В дни революции

   -- Оружие нужно для армии. Я должен сохранить его, тем более, что после июльских выступлений много оружия попало в руки противника в виде трофеев. И было бы преступлением с моей стороны выдавать оружие рабочим, когда армия фронта так нуждается в оружии. К тому же я имею категорическое распоряжение Временного Правительства не выдавать оружия...

   -- И если Вы, рабочие, требуете для самообороны оружие, значит Вы не доверяете революционной армии, стоящей на защите Вас, -- закончил я и сошёл с трибуны.

   -- Товарищ Оберучев, -- обращается ко мне один из ораторов рабочих, взявший слово после меня, -- объясните Вы нам, для чего Вы поставили усиленные караулы у арсенала и склада?

   Я всхожу на трибуну и говорю:

   -- До меня дошли сведения, что какие-то хулиганы собирались сегодня грабить склад и расхитить оружие. И как Командующий Войсками Округа, питающего фронт и блюдущего интересы его, я должен принять меры против попыток разграбления.

   -- Так это мы хулиганы, от которых Вы защищаете склад? -- делает неосторожное сравнение оратор, задавший мне первый вопрос.

   -- Как Вы могли подумать, что я Вас назвал хулиганами? Вы представители организованных рабочих и революционной демократии, и не я мог подумать, что кто-либо из Вас смог сделать попытку разграбления склада! -- дал я исчерпывающий ответ и сошёл с трибуны.

   Я отозвал в сторону одного из лидеров большевиков и прямо поставил ему вопрос:

   -- Скажите, пожалуйста, для чего Вы так добиваетесь получения оружия?

   -- Конечно, для гражданской войны, -- не скрыл он от меня.

   -- Ну, так как же Вы хотите, чтобы я дал Вам его? -- ответил я, и мы разошлись, дружески пожав один другому руки.

Генерал Корнилов и его мятеж.

   Я знал генерала Корнилова ещё очень молодым человеком.

   Это было в 1892 году. Давно это было.

   Высланный в Туркестан, я служил в Ташкенте, как к нам в батарею приехал молодой только что выпущенный офицер.

   Калмыцкого вида, с косо поставленными разрезами глаз, живой и подвижный, полный молодой энергии с огоньком в глазах, -- таков был Корнилов, как я представлял себе его по давним воспоминаниям...

   Недолго мы пробыли вместе. Жизнь послала меня далеко от Ташкента. Он тем временем поступил в Академию генерального штаба, и я не встречался с ним до самого последнего времени.

   Но кое-какие штрихи из его биографии долетали до меня.

   Вспоминаю рассказ о том, как Корнилов, будучи уже офицером генерального штаба на службе в том же Туркестане, воспользовался отпуском, чтобы сделать большое дело.

   Как некогда Вамбери, он оделся дервишем и, пользуясь отпуском, отправился в Афганистан. Его туземная наружность и знание местных языков помогли ему.

   Успешно он выполнил свою задачу и, возвратившись из отпуска, представил результаты разведки по начальству.

   Само собою разумеется, он получил лишь выговор за то, что рискнул делать отважную разведку без разрешения начальства.

   Сравнительно недавний побег Корнилова из австрийского плена, совершённый так удачно, говорит также о необычайной решимости и силе характера этого человека.

   Наконец, предъявление ультимативных требований Правительству о необходимых реформах в армии, тоже подтверждает, что запас воли у него большой.

   В связи с некоторыми осложнениями в украинизации войск и неопределённости позиции Временного Правительства и высших военных властей, дававших Украинскому Войсковому Генеральному Комитету разрешение, вопреки полученным мною непосредственно от Керенского директивам по этому вопросу, я выехал в ставку Верховного Главнокомандующего в конце июля месяца.

   Верховным Главнокомандующим был тогда Корнилов.

   Несколько дней пробыл я в ставке, и только урывками удавалось поговорить с ним.

   Встреча наша носила дружественный характер. Он вспомнили о давней нашей совместной службе, давних годах.

