Четвертое измерение
Четвертое измерение читать книгу онлайн
Эта книга незаурядного человека о пути, пройденном до него миллионами, впервые опубликовало издательство «Посев» в 1973 г., после чего она быстро стала библиографической редкостью. Однако книга не забылась: ее читали, копировали, «зачитывали», не желая с ней расставаться, и поэтому осуществлено её второе издание. Тот факт, что за четыре десятилетия лет книга не забылась, сам по себе весьма примечателен. Тем более, что описанная в ней страна – СССР, с его ГУЛАГом, - вроде бы ушла в небытие. И, тем не менее, читатели читают эту книгу взахлеб, с удивлением открывая для себя страну, в которой прожили всю жизнь. Секрет неувядающей актуальности этой книги в том, что она не столько о лагерях - хотя они подробно описаны в книге – сколько о Человеке, о том, что не «бытие определяет сознание», а Человек, создающий и изменяющий навязанные ему обстоятельства силой своего Духа.Авраам Шифрин родился в Минске в 1923г. Годовалым ребенком был увезен родителями в Москву, где и прожил вплоть до ухода на фронт в 1941г. Его отец, инженер-строитель, был арестован (по доносу соседа за анекдот) в 1937г. и, как стало позднее известно, отправлен в лагеря Колымы. Мать пытались вербовать в сексоты, предлагая в обмен на стукачество "более легкое наказание" для мужа. Вернувшись домой после очередного вызова в КГБ, она рассказала Аврааму и его старшей сестре, что ей предлагают. Вместе они решили, что на подлость – даже ради отца – идти нельзя. Эта попытка растления пробудила в подростке естественное чувство справедливости, заставила его возмутиться и навсегда превратила его в непримиримого врага преступной и безнравственной власти. В июне 1941г. Авраама призвали в действующую армию и отправили на передний край фронта, в штрафной батальон, где были в основном дети таких же репрессированных. В первый бой их отправили без оружия; на вопрос, чем же воевать, им было сказано: "Ваше оружие в руках врага - отнимите его!" Естественно, мало кто уцелел там. По закону, штрафбат - до первой крови или до первой награды. Авраам был вскоре ранен (в локтевой сустав правой руки) и отправлен в тыловой госпиталь. Руку хотели ампутировать, - он не дал. Дело было поздней осенью, а к весне он руку разработал, перепилив в госпитале весь запас дров. После этого он снова был направлен на передний край и снова в штрафбат! Тут он понял, что закона нет, и власти просто стремятся физически уничтожить тех, кого они сами превратили в своих врагов. Тогда он решил, что не даст себя так легко уничтожить и, когда он был ранен вторично (на сей раз это были множественные осколочные ранения в обе ноги плюс пулевое в правое бедро), по пути в госпиталь Авраам выбросил свои документы и при опросе назвал вымышленные биографические данные: сохранив, фамилию, назвал более ранний год рождения и имя Ибрагим. Вернувшись после выздоровления на фронт, он попал в нормальную часть и стал делать нормальную фронтовую карьеру. Грамотных было немного, а у него все же был один курс юридического за плечами, так что он вскоре стал офицером, а потом попал в военную прокуратуру. Войну он закончил капитаном (при демобилизации было присвоено звание майора), многократно награжденным, дважды раненным - это было достаточным основанием для дальнейшей карьеры на "гражданке". Благодаря завязанным на фронте связям он попал после демобилизации в Краснодарский край на должность старшего следователя края по уголовным делам с подчинением 120 следователей. Ему было 22 года… Он думал, что вот теперь он отомстит за отца, но вскоре понял, что до настоящих преступников, которые обладают неограниченной властью ему не добраться, что преследует он тех несчастных маленьких людишек, которых невыносимая жизнь загнала в тупик и сделала преступниками ради куска хлеба, и что он - всего лишь палка в руках ненавистной ему власти. Поняв это, Авраам ушел из системы прокуратуры и перешел работать в систему министерства вооружения (тогда это было отдельно от министерства обороны) на должность юрисконсульта. К этому моменту он уже был в Туле, неподалеку от Москвы.Шифрин был арестован 6 июня 1953 года. Несмотря на месяц в подземном карцере с холодной грязью по щиколотку на полу, месяц, в течение которого ему не давали спать, таская на ночные допросы, Авраам ни в чем не признался. Тем не менее, его приговорили к расстрелу. Но тут ему повезло: слетел Берия, а вместе с ним Кабулов, Меркулов и прочая нечисть, и после месяца в камере смертников ему объявили о замене приговора на 25+5+5. Сидел он, в основном, в Тайшетлаге, Озерлаге, в штрафняках на Вихоревке и в Семипалатинске (он участвовал в семи попытках побега из лагеря!), последний год досиживал в Потьме. Всего он просидел в лагерях и тюрьмах 10 лет и еще 4 года в ссылке в Караганде. Он всегда смеялся: "Я везучий: в штрафбат послали на убой - не погиб; приговорили к расстрелу - не расстреляли; дали 25 лет - просидел всего десять…"
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
— Привезли меня в эту больницу и сразу поставили хирургом. Я им говорю, что рано мне еще делать самостоятельные операции. А начальник больницы смеется: режь, — говорит, — у нас тут до тебя дантист резал, и то ничего! И начал я «резать»... В день по три резекции желудка делал. Как делал — это другой вопрос. Ну, а теперь я — специалист. Меня самолетом в Иркутск возят — начальство оперировать. Насобачился. И он налил нам обоим немного спирта:
— Давай выпьем за хорошие надежды! Хотя их и нет...
