На Золотой Колыме. Воспоминания геолога

К месту работ, нередко за сотни километров, нужно было добираться по бездорожью, обычно поздней весной, на измученных зимними перевозками оленях, торя дорогу по снежной целине.

Но все эти трудности окупались сознанием того, что ты первый ступаешь на новую, никем еще не исследованную территорию. Тебе выпало счастье первому ознакомиться с ней, раскрыть ее сущность и поведать о ней другим. Вот это ни с чем не сравнимое ощущение первооткрывательства в сочетании с молодостью и верой в богатейшие перспективы края давало нам возможность сравнительно легко переносить трудности, которые в других условиях, может быть, и казались бы непреодолимыми.

Перелистывая сейчас пожелтевшие, выцветшие страницы многочисленных дневников, я опять переношусь в то далекое неповторимое прошлое, когда мы, молодые, здоровые, полные сил, энергии, юношеского задора и энтузиазма, штурмовали тайгу, с каждым годом все дальше проникая в ее необозримые владения.

Начало пути

В начале мая 1935 года я вернулся из отпуска в Магадан. К этому времени он стал уже вполне оформившимся, большим поселком, даже с некоторой претензией на щегольство. Некоторые домики радовали глаз своим своеобразным архитектурным оформлением. Хотя в основном поселок состоял из одноэтажных строений барачного типа, в нем уже было около десятка двухэтажных стандартных домов. Некоторые из них сохранились до настоящего времени. Грязь в нем, правда, стояла непролазная, но кто будет обращать внимание на такие мелочи при рождении нового города, который строится ураганными темпами!

Сразу же по прибытии, я получил назначение на должность начальника отдаленной Аян-Юряхской партии, работавшей в истоках Колымы. Временно возглавляемая геологом И. Д. Гавриловым, она уже находилась в поле.

Время было позднее — вот-вот в тайге начнется весенняя распутица. До ее наступления нам надо было добраться до Горного управления, находившегося в 400 километрах от Магадана, в среднем течении Оротукана. Там нам должны были обеспечить дальнейшее продвижение.

Из Магадана я взял с собой прораба-поисковика — своего старого знакомого Алексея Николаевича Успенского. Он раньше работал смотрителем разведочных работ на Среднекане и тоже только что вернулся из отпуска. Алексей Николаевич — высокий, слегка рыжеватый, невозмутимо покуривавший вечно торчащую изо рта трубочку, спокойный, рассудительный и молчаливый.

Больше всего нас беспокоило, успеем ли мы до наступления ледохода перебраться на противоположный берег Колымы. Нам сообщили, что пока еще Колыма не тронулась, но до вскрытия ее остаются считанные дни, а быть может, даже часы.

По Оротукану почти во всю его ширину с шумом бежала верховая вода, а так как зимняя дорога переходила с одной стороны русла на другую, нам много раз приходилось переезжать его. Вода местами доходила лошадям почти до брюха.

Проехав километров двенадцать, мы с удовлетворением увидели, что опередили движение воды. Перед нами лежало заснеженное русло Оротукана. В пути нам пришлось немного задержаться, чтобы дать отдых уставшим лошадям, и к Спорному мы подъезжали в предвечерних сумерках. Только что мы перебрались на противоположную сторону Оротукана по запорошенной снегом поверхности — льда, как вдруг услышали какое-то всхлипывающее бульканье. По руслу журча побежали сначала струйки, затем потоки и, наконец, каскады воды, которые в несколько минут превратили сухое русло в бурный, бушующий поток.

Расторопный начальник оленьего транспорта Сыромятников, предупрежденный по телефону, успел подготовить к нашему приезду оленей, и рано утром 15 мая мы отправились в дальнейший путь. Идти пришлось целиной, торя дорогу по раскисшему снежному покрову. Мы шли цепочкой, с трудом вытаскивая ноги из кисельного месива талого снега. За нами, хрипя и задыхаясь, с трудом тащили нарты худые, измученные зимними перевозками олени. Солнце струило с неба потоки жарких лучей. Любители загара шли раздетые по пояс.

