Юность уходит в бой

Прудников то и дело отмечал на карте освобожденные населенные пункты.

Полковник Орлов получил от начальника инженерных войск Западного фронта генерала М. П. Воробьева приказ обеспечить продвижение наступающих войск на Волоколамск и в направлении Теряевой Слободы. Таким образом, нам предстояло вновь побывать в тех местах, где мы были в октябре — ноябре, закрывая дороги в Москву.

Село Вельмогово, против ожиданий, пострадало меньше других. Оставляя его, противник бросил почти всю свою технику. В лесу и на дорогах стояло много исправных танков, орудий и автомашин. Особенно много оружия и военного имущества осталось около железнодорожной ветки. Богатые трофеи!

Немало вражеских танков и самоходных орудий подорвалось у завала близ Вельмогово. Пытаясь выбраться из западни, вражеские части ринулись прямо на установленное нашими бойцами минное поле.

— Ну вот, а мы тогда печалились, думали, впустую [107] пошла наша работа, — сказал Шестаков, когда подошли к кладбищу вражеской техники. — Но вообще в тот раз кто-то здорово поднапутал с прикрытием.

Об этом же, видимо, шел разговор и среди бойцов. Жозеф Гречаник показывал, где располагались отрезанные от батальона отделения. Указал дом, с крыши которого немцы стреляли в них из пулемета.

Много домов мы уже успели повидать, но этот я узнал сразу. До нашего отхода в нем располагался медпункт. Во дворе кудахтали куры. На полках от канонады вздрагивали иконы. Вспомнилось ворчание хозяйки: «Замок на двери своротили!» Девочка-подросток смущенно звала ее в избу...

Наш БМП в этот раз располагался ближе к минному полю. А на нем насколько хватает глаз виднелись исковерканные немецкие тягачи, орудия, автомашины и танки. В ту памятную ночь наши бойцы поработали не за страх, а за совесть. Теперь они торопились обезопасить продвижение наших войск. Времени было в обрез, и бойцы лишь эскарпировали и обозначали минированные участки.

Здесь и отыскал меня старшина Соколов. Он был сильно взволнован:

— Товарищ военврач! В нашей избе есть девочка... Девушка... Посмотрите ее!

Вместе с доктором Шалитом мы последовали за старшиной. Он привел нас к избе, в которой когда-то размещался БМП. С печи свисали взъерошенные ребячьи головы. На детских лицах застыл испуг. Бросились в глаза простреленные иконы. Женщина, закутанная в рваный платок, упала на колени, причитая:

— Родные! Спасите дочку!

Старшина приподнял ее и заботливо, словно нянька, усадил на скамью. Потом указал на пеструю занавеску, за которой лежала больная.

Девушка с трудом приоткрыла набрякшие синие веки, сухим языком лизнула запекшиеся губы, но ничего не сказала.

Сквозь обгорелое платье проступало воспаленное тело. Клочки одежды прилипли к кровавым струпьям. Мне показалось, что старый доктор Шалит беззвучно плачет.

Скинув шинели, мы сделали больной укол пантопона и молча начали обработку ожога. На помощь подоспели Мария Петрушина и Шура Павлюченкова. Они где-то [108] раздобыли чистую простыню. Сделали второй укол камфоры и кофеина. Девушка не стонала. Она нисколько не походила на ту, которую мы видели, покидая Вельмогово. Мать перестала плакать. Пока я укладывал в сумку инструменты и шприц, она пытливо заглядывала в мои глаза. Наконец спросила:

— Выживет?

— Ожог тяжелый, — уклончиво ответил я. — Если задержимся здесь, еще придем. Лучше бы ее в больницу... Может, нам удастся отвезти.

Пообещал неуверенно. В Клину мы видели сожженную немцами школу — бывший госпиталь и сгоревшую больницу. Видели дома, заполненные ранеными бойцами: наступление продолжалось. Да мы, пожалуй, и не довезли бы больную до госпиталя. Уж очень она была плоха. Но мои слова обнадежили мать. Она вышла нас проводить, несвязно бормоча слова благодарности.

В сенях я на миг задержался, посмотрел во двор. Там было пусто. А для больной хорошо было бы приготовить куриный бульон. Хозяйка, наверное, вспомнила, при каких обстоятельствах встретила меня первый раз, заплакала:

— Доктор! Прости меня, глупую! Замок я в тот раз пожалела... Они же, ироды, дочку мою сгубили! Прости меня, бога ради!

