Мёртвая зыбь

И они расстались. Званцев вышел на Воротниковский переулок и услышал за собой шаги. Ощущая преследователя, Званцев ускорил шаг. Но кто-то затопал за ним быстрее. Тогда Саша повернул по Пименовскому не налево к пустынной улице Чехова, а направо к людной улице Горького. Тогда за спиной его послышался свисток и топот бегущих ног.

Званцев выжидательно остановился.

— Стой! Стой! — кричал, поравнявшись с ним худощавый человек в холщовом переднике.

— В чем дело? — раздраженно спросил Званцев.

— А с энтим делом в отделении разберутся. Шагай назад наперед меня.

— Никуда я с тобой не пойду, — решительно заявил Званцев, выходя на улицу Горького и делая знак проезжавшему такси.

Но дворник не отставал и свистел в милицейский свисток.

Таксист остановился, открыв дверцу.

— Куда едем? — заинтересованно спросил он.

— Доставь задержанного мной в милицию. Он целовался с дочерью врага народа, врача-убивцы.

— А это что? Запрещается? — насмешливо спросил таксист.

— В милиции разберут запретно энто али нет.

— Разобраться надо, что это за тип со свистком гоняется с неизвестной целью за прохожими, — садясь в открытую таксистом дверцу, произнес Званцев.

— Стой! Стой! Попытка к бегству! Стрелять буду! — завопил и снова засвистел ночной страж.

— Да ты не шуми. Не знаю, кто кого задержал. Свезу обоих. А кто платить будет? Ты что ли?

— Пусть сядет. Я заплачу, — заверил Званцев.

— Кто заказывает музыку, тот и танцует, — глубокомысленно вымолвил таксист, открывая заднюю дверцу.

Страж взгромоздился на пассажирское сиденье. Всю дорогу до ближнего, десятого отделения милиции бормоча:

— Ладно задержан, не ушедши. Товарищ Сталин, отец наш, царствие ему небесное, учил. Враг нынче везде, как вошь, и кем хошь обернется. Севодни с ведьмой в поцелуйчики, а завтра с ейной помощью под власть подкоп.

Таксист остановился перед горящей вывеской “Милиция”. Званцев расплатился и попросил подождать.

— Подожду, — согласился таксист. — Мне самому интересно. Показания дать могу.

К дежурному, сидевшему за низкой перегородкой, вошли втроем. Дежурный, не глядя на них потребовал:

— Документы.

— Вон энтот гражданин в подъезде с дочкою врача-убивцы целовался, и потому мной задержан. Скрыться не удалось…

Дежурный поднял глаза на обвинителя и повторил:

— Документы.

Дворник полез под фартук, достал смятую бумажку, разгладил ее и протянул милиционеру. Званцев пошарил по карманам и нашел только красный пропуск на лобовое стекло машины с правом проезда полковника Званцева А.П. через все КП без предъявления документов.

— Вот в кармане залежалось, оставил на память о фронте. Писатель я, Званцев. Документы в кителе.

— А вы что? — спросил дежурный таксиста.

— А я их привез. Могу дать показания, как они друг дружку задержали.

— Можете ехать. И вы, товарищ полковник, тоже. Вам на дом пришлем извинение. А с тобой, — обратился он к дворнику, — разбираться будем. Административное взыскание за превышение обязанностей.

Уходя Званцев с таксистом, слышали:

— За что, гражданин начальник? Он же с Хвельманшей тискался. Верой и правдой служу…

Очень довольный таксист отвез Званцева домой.

Скоро на Танин адрес пришло уведомление, что гражданин такой-то за превышение служебных обязанностей подвергнут административному взысканию. Извинений за прошедший инцидент принесено не было.

А на следующий день, когда Александр Исидорович Фельдман был уже дома, раздался взволновавший Званцева звонок Ивана Михайловича Майского. Он благодарил за внимание во время его отсутствия к жене Агнии Александровне, рассчитывая пригласить Званцева к себе по важному делу.

И через несколько дней Званцев пришел к нему в академическую квартиру на улице Горького, напротив Моссовета, с окнами на памятник Юрию Долгорукову.

