Дед умер молодым

Зинаида Григорьевна улыбнулась:

— А до вашей вотчины, доктор Чехов, и того ближе, рукой подать.— И показала на сверкавший вдали купол Ново-Иерусалимского собора. — Там он, ваш Воскресенск, Антон Павлыч.

— Мой Воскресенск,— Чехов вздохнул,— было время, лечил я там народ когда-то... Таким далеким казался городишко от Москвы... А теперь, смотрите, за два часа докатили по чугунке.

— Испытали и мы эту дальность,— сказал Морозов.— Когда покупали Покровское, ездили сюда лошадьми от Николаевской железной дороги. Однако прошу, господа, поедем...

Разговор о достопримечательностях Ново-Иерусалимской округи возобновился в Покровском, когда гости, слегка отдохнув, собрались к обеденному столу.

— Значит, вы, Антон Павлыч, в здешних краях человек свой,— сказал Ключевский,— а я, представьте себе, хоть и занимаюсь всю жизнь прошлым России, в иные места только гостем наведывался. Сколько архивных и книжных материалов о стрелецких бунтах знаю наизусть... А вот личные впечатления о монастырских стенах Нового Иерусалима, под которыми шел последний бой мятежных стрельцов против Петрова войска, как-то миновали мою память.

— Завтра же поедем в монастырь, Василий Осипыч,— предложил Морозов.— Заодно и могиле патриарха Никона поклонимся...

— Как, разве Никон похоронен там? — удивилась Ольга Леонардовна Книппер.— Вот не знала.

— Ай-яй-яй, актриса, а еще царицу Ирину играешь,— пожурил жену Чехов.

— Именно там,— продолжал Морозов,— он, кстати, и монастырь этот построил как оплот своей никонианской веры. По этой части уж я, старообрядец, точно осведомлен . Патриарх Никон, со святыми его упокой, крепко насолил нам, раскольникам.

К Морозову обратился Ключевский:

— Вот вы изволили упомянуть о раскольниках. И как я подметил, упомянули не без гордости. Разделяю вашу гордость, Савва Тимофеевич, ибо думаю: именно старообрядчеству обязано торговое сословие на Руси крепостью своих устоев, и нравственных, и семейных

— Эх, Василий Осипыч,— Морозов вздохнул,— о какой крепости устоев можно говорить нынче Ведь почти

в каждой купеческой семье — скандальные истории. Ежели дед и отец — серьезные, деловые люди, то внук уж обязательно мот, лошадник, цыганский угодник. Один Сашка Морозов чего стоит. Вот уж наградил господь двоюродным племянничком.

— Что ты, Савва, зачем Александра Федоровича срамить, не заслужил он... И без того под опекой,— вступилась Анна Тимофеевна.

— Стоит. Заслужил. Не будь опеки, сидеть бы Сашке за решеткой или — того хуже — в желтом доме... Нельзя, Аннушка, закрывать глаза на то, что творится в нашем сословии... Из песни слова не выкинешь. Быстрое вырождение в среде буржуазии отмечается и в Американских Штатах. Есть в этом, видимо, какая-то социальная закономерность.

— В последнем не могу с вами не согласиться,— откликнулся Ключевский,— А почему это происходит? Вы, мадам, какого мнения на сей счет? — обратился он к хозяйке дома.

Зинаида Григорьевна смутилась:

— Помилуйте, профессор, где уж мне о таких делах судить!

Ключевский настаивал:

— Вам в первую очередь. Вы — молодая мать — не можете быть безучастны к будущему следующих за вами поколений.

— О, как строго вы ставите вопрос, Василий Осипыч. Дайте подумать,— И после долгой паузы Зинаида Григорьевна ответила вполголоса, но твердо, убежденно: — Беда у нас в том, что нет постепенности в культуре... Вот... Дед, родоначальник фамилии, в лаптях в Москву пришел, а внучков его в атласных каретах катают. От роскоши да богатства у кого голова не закружится, ум за разум не зайдет...

— Браво, Зинаида Григорьевна! — Ключевский одобрительно наклонил голову.

— Умница ты, хозяйка, дай ручку поцелую,— расцвел Морозов.

А Чехов после долгого молчания произнес:

— Я ведь тоже из купцов, из мелких, правда... Отец мой в лавке сидел... А дети...— он вдруг запнулся.— Да вряд ли будут у меня дети...

Антон Павлович Чехов, человек бездетный, большую часть своей жизни — холостой, был в душе семьянином.