Я успокоил ее. Сказал, что старшина принесет продукты.

— Конечно, выделю! — обрадованно подхватил Соколов. — Ребятишек покормите...

Он увел плачущую женщину в избу.

— Не умрет она? — спросила Петрушина.

Я не ответил. Шалит тоже промолчал.

Нас нагнал старшина. Спросил:

— Выживет?

— Отчего такой сильный ожог?

— Это они! Уже перед самым бегством. Глумились сперва. После облили какой-то жидкостью и подожгли. Мать одеялом ее тушила. Она от горя обезумела, мать-то. Теперь убивается, ругает себя за какой-то замок... Фашисты, подлые, что творят!

* * *

Все, что нам приходилось видеть, когда мы проходили по освобожденным селам и деревням Московской области, [109] накаляло ненависть к врагу и утраивало энергию. Теперь бойцы при выполнении заданий проявляли еще больше героизма и отваги.

В Решетникове мы встретили бригадное и полковое командование — Орлова и Максимова, Иванова и Стехова. Здесь же находился командир нашего сводного отряда майор Шперов. Они только что вернулись из штаба 30-й армии, а перед этим побывали в селе Ольгово. Шперов рассказал нам подробности подвига командира саперного взвода младшего лейтенанта Николая Бодрова. Многие из нас тоже были его свидетелями. Но может быть, в спешке или потому, что считали это в порядке вещей, сразу не придали ему значения. И только теперь, после рассказа Михаила Никифоровича, все поняли, что Николай Бодров совершил настоящий подвиг.

При отходе наших частей в конце ноября 1941 года командование поручило Бодрову заминировать старинное здание ольговской школы. Бойцы поднесли ему несколько сот килограммов взрывчатки и, расположив ее серией фигурных зарядов в подвале, тщательно замаскировали. Заключительную часть работы Бодров произвел один. Он замуровал в фундаменте часовой замыкатель электрической цепи от сухих элементов, установив заводную пружину на определенное время, и завалил дровами подвал с оставленным немцам «подарком».

Однако немцы не долго хозяйничали в Ольгово. Наши войска стремительной атакой выбили их. В старинном особняке разместился госпиталь и штаб крупной части. Но о том, что здание заминировано, ни на минуту не забывал майор Шперов, который ставил задачу Бодрову. Он первым явился в штаб и доложил о смертельной опасности, нависшей над ранеными. Предотвратить катастрофу мог только Бодров: он один знал, где заложен взрыватель и как его обезвредить. На все участки срочно были разосланы мотоциклисты. По своим записям Шперов установил, что до взрыва осталось всего полтора часа.

В штабе и по госпиталю объявили тревогу. Начали спешно выносить раненых, имущество и документы. А когда до взрыва оставалось только двадцать минут, во двор влетел мотоцикл. Бодров, оттолкнув часового, который не пропускал его, нырнул в подвал и запер дверь изнутри. Некогда было вызывать дежурного и объясняться. [110]

Вокруг здания, покинутого людьми, установилась гнетущая тишина. Теперь уже не минутная, а секундная стрелка неумолимо ползла к роковой отметке. Взрыва однако не последовало. А еще через минуту дверь подвала распахнулась и оттуда показался Бодров, бледный, без полушубка, в угольной пыли. В руках он держал ящик с обезвреженным замыкателем...

Нечеловечески тяжелые двадцать минут провел Бодров в подвале! Ему пришлось раскидать дрова, которые сам старательно укладывал, маскируя фундамент с замурованным часовым замыкателем. Когда он отбросил последнее полено, с груди сорвался фонарь. В кромешной темноте он киркой выбивал кирпичи уже по памяти. Наконец появилась ниша! Оставалось нащупать и обрезать провода, но нож остался в кармане полушубка, заваленного дровами. Ощупью просунув руки в проем, Бодров схватил ящик с часовым замыкателем и, упершись коленями в стену, сильно рванул его на себя. На мгновение приник ухом к ящику и замер. Внутри послышалось тихое характерное шипение, заработала боевая пружина: наступало время взрыва. Бодров открыл ящик и пальцами нащупал металлический мостик. Он медленно двигался к контакту. Еще мгновение — и механизм остановился. Николай Бодров вытер со лба холодный пот...