На Золотой Колыме. Воспоминания геолога

Поскольку уже стало темнеть, мы решили остановиться на ночлег. Вежливый и подтянутый командир со своеобразной фамилией Дероберти (впоследствии мне не раз приходилось встречаться с ним в самых отдаленных, пустынных местах Колымы) всеми силами старался загладить неприятное впечатление. Надо сказать, что это ему в значительной степени удалось. Он многое рассказал нам о той своеобразной обстановке, которая создалась на Колыме в связи с организацией здесь исправительно-трудовых лагерей. Вольнонаемной рабочей силы на Колыме сейчас мало. Основной контингент составляют заключенные уголовники, которые с большим трудом поддаются перевоспитанию. Часто бывают побеги, в связи с чем и приходится прибегать к таким не слишком вежливым способам задержки подозрительных лиц, а мы именно такими и были, так как о нашем существовании ни ему, ни охране ничего не было известно.

На следующее утро мы отплыли дальше и 30 сентября были уже на устье Среднекана.

Кунаревское зимовье

Полевой сезон окончился. Наступили будни камерального периода. Впрочем, для меня он продолжался недолго. В декабре мне пришлось опять на время покинуть Усть-Среднекан.

Декабрь 1932 года отличался устойчивыми лютыми морозами. Температура редко поднималась выше минус 55 градусов по Цельсию, снижаясь иногда до 60. Поселок Усть-Среднекан, в котором мы жили, утопал в густом морозном тумане. При дыхании на открытом воздухе изо рта с характерным шуршанием вылетала струя белого пара. Жгучий холод цепко впивался в нос и щеки.

Жили мы в маленьких бараках, построенных собственными силами. Работали в небольшом здании конторы УДПИ (управления по добыче полезных ископаемых). Главное управление Дальстроя находилось в бухте Нагаева, в 500 километрах от Усть-Среднекана. Жилось убого и скудно. Во всем чувствовался недостаток, но по сравнению с зимой 1931 года, когда район буквально голодал, наше существование было сносным.

В это время разведочные работы на россыпное золото кроме речек Среднекана и Утиной в большом объеме проводились в бассейне Оротукана. Здесь геолог С. В. Новиков летом 1931 года при поисковых работах обнаружил хорошее золото.

Разведочных кадров было мало. Геологоразведочное бюро на Оротукане возглавлял молодой геолог Яша Фейгин, только что окончивший институт и не имевший еще опыта в разведке россыпей. Поскольку мне уже приходилось работать на разведке, Билибин решил направить меня на два месяца на Оротукан для налаживания геологической документации и для контроля над правильностью ведения разведочных работ.

До Оротукана зимним путем около 65 километров. Дорога шла по руслу Колымы, а затем по одному из ее правых притоков переваливала в ключ Таежный, в устье которого находятся база и геологоразведочное бюро Оротуканского прииска.

С оленьим транспортом, который шел на Оротукан, кроме меня отправлялись еще человек семь или восемь, в том числе инженер Лось, прораб Перебитюк, топограф Артемьев, коллектор Кунарев и несколько рабочих.

В 35 километрах от Усть-Среднекана, на правом берегу Колымы, находилось небольшое зимовье и был хороший олений корм. Ближе остановок не было.

В эти годы зимовья — небольшие бараки, специально построенные вдоль дорог, по которым следовал транспорт, были единственным местом, в котором усталый, намерзшийся путник мог остановиться, отогреться, подкормиться (если у него были продукты) и отдохнуть.

Утром 13 декабря транспорт медленно пополз вверх по Колыме, оставляя за собой тонкую струйку морозного пара.

Я задержался в Усть-Среднекане. Мне о многом надо было переговорить с нашим геологическим руководителем Билибиным, а поскольку я знал, что дальше зимовья транспорт не пойдет, то спокойно мог выйти позднее.

Было очень холодно. Термометр показывал 62 градуса ниже нуля. Быстро промелькнул короткий зимний день. В это время года в районе Среднекана уже в три часа дня на небе зажигаются крупные сверкающие звезды.

Из-за сопки выплыла луна, и все вокруг приняло какой-то сказочно-призрачный облик.

Я вышел из поселка часов в шесть-семь вечера.

