Юность уходит в бой

— Он рядом. Не знаю — ранен или убит.

Механик растерянно заморгал глазами. Тогда я бросился к убитому и подтащил его к танку.

— Его надо взять. Не бросайте, — сказал я.

Из верхнего люка выпрыгнул стрелок, и мы с большими усилиями взвалили на танк тело убитого лейтенанта. Стрелок нырнул в люк, и крышка захлопнулась. Мне надо было бежать назад. И тогда я почувствовал, что ноги у меня словно чужие. А пули продолжали хлестать по броне.

— Бегите вперед! Прикрою! — донесся до меня голос механика.

Бронированная глыба вздрогнула. Я бросился что есть силы по шоссе, в котором заложены тысячи килограммов взрывчатки. В нескольких метрах за спиной громыхал танк. Мозг отчетливо работал. Было не до выстрелов. Только бы не споткнуться и не упасть! Отчаянными прыжками добежал до канавы. Тридцатьчетверка пошла дальше.

Ко мне, пригнувшись, подбежал Шестаков и повалился рядом. Вдогонку ему неслись трассирующие пули.

— Живой, земляк? Думал, под танком ляжешь...

На дорогу выскочил еще один танк. Знаков на камуфляже не разобрать.

— Гранатами! Связками! — скомандовал Шестаков. Но потом крикнул: — Отставить! Свой!

Танк шел стремительно и, поравнявшись с нами, открыл пулеметный огонь. Лежавшие бойцы вобрали головы в плечи. Я с недоумением смотрел на красноармейцев, плотно облепивших моторную площадку.

— Своих не разбирает, холера! — выругался Шестаков.

Потом стало тихо. Все наши прошли. Перед нами был только противник. На взгорке виднелись два немецких танка, но они не стреляли. В напряженной тишине слышался осипший, беспокойный голос радиста:

— «Кама», я «Волга»! Я «Волга»! Войска прошли! Ожидаю приказа! [91]

Радиста не услышали. А в хмуром небе послышался гул.

Из облаков выплыло звено «хеншелей». Справа и слева от шоссе взметнулись султаны разрывов. Танки снова открыли огонь.

— У них, видать, связь работает! — зло сплюнул Шестаков.

Но связь работала и у нас. К нам стремглав летел мотоцикл. Это Хосе.

— Шестаков! Где Шестаков?! Взрывать! — кричал он.

Начальник штаба поднялся:

— Вперед, орелики! К фугасам! За Родину-у!

Наступила тяжелая пауза. Мне казалось, что никто, кроме самого Шестакова, не сможет подняться: кругом рвались бомбы и снаряды, скрежетали пулеметные и автоматные очереди. Но нет! Между фонтанами взрывов выросли фигурки людей. Сгибаясь, побежали к шнурам. Впереди Шестаков и Шаров. За ними Лазнюк и Егорцев, парторг батальона Гудков, лейтенант Слауцкий. Затем их опередили Худолеев, Чихладзе, Кругляков, Юдичев, Лягушев, Дешин. Следом бежали фельдшера Молчанов, Петрушина, Павлюченкова... Увидел на бегу и Володю Утевского. Вместе со всеми он торопился поджечь шнур. Где-то в уголке памяти на миг шевельнулось воспоминание о секретаре парткома Марии Утевской: она просила меня присматривать за Володей — он такой юный...

Красноармейцы подбегали к шоссе и отскакивали назад. По снегу ползли тонкие струйки дыма. И как-то внезапно десятки взрывов, слившись в один, раскололи воздух. Образовалось густое, черное облако. А люди, не ожидая, когда осядут комья и пыль, бежали к другим фугасам. И новые десятки взрывов сотрясали землю. Самолеты противника, прошивая очередями густую пыль, пытались отогнать батальон от дороги. Но тщетно. Бойцы медленно отходили в сторону Солнечногорска. А вслед за ними раздавались взрывы. В воздух тяжело вздымались куски асфальта и комья земли.

Машина Морозова застряла у лесной опушки. К ней подбирались немецкие автоматчики.

— Отделение! Дай отделение! — дернул я за рукав начальника штаба.

Шестаков, казалось, не слышал меня. Он следил за танками. [92]

— Пошли взвод Бреусова с гранатами! — крикнул он Лазнюку. Потом, взглянув на меня, добавил: — Выдели отделение доктору!

