Мёртвая зыбь

Для лечения высоких руководителей в Кремль допускались только такие медицинские светила, как невропатолог профессор Виноградов, терапевт профессор Вовси и отоларинголог Александр Исидорович Фельдман, на дочери которого Валентине Александровне, тоже отоларингологе, докторе наук, разведясь с Леной, был женат Женя Загорянский, друг Саши Званцева. Он и свел его с Таней Малама. Саша часто бывал у Загорянского и близко познакомился с Александром Исидоровичем Фельдманом, обаятельным человеком, переживавшим все перипетии военного и послевоенного времени, всей душой преданного своей стране.

В общей столовой двух соединенных квартир, кооперативного дома работников искусств, в один из свободных вечеров Саша играл с Женей в шахматы, а Александр Исидорович, прослушав сводку Совинформбюро, обменивался мнениями с шахматистами. Он сердечно относился и к Саше, и к Тане, подружившейся с его дочерью.

Никто не ждал грозы в пору появления над Советской страной атомного щита, а гром грянул. Приглашен был к “вождю всех времен и народов” профессор Виноградов. Сталин ждал его на подмосковной даче, куда вызывал всех нужные ему людей. Сам он страдал головокружением и потерей равновесия, избегая поездок даже в Кремль, в свой кабинет.

Профессора он встретил хмуро, неохотно отвечая на докторские вопросы. Но профессор Виноградов был редкостным диагностиком. Он определил, что одно из полушарий мозга пациента атрофировано. И он, как врач, не задумываясь, сказал:

— Иосиф Виссарионович, ваше состояние внушает серьезные опасения. Вам, спасая себя, надлежит прекратить вашу деятельность, требующую умственного напряжения. Как врач, предписываю вам уйти на покой.

Сталин ничего не ответил профессору и, молча проводил его до двери, распахнув ее перед ним.

Затем он вернулся к столу, снял трубку с кремлевской вертушки, вызвав к телефону Берия:

— Так-то ты, Лаврентий, охраняешь товарища Сталина!

— У вас на даче, Иосиф Виссарионович, самая надежная охрана.

— Убийца, которому поручено убрать товарища Сталина, под видом эскулапа, все кордоны прошел и без кинжала или пистолета нагло потребовал отставки товарища Сталина со всех постов. Что ты смотришь, предатель? Кого в Кремлевку в виде лекарей пускаешь?

— Самые срочные меры будут приняты, товарищ Сталин. Кто у вас был?

— Этот козявка Виноградов, — с омерзением сказал Сталин. — Его расстрелять, остальных проверить.

— Все будут разоблачены, а эту… мразь… Сегодня же устраним.

Последовало сенсационное разоблачение “врачей-убийц” рядовой женщиной-врачом, немедленно награжденной Орденом Ленина.

И сразу же Александр Исидорович Фельдман, вместе с другими коллегами по Кремлевке, был арестован. И квартира его стала зачумленной: не только посещения, но и телефонные звонки прекратились.

Семья профессора была в отчаянии.

Только Саша Званцев с Таней приходили, как прежде, к своим друзьям. Саша с Женей сидели за шахматной доской, а Таня, как могла, утешала Валю. Ее маленькая дочка Марина забиралась на колени к дяде Шуре и смотрела на его шахматные фигуры, которые не позволялось трогать, а сам он их передвигал.

Семья Фельдмана была не единственной, кто пострадал от мнительности вождя. Меньше всего ожидал Званцев, что былой советник Сталина на Тегеранской конференции, советский посол в Англии во время войны, ныне академик, Майский будет арестован и Агнию Александровну окружит пустота.

Званцев помнил, как Майские были первыми слушателями его рассказа “Взрыв”, а потом беседу с Майским, которого крайне заинтересовало, как Званцев сочинил свой “Пылающий остров” во время поездки с дочкой-школьницей вдоль черноморского побережья. Он нашептывал ей, укачавшейся в пути, тут же придуманные главы, напечатанные им потом по памяти на пишущей машинке. Он представить себе не мог, что этого старого большевика, дипломата и академика, могут арестовать. Однако Иван Михайлович разделил участь врачей Кремля…, а по словам Майской, Званцев был единственным из знакомых, кто не отвернулся от нее.

