведь не от ее вертлявой ноги: на фоне разодетых детишек она словно выползла из кочегарки – рожа грязная-прегрязная, только два ряда белоснежных зубов проносятся мимо хохочущих лиц.

Эх! Какое это счастье прокатиться на карусели. Пусть не на лошадке, пусть стоя, и все же ты на карусели.

А потом снова, если хочешь еще разок прокатиться, надо лезть в подпол и крутить всю эту махину три сеанса подряд.

Эх! Счастливое детство!

Протягиваю заявление с просьбой об увольнении. На воскресенье. Лейтенант Добров долго рассматривает листок, теребит его в руках.

Сегодня будет уже второй выходной, как меня лишают увольнения. В чем я провинился?

Добров молчит.

– Есть указание давать увольнение выборочно.

– Но вот Никитин получает каждое…