Мы долго еще сидели, разговаривая.
— Знаешь, как лекарства тут покупают: дают мне сумму денег и говорят: ты составь на эту сумму список медикаментов. Но смотри, чтобы тебе хватило: выписывай недорогие, но побольше... Вот и понимай!
В последующие дни я познакомился с другими врачами-арестантами. Среди них были очень приятные люди: Конский, спокойно делавший великое дело помощи больным; Зубчинский, самоотверженно работавший с туберкулезниками; Болдурис — день и ночь сидевший в лаборатории. В кабинете Зубчинского, человека очень сдержанного, хотя и доброжелательного, я увидел странную картину: на фоне жуткого кровавого заката — изогнутые искореженные черные стволы обгорелых деревьев стояли в болотной тине...
Картина оставляла незабываемое впечатление. Оказалось, что это работа самого Николая Александровича. Мы разговорились. Он хорошо знал поэзию, что сразу привлекло меня. До сих пор я еще ни с кем не говорил о Каганове и о том новом философском миропонимании, которое он дал мне. Но тут я почувствовал, что стоит говорить об этом. Зубчинский спокойно отозвался:
— Я знаком с этими вопросами. Читал о них. Сам я родом из Харбина, жил там в Китае с родителями. Вот и вывезли меня сюда в тюрьму за что-то. А эти вопросы интересовали меня давно. Я дам вам кое-что почитать на эту тему.
И вот, совершенно неожиданно, в глуши сибирской тайги, у меня в руках оказалась «Тайная Доктрина» Блаватской. Я читал, глотая страницы. И даже не подумал, как быстро сбылись предсказания Каганова.
Месяц, который я провел в больнице, прошел очень быстро. Как сквозь туман — настолько я был поглощен чтением — я помню появление у нас в корпусе женщины-врача, по кличке «Домино»: сидя у постели умирающих, она напевала модную тогда песенку «Домино». Она пришла, так как привезли из какого-то воровского штрафного лагеря парня со страшно распухшей ногой: он сделал себе «мастырку». «Мастырка» — это членовредительство, но медленное. Например, берут нитку и пропускают ее между зубами, смачивают слюной, потом прокалывают кожу ноги и вдевают эту нитку с иголкой под кожу; через несколько часов это место страшно опухает, и человека срочно вынуждены везти в больницу.
Воры делают это лишь для того, чтобы попасть в больницу: покурить, уколоться морфием, выпить чаю — он ведь в лагере запрещен, а блатные пьют его, заваривая пачку на кружку воды и получая «чифирь» — густую жидкость, вызывающую возбуждение нервной системы.
Парень этот сделал «мастырку», но не успел вынуть нитку: нога распухла, как бревно. На его горе, «Домино», принимая его, обнаружила членовредительство. Манюх разрезал опухоль, вынул нитку, но у парня уже началась гангрена. Пришла «Домино».
— Готовь операцию, отрежь ему ногу, — обратилась она к хирургу.
Но когда все было готово для операции, вдруг приказала:
— Подождем до утра, не оперируй.
И ушла.
А парень метался и орал от боли. И чернота шла вверх по ноге... Мы сказали Манюху. Он позвонил «Домино».
— Ничего! Потерпит до утра, — был ответ.
А утром гангрена уже пошла через бедро вверх. На вторые сутки парень скончался в страшных мучениях.
