Мемуары

Однажды утром, когда мы сидели за клавесином с Толстой, я услыхала, как дверь тихо отворилась. Показалась Великая Княгиня — она, так сказать, влетела в комнату. Она взяла меня за руку, увела меня в мою спальню, заперла дверь на ключ и с плачем бросилась в мои объятия. Я не буду пытаться передать, что во мне происходило. Она собиралась говорить, как вдруг постучали в дверь, крича, что приехала из деревни моя мать повидаться со мной. Великая Княгиня была очень огорчена этой помехой и сказала мне одно слово, которое я никогда не забуду. Потом,она вытерла слезы, вышла в гостиную, была, насколько возможно, приветлива с матерью, напоила ее чаем, и все с таким видом, как будто она нарочно пришла, чтобы оказать ей честь: таков был ангельский характер этой княгини. Несмотря на молодость, она с деликатностью скрывала свои собственные чувства, когда они могли стеснить других, и ее доброта всегда брала верх.

В этом году приехало новое лицо: полька, княгиня Радзивилл⁴⁾. Она была представлена Государыне, и последняя хорошо приняла ее, в то же время ни на что не соглашаясь из того, что она просила. Ее претензии были скромны: она хотела быть назначена опекуншей молодого князя Радзивилла без всяких прав к тому, желая завладеть его состоянием и получить шифр фрейлины. Восторженная поклонница искусства, она говорила о нем очень оригинально; она была интересна в обществе, и у нее был приветливый вид, отчего с ней чувствовали себя легко. Низко пресмыкаясь при дворе, она приправляла свою речь такой оригинальностью, что это не казалось уже таким шокирующим, как это вышло бы у всякого другого. Я не буду говорить об ее нравственности, которая слишком известна: она, отчасти для удовольствия, отчасти по влечению, давно уже пренебрегала общественными приличиями. Она говорила про своего мужа, что он, как страус, высиживает чужих детей. Государыня иногда забавлялась ее остроумием и восторженностью, но ей часто надоедало подличанье княгини.

Я вспоминаю, что однажды, находясь у колоннады, она так подличала, что Ее Величество была шокирована и дала ей косвенный урок, говоря с маленькой английской левреткой, подаренной ей принцессой Нассауской. Это была очень красивая собачка, но с низким и завистливым характером. Ее звали Пани — польское слово, в переводе означающее «сударыня».

— Послушайте, Пани, — сказала ей Государыня_г — вы знаете, что я вас прогоняю всегда, когда вы подличаете: я не люблю низости.

С княгиней Радзивилл была одна из ее дочерей, прелестная особа, ни в чем на нее не похожая. Это была олицетворенная доброта и разум. Она часто страдала от экстравагантностей матери. Ее Величество пожаловала ей шифр фрейлины, а ее два брата были назначены камергерами. У нее было очень деликатное здоровье, и она умерла в Петербурге после очень недолгой болезни, через несколько дней после смерти Государыни. В бреду она беспрестанно повторяла, что Императрица приходила за ней. Я поехала к ее матери, думая найти ее в отчаянии, но она избавила меня от изъявлений сострадания и участия, выразить которые я приехала, и у меня осталось только сожаление, что я не увижу больше Христины, достойной другой матери. Двадцать пятого июня я была разбужена пушечными выстрелами, возвещавшими разрешение от бремени Великой Княгини Марии. У нее родился сын, названный Николаем⁵⁾. Она лежала в Царском Селе. Государыня не спала всю ночь возле нее и была крайне рада, что у нее стало одним внуком больше.

Через несколько времени случилось событие, глубоко огорчившее Ее Величество. На одном из воскресных балов г-жа Ливен, гувернантка Великих Княжон, попросила у Государыни позволения говорить с ней. Она посадила ее рядом с собой, и г-жа Ливен сообщила ей о случае жестокости, проявленной Великим Князем Константином по отношению к одному гусару. Он с ним ужасно обошелся. Этот жестокий поступок был совершенной новостью для Государыни. Она тотчас же позвала своего доверенного камердинера и велела ему собрать возможно полные сведения относительно этого случая; Тот возвратился, подтверждая донесение г-жи Ливен. Государыня до того была взволнована этим, что сделалась больна. Я знаю, что, когда она возвратилась в свои внутренние апартаменты, с ней случилось нечто вроде апоплексического удара. Она написала Великому Князю Павлу, сообщая ему обо всем случившемся и прося наказать своего сына, что он и сделал очень строго, но не так, как были условлено. Потом Государыня распорядилась посадить его под арест. На следующее воскресенье Государыня, хотя и не совсем хорошо себя чувствовала, приказала Великому Князю Александру дать у себя бал. Нездоровье Государыни беспокоило меня. В глубине души у меня было смущение и мрачные предчувствия, к несчастью, слишком осуществившиеся. Позвали Великую Княгиню Анну, которую Великий Князь Константин не хотел отпускать от себя; едва она пробыла на балу полчаса, как он послал за ней, и она уехала почти со слезами.

Новые проекты и надежды занимали умы. Говорили о браке Великой Княгини Александры⁶⁾ со шведским королем⁷⁾. Однажды вечером Государыня подошла ко мне и сказала:

— Знаете, я очень занята устройством моей внучки Александры. Я хочу выдать ее замуж за графа Шереметева⁸⁾.

— Я слышала об этом, Ваше Величество, — отвечала я, — но говорят, что его родные не согласны.

Этот ответ показался ей очень забавным. « Хотя и казалось, что Ее Величество совсем поправилась, она жаловалась на ноги. Однажды в воскресенье, перед обедом, она взяла меня за руку и подвела к окну, выходившему в сад.

— Я хочу, — сказала она, — построить здесь арку, соединяющую салоны с колоннадой, и здесь я буду проходить в часовню. Это избавит меня от долгого пути, который я принуждена делать, чтобы идти к обедне. Когда я прихожу на трибуну, у меня уже больше нет сил стоять. Если я умру, я уверена, что это вас очень огорчит...

Эти слова, сказанные Государыней, произвели на меня действие, Не поддающееся описанию.

Ее Величество продолжала:

— Вы меня любите, я знаю это и тоже вас люблю; успокойтесь.

Она быстро отошла от меня; она была взволнована. Я осталась, прислонившись лицом к стеклу, заглушая рыдания.

Мне казалось, что время летело; при отъезде из Царского Села мне было печально, как никогда. Внутренний голос в глубине моей души говорил мне: Это было последнее лею, проведенное тобою там. За несколько дней перед отъездом Великая Княгиня Елизавета попросила меня написать ей прощальное письмо. Я никогда не могла понять этой мысли, еще более опечалившей меня. Все, казалось, подготовлялось к тяжелому исходу. Я повиновалась; она мне прислала такой же ответ, хранящийся у меня до сих пор.

По возвращении в город стали громко говорить о приезде шведского короля. Готовились к празднествам и удовольствиям, обратившимся в скорбь и плач.