Дорога была хорошо укатана, и при свете полной луны идти было чудесно. Правда, местами из боковых долинок тянул резкий ветерок — «хиус», который колючими иглами вонзался в лицо, но все же не настолько сильно, чтобы мешать быстрой ходьбе. Идти же надо было быстро. Я был одет в ватные брюки и ватную телогрейку, подпоясанную кушаком. На голове у меня была шапка ушанка. Шею и лицо прикрывал шерстяной шарф, через который приходилось дышать, чтобы не обморозить нос и щеки. На руках варежки и заячьи рукавицы. Ноги были обуты в обыкновенные валенки. Предыдущая зима многому научила нас, главное же тому, что в пеший путь надо отправляться одетым сравнительно легко. Для таких походов хороша куртка из выделанного пыжика, но куртки у меня не было. Ее в какой-то степени заменяла обычная телогрейка, большим достоинством которой является то, что она свободно пропускает испарения человеческого тела. При этом надо идти в определенном темпе, достаточно скором, чтобы не зябнуть.

Я шел ровным, размеренным шагом. Дыхание с характерным шипением вырывалось из груди. Это шипящее дыхание начинается при температурах ниже 48 градусов и обусловлено тем, что находящиеся в выдыхаемом воздухе пары воды моментально замерзают. Сталкивающиеся частички ледяной пыли и создают этот своеобразный шорох.

Несмотря на близорукость, я шел без очков. В такие морозы они бесполезны. Выдыхаемый воздух немедленно покрывает их слоем инея. Когда я начинал ощущать признаки усталости, то вынимал из кармана кусочки взятых на дорогу галет и, жуя их на ходу, чувствовал, как бодрость вновь вливается в тело.

Вокруг стояла могильная тишина, нарушаемая только шорохом дыхания да редкими гулкими взрывами трескавшегося льда.

Вдруг впереди на ярко освещенной лунным светом укатанной снежной дороге я увидел какое-то большое, шевелящееся черное пятно. Я никак не мог понять, что это такое. Животное? Но почему оно находится на одном месте? Коряжина? Почему же она шевелится? Я замедлил шаги и, пристально вглядываясь, стал приближаться к странному предмету.

Велико было мое удивление, и даже ужас, когда я увидел, что это стоящий на четвереньках, пытающийся встать человек. Он производил впечатление пьяного, беспомощно качаясь, он пытался подняться, падал, опять приподнимался и вновь падал — и все это с ужасающей медлительностью и без единого звука.

Я подошел вплотную и нагнулся над ним. Он опять попытался встать. На меня в упор смотрели широко раскрытые невидящие глаза. Освещенная луной часть лица была покрыта инеем и отливала мертвенно-белым цветом, в то время как часть, находящаяся в тени, казалась угольно-черной. Мурашки пробежали у меня по спине. Кто это? Откуда?

Мысль о том, что это может быть кто-нибудь из нашего транспорта, даже не пришла мне в голову. Ведь я вышел из Усть-Среднекана через шесть часов после отъезда транспорта, и все наши давно должны были быть в зимовье.

В первый момент в голове мелькнуло нелепое предположение, что в зимовье подвыпили какие-то проезжие и один из них пьяным вышел на дорогу.

— Кто ты?! Что с тобой?! — закричал я.

Человек, тяжело ворочая губами, произнес что-то, и я скорее догадался, чем услышал слово «ослаб». С трудом приподняв его, я сунул ему в рот кусочек галеты. Он стал медленно жевать.

«Что делать?» — мучительно раздумывал я. Дорога проходила посредине русла Колымы. Берега ее чернели вдали на расстоянии около километра каждый, и добираться до них надо было по глубокому снегу. Мелькнувшую было, мысль дойти до берега и, разложив там костер, отогреть замерзающего, пришлось отбросить. При первой, же попытке сойти с дороги я глубоко увяз в нетронутом снегу.

Я приподнял человека и взял под руку, пытаясь вести, но он, пройдя два-три шага на несгибающихся ногах, падал в снег. Я оттирал ему руки, лицо, совал в рот раскрошенные галеты и вновь заставлял встать и двигаться дальше. Повиснув на мне, он делал несколько подкашивающихся шагов и снова камнем падал на дорогу. С каждым разом поднимать его становилось все труднее и труднее, и вот наконец он упал и не было никакой возможности заставить его подняться. При попытке поставить его на ноги туловище валилось то в одну, то в другую сторону; бедняга, по-видимому, потерял сознание. Я взвалил его на спину и понес, но, пройдя каких-нибудь триста-четыреста шагов, почувствовал, что выбиваюсь из сил. Тело дрожало мелкой дрожью, ноги сводила судорога, кружилась голова, безумное желание прилечь и уснуть охватило меня.