Но прав оказался погибший за верный диагноз профессор Виноградов. Второе мозговое полушарие не выдержало нагрузки страдающего манией преследования вождя, наделенного безмерной властью и страхом за себя. Он умер в одиночестве на подмосковной даче, валяясь на полу в одной из ее комнат, куда никто не решался войти.

Но смерть Великого параноика потребовала человеческих жертвоприношений в чудовищной давке толпы желающих увидеть труп “Вождя всех времен и народов”, выставленный в Колонном зале. Повторилась трагедия Ходынки, когда множество людей, пришедших на коронацию императора Николая II, подчиняясь неведомым законам стадности, раздавили, растоптали упавших. И вот теперь такая же безумная, неуправляемая толпа в трагическом смешении биополей стремилась посмотреть на покойного Диктатора. Двадцать семь лет, как предсказал Великий прорицатель Нострадамус, держал он в страхе и почитании народы своей страны, беспощадно расправляясь с неугодными.

Званцев жил у Тани на Пушкинской улице в соседнем с Колонным залом доме. Мимо него, вереницей шел народ, уже пройдя ужас давки на Трубной площади. В старинной квартире, кроме парадного входа был еще и черный, со двора на кухню. Неведомо как узнав об этом, группа людей ворвалась через кухню и, выйдя через парадную дверь на Пушкинскую, смогла пристроиться в текущий по улице поток. Их примеру последовал и Званцев, взяв за руку четырехлетнего сына Андрюшу, чтобы он на всю жизнь запомнил лежащего в гробу “великого человека”, как привык он его считать. О том, что творилось на Трубной площади, не подозревал. Открыв парадную дверь на улицу, он вместе с сынишкой спокойно пристроился в живую очередь и вскоре проходил мимо утопающего в цветах гроба с мертвецом, чье заметно рябоватое лицо не походило на миллионы его портретов. Званцев смотрел на покойника, удивляясь, что этот невзрачный человек повелевал более, чем шестой частью света, держа в страхе и свою страну, и остальные страны мира.

Через несколько дней к ним с Таней прибежала дочь профессора Фельдмана Валентина Александровна. Задыхаясь от радости она сообщила:

— Я только что говорила с папой по телефону. — Следователь на Лубянке позволил ему позвонить домой из его кабинета.

— Просто не верится, — изумился Саша, — и что же сказал тебе папа?

— Что скоро вернется.

— Совсем непонятно! Почему нельзя сразу отпустить, а волновать родных невиновного, которые поверить своему счастью не могут?

Они не знали, что надо сперва лишить награды “разоблачительницу” и уж потом отпустить невинных на свободу.

— Ты прав, Саша, мы поверить сами себе не можем. Но я пойду домой, а то скоро час ночи.

— Я провожу тебя.

— Я постоянно здесь хожу одна. До Воротниковского переулка не так уж далеко.

— Нет уж, позволь проводить тебя, чтобы ничто не омрачило такой радостный день.

— Конечно, Валюша, он проводит тебя, — вмешалась Таня.

Пустынна была ночная Пушкинская улица. Гремевший трамвай давно сняли с нее, и редкая автомашина проезжала в этот поздний час. Только на площади Пушкина у его памятника виднелись прохожие или встречавшиеся здесь парочки.

Но Саша с Валей не присоединились к ним, а обойдя здание Радиокомитета, вышли на улицу Чехова. И скоро оказались на Воротниковском переулке, где находились кооперативные дома работников искусств.

— А ты знаешь, Валюша, что мы с Женей бывали здесь в полуподвале под вашей квартирой лет двадцать тому назад, задолго до нашего знакомства.

— Это когда там ютился Центральный дом работников искусств, а дом ЦДРИ на Пушечной еще не был построен?

— Здесь шахматной команде “Зенита”, где мы с Женей играли, вручал победный приз Всесоюзного первенства экс-чемпион мира Эммануил Ласкер, эмигрировавший из фашисткой Германии.

— Очень занятно. Вот мы и пришли. Надеюсь, следующую шахматную партию вы с Женей будете играть уже при папе. Спасибо, Сашенька, что проводил меня. Дай я тебя за это поцелую.