   Нам не пришлось говорить с ним по вопросам внутренней политики, о задачах таковой. Думается, он просто слишком далеко стоял в течение всей своей жизни от политики и был вдали от неё и теперь.

   Но о войне и вопросах армии говорил он много.

   Он считал войсковые комитеты полезными учреждениями и на них возлагал большие надежды, как на организующую в настоящих условиях нашей жизни силу. И он рассчитывал, что при сотрудничестве войсковых начальников с Комитетами можно рассчитывать восстановить нарушенный несколько порядок войсковой жизни.

   Но для этого, по его мнению, настоятельно необходимо возможно скорее этим Комитетам придать определённую форму. Необходимо сделать так, чтобы в положениях о Комитетах были точно указаны, как сумма прав, так равно и круг обязанностей данного комитета. Но мало того, необходимо вместе с тем установить определённую ответственность для членов комитета за невыполнение своих обязанностей, равно как и за превышение своих прав.

   Возразить что-либо против этого было трудно, так как именно отсутствие определённых норм жизни войсковых комитетов было часто причиной крупных недоразумений во многих случаях.

   А забота о внесении нужного порядка в войсковую жизнь для него, поставленного во главе войск, стоящих на защите чести родины и охране свободы, было делом первостепенной важности.

   Я уехал в Петроград в начале августа всё до тем же делам и оттуда возвратился домой, в Киев, не заезжая уже в ставку Верховного.

   С тех пор я не видался с Корниловым.

   Во время моего пребывания в ставке, при встречах с Корниловым и штабом, а также с комиссаром при Верховном Главнокомандующем Филоненко, слышать что-либо, хотя бы в виде намёка, об ожидающихся выступлениях, мне не пришлось. Равным образом, и при свидании с Керенским и Савинковым в Петрограде не пришлось слышать чего-либо, дающего основание предполагать, что в недалёком будущем разыграются крупные события.

   27 августа (9 сентября) вечером предполагался митинг в городском театре, устраиваемый военно-республиканским клубом в виде чествования полугодовщины революции для подведения итогов прожитого полугодия. Меня пригласили выступить на этом митинге.

   Став командующим войсками я не порвал связи с той газетой, в которой работал до отъезда заграницу и в которой возобновил работу по возвращении. Я продолжал быть сотрудником "Киевской мысли".

   Днём мне звонят из редакции по телефону и сообщают содержание телеграммы Керенского по поводу выступления Корнилова: "Мы предполагаем прочитать эту телеграмму сегодня вечером на митинге".

   -- Как получена Вами эта телеграмма? -- спешу задать я вопрос.

   -- Она по телефону передана в Москву, а оттуда нашим корреспондентом по телеграфу нам.

   -- Так подождите её публиковать. Я переговорю сегодня по прямому проводу с Петроградом и постараюсь выяснить вопрос. Не нужно вселять напрасную тревогу.

   Вечером, вместе с комиссаром Кириенко, мы пошли на телеграф.

   Тщетно добивались мы связи со ставкой. Не менее тщетно -- с Юго-Западным фронтом. Трудно было войти в связь с Петроградом, но, наконец, удалось. После переговоров с политическим отделом Военного Министерства выяснилось, что телеграмма действительна, и что такое объяснение Керенским опубликовано. Каких бы то ни было подробностей узнать не удалось.

   В той форме, как изложено в телеграмме, наличность мятежа не оставляло сомнений. Было ясно, что генерал Корнилов предложил Временному Правительству сдать власть, а для подкрепления требования были высланы войска.

   Получив подтверждение телеграммы, уже поздно вечером, около одиннадцати часов, пришёл я в театр, где публика была предупреждена о каких-то важных известиях, за которыми я сам пошёл на телеграф. Понятно нетерпение публики при моём появлении.

   Я прочёл телеграмму и затем в краткой речи выразил уверенность, что революционная демократия не даст возможности контрреволюционному заговору, откуда бы он ни исходил, нанести удар свободе. Уверенность в гарнизоне была полная, и не было никаких сомнений, что Киев не пойдёт по пути контрреволюции. 06щий взрыв энтузиазма был ответом на мою речь и доказывал справедливость моей уверенности.