Отделение Круглякова ринулось к танкам, а Кругляков, Худолеев и еще один боец с ручным пулеметом открыли огонь по автоматчикам. Остальные бойцы навалились на кузов «санитарки» и вытолкнули ее на дорогу. Автоматчики были уже близко. Кругляков и Худолеев бросили в них гранаты и крикнули мне:

— В машину! Мы прикроем!

Я вскочил в машину. Морозов погнал ее через рытвины и канавы. Вдогонку летели пули. Несколько снарядов послали и танки. Тогда водитель на ходу открыл мою дверцу:

— Вылезайте! Ползите!

Я не собирался оставлять его одного. Но вдруг почувствовал, что вываливаюсь из кабины и лечу в снег. Морозов меня вытолкнул. Машина рывками пошла вперед. Вслед за ней летели разноцветные огоньки — трассирующие пули. Я пополз по канаве.

Отделение Круглякова вскоре отогнало автоматчиков.

* * *

Возле Покровки роты собрались. Там я отыскал Морозова. Бойцы окружили санитарную машину и считали пробоины. Их было много — маленьких и больших. Один из снарядов разворотил заднюю дверцу кузова. Другой прошил спинку сиденья и ветровое стекло. Непонятно, как уцелел водитель.

— А вы не хотели уходить, — натянуто улыбаясь, сказал Александр Морозов.

Я крепко пожал ему руку.

— Запомни на всякий случай: двадцать третье число, ноябрь.

Противник где-то остановился. За нами на полтора десятка километров лежало взорванное шоссе. А в воздухе еще висело густое, черное облако пыли.

Батальон двинулся в новый район. Изнуренные солдаты на ходу клали в рот горсточки снега. Позади урчала «санитарка». Покалеченная, она все-таки шла: Морозов кое-как ее подремонтировал. Я шагал рядом с Шестаковым. [93]

Пройдя немного по шоссе, мы увидели большую воронку от авиабомбы и исковерканную санитарную автомашину какой-то части. Вокруг валялись пакеты с ватой, бинты, марля, склянки, порошки. Здесь же лежала убитая девушка с медицинской эмблемой на зеленых петлицах. Неподалеку распластались еще два трупа в черных куртках и шлемах. Танкисты. Несколько часов назад они просили подбросить их к Солнечногорску. Всех похоронили в одной могиле.

И у нас потери. Убит Пантелей Лепешинский, комсомолец, племянник старого большевика, профессионального революционера Пантелеймона Николаевича Лепешинского. Пантелей отстаивал Москву.

Только что мне с большим трудом удалось отправить на попутной машине в госпиталь бойца Володю Алексеева. Его тяжело ранило, а пока Зое Первушиной удалось пробраться, он обморозился. Когда Володю поднимали в кузов машины, я мельком взглянул на маленькую хрупкую Зайку и не без удивления подумал, как она сумела дотащить такого здоровенного парня.

Низко опустив голову, шел Зевелев. Рядом не было его друга Феликса Курлата. Он вернулся к фугасу, который остался невзорванным, и, возможно, погиб.

Возле леса стояли автомашины. На опушке укрывалась танковая засада. Левее, перед открытым полем, построились аэросани — «снежная кавалерия». Впереди обозначилась окраина Солнечногорска, одного из последних опорных пунктов перед столицей...

...Около города создалась пробка. Шоссе и проселок запрудили тягачи и дальнобойная артиллерия.

— Плохо будет, если немцы налетят, — сказал Шестаков, поглядывая на небо. — Скорее бы стемнело!

Подошел Морозов и доложил, что горючее на исходе. Я попросил у Шестакова разрешения съездить в Солнечногорск заправить машину.

Начальник штаба, посмотрев в сторону города, нехотя согласился:

— Давай. Заодно пусть едут и другие шоферы. Ты за старшего. А мы до Мостков пешком. Сейчас пешком быстрее получится.

Машины с трудом протиснулись по городской окраине к станции. Вокруг больших цистерн с бензином собралась толпа людей, приехавших за горючим. Они атаковали [94] цистерны. Туда же побежал с ведром и Морозов. Кто-то в форме железнодорожника с наганом в руке пытался отогнать шоферов от цистерн и кричал, кривя посиневшие губы:

— Поджигаю, немцы в городе! Р-расходись!

На него никто не обращал внимания. Но стрельба действительно слышалась совсем близко.

Стало известно, что в западную часть города ворвались немцы.