Приехав к Морозовым в Покровское, он на равных, как с закадычным приятелем, беседовал с тринадцатилетним Тимошей. Мальчик настойчиво приглашал гостя на охоту, на рыбалку.

Особенно нежен был Антон Павлович с хозяйскими дочками: одиннадцатилетней Машей и пятилетней Люлютой. Устроившись в березовой беседке над оврагом, он вслух читал девочкам свою «Каштанку», только что изданную в Москве отдельной книжкой с картинками. На титульном листе красовалась дарственная надпись: «Сестрам Морозовым Маше и Люлюте от дяди Антоши Чехонте».

— Теперь у нас новый дядюшка есть, понимаешь? — настойчиво втолковывала тоненькая непоседа Маша толстушке Люлюте, которая дичилась в присутствии взрослых.

То и дело Маша перебивала чтение:

— Ох как интересно, дядя Антоша, значит, ваша Каштанка в цирке стала артисткой... Я тоже буду артисткой — петь, танцевать... И еще рисовать учусь...

— Ну, а ты кем хочешь быть, малышка? — спросил Аптон Павлович младшую сестру.

Люлюта ответила:

— Мамой... У меня дети есть. Пойдемте домой, покажу.

— Что ж, пойдем,— Антон Павлович поднялся со скамьи, видимо готовый к осмотру Люлютиного кукольного семейства, когда в аллее, *ведущей от беседки к дому, показались Ольга Леонардовна и Зинаида Григорьевна.

— Вот вы где... Что, Антон Павлович, не утомили вас мои попрыгуньи?

— Помилуйте, Зинаида Григорьевна. Лучшего отдыха я и представить себе не могу,— улыбнулся Чехову вот жена подтвердит.

— Да, да, девчурки очаровательные,— поспешно сказала Книппер, глядя куда-то вдаль. И обратилась к мужу: — Если ты, Антон, по утреннему времени и в самом деле еще не устал, то, может быть, поедем на прогулку?

— Не возражаю,— как-то нехотя согласился Чехов.— Только зачем ехать? Пока не жарко, можно просто побродить по лесу...

И вопросительно глянул на хозяйку Покровского. Та сочла нужным уточнить:

— Пешком, думаю, далековато вам будет, Антон Павлович. Поедем на линейке.

— А куда, собственно? — спросил Чехов.

— Да в Киселево. Места, возможно, знакомые вам по врачебной практике.

— Что-то припоминаю.— Чехов, наморщив лоб, молча глянул на жену.

Та пояснила:

— Вот Зинаида Григорьевна говорит, что продается там имение Маклакова.

— Поехали,— согласился Чехов.

Вскоре линейка, запряженная парой рыжих, управляемая ухарем Евдокимом, покатила меж вековых берез, обрамляющих старую Котовскую дорогу. Проселок оказался пыльный, ухабистый. Линейку тряхнуло крепко — раз, другой, третий. Зинаида Григорьевна молча, как бы прося извинения, поглядывала на супругов Чеховых. Ольга Леонардовна морщилась. Антон Павлович, разглядывая деревья, шелестевшие листвой на ветру, говорил в задумчивости:

— Давненько, видать, посажены сии дерева, по екатерининскому указу, думаю... А колдобины на проселке сохранились, пожалуй, со времен Ивана Грозного... Эх, Россия-матушка...

Линейка свернула в поле, затем въехала в лес, густой, дышащий сыростью. Миновали тряскую гать через болото. И вот с высоты песчаного Киселевского обрыва над Малой Истрой открылась деревенька, за ней небогатая господская усадьба: деревянный дом с мезонином, липовая аллейка, ряды яблонь.

Почти вся семья Маклаковых находилась в эти дни в отъезде. Дома оказалась лишь старушка тетушка, помнящая, судя по всему, лучшие времена, в душе не согласная с намерением хозяина продавать кому-либо родовое гнездо. С Зинаидой Григорьевной она поздоровалась подчеркнуто официально, как с дамой хоть и знакомой, но, в сущности, чужой. Фамилия Чехов на нее особого впечатления не произвела. Это показалось Ольге Леонардовне обидным, а у Антона Павловича вызвало улыбку.

Гремя ключами, тетушка водила незваных гостей из комнаты в комнату. Всюду поскрипывали рассохшиеся полы, хлопали, болтаясь на несмазанных петлях, оконные рамы, шелушились высохшей, отставшей краской двери, мутнели непротертые стекла. И отчужденно, как-то даже осуждающе, смотрели фамильные портреты из потускневшей позолоты багетов.