Жизни для книги

При этом редакционном составе газета издавалась целый год.

Что это была за газета? Это был подголосок «Московских ведомостей». Идеи скончавшегося Каткова перерабатывались в популярную форму, доступную для «простого народа». Часто заимствовались и переделывались даже целые статьи. Тон был барабанный, нестерпимо пошлый.

Особенно неистовствовал в передовом отделе Авдотьин зять. Он писал до невыносимости нагло, и, когда в Петербург приехал президент французской республики Феликс Фор, Авдотьин зять напечатал передовую, в которой спрашивал, как осмелился этот французишка подать руку его императорскому величеству, самодержцу всероссийскому. А в другом отделе Никон, архимандрит Троице-Сергиевской лавры, на всю Москву негодовал, что по субботам начальство разрешает спектакли в театрах и что публика ходит смотреть зрелища, вместо того чтобы стоять у всенощной.

Каков был тираж этой газеты? Около 10 тысяч, из которых более трети рассылалось бесплатно.

Словом сказать, это было кормление известной группы лиц, близких Победоносцеву, и ничего более. Но, взявшись за гуж, не говори, что не дюж. Приходилось молчать, терпеть и, как говорил Антон Павлович, «дожидаться».

И я «дожидался». Через год, однако, все деньги, ассигнованные на газету, были съедены. Я не мог топить эту печку без конца, и Александров поехал к великому князю Сергию Александровичу просить поддержки. К моему удивлению, это имело успех. Князь, оказывается, был очень доволен газетой, следил за ней и советовал как можно шире распространять. Из собственных средств он дал Александрову 35 тысяч рублей. Но печка требовала много дров, и через полгода великокняжеская подачка была истрачена до последней копейки. Тогда, посоветовавшись с Авдотьей, Александров поехал просить денег к царю. Влиятельные петербургские друзья без особых затруднений добились для него аудиенции, и Александров поехал во дворец. Царь принял его ласково, газету похвалил, узнавши, что великий князь дал 35 тысяч рублей, предложил и со своей стороны столько же.

С этими царскими деньгами Александров возвратился в Москву и при первой же встрече неожиданно заявил мне:

— А знаешь, я из царских денег на газету много тратить не буду… Надо же мне и себя обеспечить… Бери свою газету и делай с нею, что хочешь, только заплати долги газетные — 28 тысяч рублей.

Это было так неожиданно и так откровенно, что я готов был не верить собственным ушам.

Поехать в Петербург, быть у царя, взять на газету денег и положить их в собственный карман — такая простота нравов хоть кого могла озадачить. Но, по-видимому, Александров уже в ту пору мечтал о собственном домике и клочке земли, а Тарасовне, вероятно, уже грезились гуси и утки, огород и «полная чаша» в своем хозяйстве. Тем не менее надо было считаться с создавшимся положением и принимать на себя и долги, и издательство. Но как принять?

Сделаться официальным издателем я мог только с разрешения главного управления по делам печати, а главное управление могло это разрешить только с ведома и согласия Победоносцева. Выходило так, что опять надо было ехать в Петербург и опять утруждать его высокопревосходительство новой просьбой. Это было тяжеленько… Но Александров надеялся на свои старые связи с Победоносцевым, и мы тронулись в путь.

Не без волнения переступили мы порог того кабинета, где решалась судьба стольких русских начинаний и надежд. По своему служебному положению Победоносцев не имел никакого — ни прямого, ни косвенного — отношения к нашему делу: он был обер-прокурором синода, а наше дело относилось к компетенции министерства внутренних дел. Но таково было влияние и могущество всесильного временщика, что нам даже в голову не приходило, что мы стучимся не в ту дверь. Приняты мы были иронически, но все-таки благосклонно.

— Что скажете, милая пара?

Высокий, желтый, худой и тонкий, как глиста, Победоносцев походил на змею, вставшую на собственный хвост, а круглые роговые очки еще больше дополняли его сходство с гремучей змеей. Со страхом я заметил, что Победоносцев держал в одной руке каталог всех моих изданий, а в другой карандаш.

— Так что же скажете, милая пара?