Мы спешили изо всех сил, но все же, подойдя утром 17 мая к Колыме, увидели, что она уже вскрылась. Пришлось сгрузить вещи на берегу, разбить палатки и, отправив обратно оленей, искать выход из положения. Выход же был только один. Надо было как-то добираться до Хатыннаха и просить Краснова помочь нам перебросить груз конным транспортом.

Напротив нашей стоянки в Колыму впадал небольшой ключик Бюченнах, в устье которого виднелось несколько небольших бараков. Там раньше велась золотодобыча. Сейчас на ключе оставалось только два или три человека, причем у них была лодка. После небольшого совещания было решено, что мы с Успенским отправимся на Хатыннах договариваться с Красновым, а Котов подготовит грузы обеих партий для переброски их вьючным способом, чтобы не задерживать лошадей, которых пришлет Краснов.

На небольшой утлой лодчонке, которую нам любезно перегнал один из обитателей Бюченнаха, мы с Успенским переехали на противоположный берег Колымы и быстро зашагали по раскисшему зимнику, ведущему на Хатыннах.

Дорога на Хатыннах

Нам предстояло пройти около 100 километров. Дорога была не из легких. Особенно трудной показалась она Алексею Николаевичу: у него и комплекция немного «сыровата», и темперамент не тот, а главное, годы дают себя знать — ему ведь уже под пятьдесят. Он частенько отставал и время от времени облегчал душу крепкими забористыми выражениями. Да и как не выругаться, когда вокруг густые заросли, кочкарник, раскисшие болота и огромные пятна пропитанного водой снега, который проваливается под ногами, каждый раз заливая за голенища новую порцию ледяной воды. Какой-нибудь крошечный болтун-ключишко, у которого летом с трудом выпросишь воды для чая, теперь бунтует, ревет и бесится, норовя сшибить тебя с ног и унести в тартарары. Ключи побольше были уже почти непреодолимой преградой.

Нам приходилось делать нехитрые мосты через все эти большие и малые потоки: рубить растущие на их берегах деревья и по ним перебираться на другую сторону, Успенскому тяжело достается переход по этим, с позволения сказать, мостам. Сначала он пытается, по моему примеру, своим ходом перейти по шатающемуся бревну на противоположный берег, но нервы его не выдерживают, и он после двух-трех робких шагов возвращается обратно. Немного постояв, он решительно машет рукой и либо на четвереньках, либо сидя переползает на другую сторону, не выпуская изо рта своей неизменной трубочки.

Зимняя дорога отчетливо выделялась на местности широкой полосой густо рассыпанного овса — след зимних перевозок. Задевая за кусты и деревья, непрочная упаковка не выдерживала, рвалась, и овес беспрерывной струйкой высыпался на землю, оставляя заметный след, который четко обозначал дорогу.

Солнце уже начинало склоняться к горизонту, а мы все еще шли по унылой однообразной равнине, устало хлюпая натруженными ногами. Стало подмораживать. Впереди послышался глухой шум, который по мере нашего приближения становился все громче и громче. И вот наконец показался берег какого-то большого ключа, который с гулом и клёкотом мчал свои вспененные воды по широкому руслу. Здесь уже не перебросишь на противоположную сторону спасительное дерево-мост. Мы грустно брели вдоль берега, но, увы, подходящих для перехода мест не было видно. А на противоположной стороне из-за небольшой рощицы, как будто поддразнивая нас, к небу поднимались синеватые струйки дымков, говорящие о жилье, ночлеге и отдыхе.

В одном месте поток, встретив большую наледь, разбился на несколько отдельных русел. Здесь мы и решили перебрести его.

Крепко взявшись за руки, мы после нескольких бесплодных попыток с большим трудом, по пояс в воде, наконец добрались до противоположного берега. Иззябшие и мокрые, лязгая зубами, потрусили мы к жилью — небольшой дорожной командировке. Ее начальник устроил нас в своей маленькой конторке, и мы, поужинав и напившись чаю, крепко уснули.

На следующее утро, распростившись с гостеприимным хозяином, мы вновь зашагали по раскисшему зимнику.