Майский сам открыл ему дверь и провел в небольшой кабинет рядом со столовой:

— Помните нашу беседу о том, как вы создавали ваш “Пылающий остров”, рассказывая его своей дочке в пути, и потом по памяти записали на машинке.

— Конечно, помню, Иван Михайлович.

— И это пришло мне на помощь в одиночной камере на Лубянке. Меня допрашивали следователи в две смены, а в третью надзиратели не давали спать, не позволяя ни сесть, ни лечь, — Майский встал, невысокий, лысеющий. Твердым шагом прошелся по кабинету, вернулся к столу и стоя продолжал:

— Они представить себе не могли, что я, отказываясь подписать вздорные показания, стремился обратно в камеру, чтобы стоя уноситься в мир фантазии, сочиняя и запоминая наизусть, как и вы, главы задуманной повести о путешествии из Москвы в Лондон вокруг Африки. Это привелось мне сделать самому во время войны, чтобы добраться, минуя фронты, до своего посольства. Вернувшись на свободу за отсутствием какой-либо вины, я позвонил вам, одновременно вызвав стенографистку, и продиктовал ей повесть, которую помнил наизусть. В ее создании я черпал силы, чтобы выстоять на Лубянке в неравной борьбе.

— Запомнить всю повесть наизусть? Я знаю только один случай, когда заместитель директора металлургического комбината, где я работал, Чанышев Садык Митхатович, в юности запомнил наизусть весь Коран, не зная арабского языка.

— Вы забываете свой пример с “Пылающим островом”. Вот почему я считаю вас крестным отцом этой рукописи и прошу, ознакомившись с ней, передать ее в издательство.

Спустя годы заслуженный писатель Званцев, разбирая книжный шкаф подаренных ему авторами книг, вынул одну из них: И. Майский “БЛИЗКО — ДАЛЕКО”, повесть. Государственное издательство “Детская литература”, 1958 год, с надписью: “А. П. Званцеву, крестному отцу этой книги от благодарного автора. И. Майский.”

Так хранил он память о последней жертве репрессий Великого параноика, о Майском, сумевшем силой характера выстоять в неравной борьбе. Он вышел на свободу одновременно с оправданными “врачами-убийцами”, последним задержанным по делу которых оказался Званцев…

Глава четвертая. Реки вспять

Текли не только реки вспять,

Повернута сама История.

За обычной шахматной партией Званцев и Загорянский обсуждали глобальные события, потрясавшие страну.

Женя был умнейшим, начитаннейшим человеком. Он обладал, как Сталин, даром молниеносного фотографического чтения, и Саша не раз проверял друга, поражаясь, что тот может цитировать незнакомую страницу, лишь мельком взглянув на нее. Он прочитал до последней книги свою личную библиотеку, а также и Валину, и ее отца. Но насколько щедро наделила его способностями Природа, настолько расточителен он был в жизни, не в силах отказаться от острых ощущений, которые получал, проигрывая на скачках и бегах или в ночных бдениях за карточной игрой, внушив себе, что он якобы выигрывает.

Женя был аристократически красив. В свое время успешно боксировал, но нездоровый сидячий и лежачий образ жизни с превращением дня в ночь и ночи в день, а также прекращение тренировок боксера, способствовали его чрезмерной полноте, что не мешало ему пользоваться успехом у дам. Он свободно владел французским языком и удачно переводил французских авторов. Так в его переводе познакомились советские читатели с таким писателем, как Жорж Сименон. Женя чутко следил за политическими событиями и делал всегда трезвые выводы.

— Как ты, Саша, смотришь на проект инженера Давыдова с поворотом Великих Сибирских рек через Тургайский перевал в Среднюю Азию?

— Размах не уступает Арктическому мосту или Молу Северному. А потому мне по душе. Давыдов выступает по радио и аргументирует цифрами.

— И они-то больше всего меня смущают, — продолжал Женя. — Одно дело — фантастический роман. Там с тебя взятки гладки. Другое дело — практическое воплощение. В погоне за хлопком, для орошения полей воду Аму-Дарьи расходуют без меры, и она не попадает в Аральское море и, помяни мое слово, высохнет Арал, поскольку с другими морями не соединен. И цифры не помогут.