Но мы не успели и рта раскрыть, как в кабинет горошком вкатился Саблер и, почтительно склонившись, попросил своего начальника «на одну минуту» выйти в соседнюю комнату и подписать спешные бумаги. Победоносцев положил на стол каталог и карандаш и молча последовал за Саблером. Мы остались одни, и, как только дверь за ушедшими закрылась, Александров молча сгреб со стола каталог и сунул себе в карман.

— Ты что делаешь? — шепотом спросил я.

— Так вернее будет, а то, брат, не ровен час… Мало ли чего нет в твоем каталоге!

— А если хватится?

— Забу-у-дет…

Я стоял ни жив, ни мертв, но вернувшийся через пять минут Победоносцев действительно забыл о каталоге. Он сел за стол и в прежнем ироническом тоне снова спросил:

— Ну-с, так что же вам, друзья? Садитесь.

— Мы к вашей милости, Константин Петрович, — начал Александров. — Разрешите мне передать издание «Русского слова» Сытину… Я больше издателем быть не могу, у меня нет денег…

— А, вот что… А Сытин может. Я знаю, он завтра же выпустит на бульвар девицу в желтой юбке, а таких девиц у нас и без него ходит достаточно. Нет, я этого не разрешу!..

— Но ведь я остаюсь в газете редактором, Константин Петрович, — вставил Александров.

— А Сытин тебя выбросит потом.

— Будьте уверены, Константин Петрович, все останется по-старому… Как было, так и будет…

Худое, желтое, точно мертвое, лицо Победоносцева сморщилось в презрительную гримасу.

— Да что там по-старому. Ведь ты как редактор ничего не стоишь, грош тебе цена — разве я тебя не знаю? Читая твою газету, все мои швейцары сделались хамами… Тошнит от твоей газеты: вся она состоит из подхалимства и хамства.

— Но, Константин Петрович, теперь будут средства и можно будет улучшить содержание газеты…

— Улучшить… Содержание… Кто это будет улучшать, не ты ли? Нет, я сделал большую глупость, что разрешил тебе газету… Лучше, брат, закрой лавочку — и дело с концом…

— Неудобно, Константин Петрович: его высочество великий князь Сергий Александрович доволен газетой…

— Не газетой, а хамством твоим доволен… Ну да плевать на вашу газету, делайте, что хотите. Пусть еще одна желтая юбка на бульвар выбежит для удовольствия великого князя. Прощайте.

Получив это напутствие, которое можно было понимать и так, и этак, но которое Александров истолковал как разрешение, мы на другой день поехали в главное управление по делам печати и представили Соловьеву нашу бумагу о передаче права издания Товариществу Сытина.

— А Победоносцев согласился? — не без удивления спросил Соловьев. — Странно… Ну хорошо. Но только я должен попросить еще разрешения великого князя.

— Будьте спокойны, ваше превосходительство, — вставил Александров. — Это я беру на себя. Разрешит…

Тут же, в главном управлении, мы написали передаточную бумагу, и я спросил Соловьева:

— Я могу писать на газете, что я издатель?

— Надо подождать ответа великого князя.

С тем мы и уехали в Москву. Первый человек, к которому я пошел в Москве, чтобы поделиться своими петербургскими впечатлениями и новостями, был, конечно, А. П. Чехов.

— А ведь меня, кажется, утвердили издателем, Антон Павлович…

Антон Павлович был очень доволен исходом дела и, как всегда, старался меня ободрить.

— Ну поздравляю… Первый шаг сделан. Теперь остается только переменить редактора, и дело будет в шляпе.

Антон Павлович по-прежнему был полон веры в дешевую народную газету и с увлечением развивал мне свои взгляды на это дело. Он доказывал, что всякому крупному издателю газета необходима, как хлеб насущный.

— Газета тебе голову приставит, — все повторял он и все рисовал предо мною тип настоящей народной газеты. — Газета должна быть и другом, и учителем своего читателя. Она должна приучить его к чтению, развить в нем вкус и проложить ему пути к книге. Газетный читатель должен дорасти до книжного читателя. Откуда он может знать о новых книгах, кто посоветует ему, какую книгу выписать? Газета посоветует. Только газета. В ней начало и конец и для читателя, и для издателя!