Глава XIX
Через месяц меня включили в этап. Но до этого я все же успел прочесть у Зубчинского ряд книг по вопросам теософии. Мы ехали опять на ст. Чуна, в лагерь № 04. В Чуне от маленького станционного домика нас повели через таежные вырубки и строящийся небольшой поселок. Этот лагерь не отличался от других, разве только был более ветхим... Скоро я увидел, что это нечто вроде резервуара, откуда черпали людей для громадного лагеря, расположенного неподалеку, для ДОКа — деревообделочного комбината, где работало много тысяч человек. В зоне были люди, поправляющиеся после болезни и занятые «легкой» работой — разгрузкой вагонов для ДОКа. Меня встретили знакомые: врач Гефен, Виктор и многие друзья; я уже перестал чувствовать себя в лагере новичком, хотя, по сравнению с другими, был здесь еще немного. Ведь люди исчисляли свои сроки с 1948 и даже с 1945 года, то есть сидели уже по 10 лет. Был здесь и человек, кончавший 25-летний срок... Это был старый коммунист, соратник Ленина, еврей Баумштейн. Меня познакомили с ним. Он лежал в бараке, уже не вставая, от истощения у него была хроническая пелагра. Сухонький легкий скелет, обтянутый бледной шелушащейся кожей, привстал мне навстречу и подал невесомую руку. Говорить ему было тяжело, и мы, посидев недолго, ушли. Наш разговор касался общих мест.
— Ну, как там, на воле? — спрашивал беззубый рот.
Я хотел спросить его мнение о событиях наших дней, но жаль было мучить человека.
— Все по-прежнему. «Временные затруднения» тянутся почти 40 лет.
Этот еле живой человек все еще считался опасным — его везли в Красноярскую тайгу, в ссылку.
Был тут парень, знакомый мне по Омску, который не производил на меня приятного впечатления, но был явно интересен своим внутренним миром: Геннадий Черепов, бывший студент, сын известного советского генерала. С товарищами, тоже детьми крупных военных, он создал террористическую организацию: из отцовских пистолетов они убили секретаря областного комитета партии в Свердловске. А в лагере этот высокий, нервный юноша с громадными серыми глазами и бровями вразлет на скуластом лице попал в русскую националистическую группу, которая боролась с «украинским засильем». Думаю и даже уверен, что группу эту создал КГБ, чтобы разжигать национальную вражду в лагерях. Но Гена, конечно, был искренен. В драке с украинцами ему повредили позвоночник: он сильно хромал. Этот человек увлекся теперь философией, и наше с ним знакомство развивалось: он давал мне читать Канта, Гегеля и даже Ницше (это было запрещено). Постепенно наши беседы становились глубже и искренней и, наконец, я кое-что рассказал ему, дав возможность самому додумать остальное — о понятиях Кармы и реинкарнации. Сказанное мною Гена воспринял, как откровение. Да это и было откровением для незнающего. Серьезно мыслящий человек не может пройти мимо этих понятий, меняющих весь взгляд на философию и мышление.
Но на этом наше знакомство не остановилось: поскольку Гена сам писал стихи, я читал ему Брюсова, Блока, Гумилева. Геннадий сидел, не дыша. Он не знал этих поэтов: в школьных программах СССР их нет.
С Геной Череповым приходил ко мне Валька «Лохматый» — Рикушин, тоже известный мне еще по Омску. Бывший беспризорник, живший на кучах отбросов угля, под мостами, он с детства научился воровать. Сначала — на рынках. А потом его «специальностью» стало сбрасывать на ходу с товарного поезда контейнеры. Паровозная бригада показывала ему и его товарищам, что лучше сбросить; они проделывали «работу», прыгали с притормозившего состава, разбивали упавший контейнер, продавали бывшие там товары, а деньги делили с железнодорожниками: ведь в СССР все вынуждены воровать, всем не хватает на жизнь. Ворует продавец в магазине и директор треста; воруют генералы и руководители военных институтов; я сам, работая в системе Министерства вооружения, помогал некоторым из них вырваться из «объятий» прокуратуры, где на них были заведены дела о хищении денежных средств и материалов. А Валька воровал потому, что просто хотел есть. Начались аресты, тюрьмы. Сейчас ему было 19 лет. К нам, в лагерь политзаключенных, он попал за то, что в подземном карцере вскрыл себе вену и кровью написал на стене: «Смерть коммунистам!» Вся жизнь этого юноши прошла в борьбе за элементарное существование: на свободе он хотел добыть хлеб, в лагере ходил с двумя ножами, чтобы сохранить жизнь. Вечные драки с «политическими противниками» — «суками» — не раз ставили Вальку в безвыходное положение, и тогда он убивал. А однажды его «заловили» и так изрезали, что потом врачи «сшивали» его больше полугода. В драке этой ему ножами изрезали голову, и теперь у него кожа там сплошными рубцами, так что его нельзя стричь наголо (как стригут каждые 10 дней всех нас). Отсюда и кличка — «Лохматый». Этот бывший вор теперь дружен с Геннадием, ходит за ним, как тень. Читает философские книги. Начал писать стихи. Но есть и еще кое-что, связывающее этих людей: оба морфинисты, оба курят «план», гашиш... Геннадий начал колоться, когда ему перебили позвоночник. Ну, а для Вальки это естественно: как избежать подобного, если вся жизнь «по кочкам»?
