Мемуары

— Я знаю, что не в вашем характере ссорить супругов. Я вижу все, знаю больше, чем можно об этом подумать, и моя любовь к вам будет продолжаться всегда.

— Ах, — отвечала я, — то, что Ваше Величество только что сказали мне, драгоценнее для меня, чем власть над всем миром, и я могу поклясться, что я употреблю всю свою жизнь, чтобы быть достойной этого мнения, которое дороже для меня, чем сама жизнь.

Я поцеловала ей руку; она встала, говоря:

— Я покидаю вас; мы слишком хорошо понимаем друг друга, чтобы нам играть роли.

Во время этого разговора князь Алексей Куракин находился напротив. Он подошел пригласить меня протанцевать полонез.

— Можно быть уверенным, кузина, — сказал он, — что с вами недурно обращаются.

Я ничего не отвечала и почти не слыхала, что он мне говорил. Я передала мужу приказание Ее Величества. Он занялся устройством всего, и три дня спустя мы были в новом помещении.

Я позволю себе привести здесь одну мысль. Самая ужасная клевета сумела уверить к Великой Княгине Елизавете, что у ее внука не было детей, а она желала этого во что бы то ни стало. Только что приведенный мною разговор, бывший 9 июня 1796 года, мне кажется совершенно достаточным, чтобы опровергнуть эту ужасную ложь. Скажу даже Дольше: Ее Величество сама говорила с Зубовым в конце 1796 года по поводу его непристойных чувств к Великой Княгине и заставила его совершенно переменить поведение. Когда опять переехали в Царское Село, не было, больше ни прогулок, ни взглядов, ни вздохов. Графиня Шувалова на некоторое время осталась без дела. Мы прозвали ее тогда: Impressario in angustia — импресарио в затруднении. Это было название одной из опер-буффа Чимарозы.

Великий Князь и Великая Княгиня были очень довольны своим дворцом. Мои комнаты находились над апартаментами Великой Княгини, и, так как середина строения выдвигается полукругом, она могла разговаривать со мной, находясь у последнего окна перед углом. Однажды после обеда мы устроили шутку: она осталась у своего окна, а я подошла к своему, и мы долго разговаривали. В это время Великий Князь и мой муж играли на скрипке в моей гостиной. Тогда еще все было в согласии.

Князья Чарторижские ежедневно приходили ко мне. Через несколько недель сцена изменилась. Великий Князь стал неразлучен со своими новыми друзьями. Великая Княгиня Анна каждое утро приходила за Великой Княгиней Елизаветой, чтобы гулять в саду. Я предпринимала поездки с Толстой, помещение которой было рядом с моим. В этом году она получила позволение Государыни посещать ее вечера. Великий Князь день ото дня становился все холоднее в обращении со мною; князья Чарторижские почти не заглядывали ко мне; чувства князя Адама занимали всех. Его брат Константин влюбился в Великую Княгиню-Анну, почувствовавшую также склонность к нему. Эта смесь кокетства, интриги и заблуждений ставила Великую Княгиню Елизавету в тяжелое и затруднительное положение. Она замечала перемену в своем муже; каждый вечер она была вынуждена терпеть в своем семейном кругу присутствие человека со всеми внешними признаками страсти, которую, как казалось, Великий Князь поощрял, доставляя ему случай видеть Великую Княгиню. Ее невестка делала ее поверенной состояния своей души и сердца, и, когда Великая Княгиня пыталась противодействовать и спасти ее от самой себя, Великая Княгиня Анна начинала плакать, говорила о тирании своего мужа, и жалость брала верх над рассудком.

Однажды Ее Величество объявила Их Императорским Высочествам, что она посетит их после обеда. Была подана изысканная и великолепная закуска под колоннадой, нечто вроде гостиной, открытой с одной стороны, а-с другой — против сада — огражденной двойным рядом колонн. Оттуда был обширный и прекрасный вид. После возвратились во внутренние апартаменты. Государыня села между мною и Великой Княгиней.

— Я прошу у вас позволения, madame la grande duchesse, разрешить этим господам посмотреть ваши апартаменты,

Так как это было воскресенье, то было много народа, и, между прочими, вице-канцлер граф Остерман и граф Марков³⁾. Великая Княгиня сделала утвердительный знак головой и посмотрела на меня, желая дать мне понять, что она находится в затруднении. Она нагнулась сзади Государыни и сказала мне: «Книга на туалете». Я тотчас же поняла, что надо убрать с виду томик Новой Элоизы, предоставленный графиней Шуваловой двум Великим Княгиням, Накануне этого дня Великая Княгиня Елизавета позвала меня к себе утром, у нас был с ней интересный разговор в ее кабинете, потом она провела меня в уборную комнату, где я увидала эту книгу, по поводу которой я осмелилась сделать некоторые замечания, выслушанные ею по обыкновению милостиво. Поэтому я очень легко поняла, что она хотела, и без колебаний попросила Государыню позволить мне, как жене привратника, показать гостям помещение Великой Княгини.

Государыня одобрила это, и я пустилась с быстротой молнии, опередила общество и спрятала книгу. Этот вечер доставил мне большое удовольствие; во время закуски Великая Княгиня сообщила мне одно место из письма принцессы-матери, которая оказала мне честь написать по моему адресу очень много ласкового.

Каждый день, казалось, приводил с собой новую опасность; я очень страдала, что Великая Княгиня подвергалась им. Я жила над ее комнатами и видела, как она выходила из дому и возвращалась, а также что и Великий Князь довольно регулярно приводил каждый вечер к себе ужинать князя Чарторижского. Бог только один читал в моей душе. Однажды, более измученная, чем обыкновенно, всем, что происходило на моих глазах, я, вернувшись с вечера у Государыни, переменила платье и села на окно, находившееся над апартаментами Великой Княгини. Высунувшись наружу, насколько это было возможно, я увидала кусочек белого платья Великой Княгини, освещенного луной, лучи которой падали в наши комнаты. Я видела, как Великий Князь возвратился со своим другом, и предположила, что Великая Княгиня сидит одна в своем кабинете. Я накинула на плечи косынку и спустилась в сад. Подойдя к решетке цветника, я увидала ее одну, погруженную в печальное раздумье.

— Вы одна, Ваше Высочество? — спросила я.

— Я предпочитаю быть одной, — отвечала она, — чем ужинать наедине с князем Чарторижским. Великий Князь заснул у себя на диване, а я убежала к себе и предаюсь своим далеко не веселым мыслям.

Я страдала от невозможности находиться около нее; имея право не покидать ее, я не могла войти в ее апартаменты. Мы проговорили с ней больше четверти часа, и я вернулась к себе под окно.

Я становилась настоящей помехой для Великого Князя. Он знал мои чувства и был вполне уверен, что я не одобряла его. Князь Чарторижский с удовольствием видел, что Великий Князь все увеличивал препятствие моим отношениям с его женой, Он отлично знал, что я не возьмусь помогать ему, и очень старался поссорить меня с Великим Князем. Мой муж осмелился сделать Великому Князю замечание относительно его поведения и ущерба, который он наносит репутации своей жены. Это только еще более вооружило его против меня. Я решилась молчать и молча страдать.