Дед умер молодым

Московский Художественный театр. Дом Лианозова, перестроенный под театральное здание, в Камергерском переулке.

Константин Сергеевич Станиславский.

Владимир Иванович Немирович-Данченко.

Владимир Архипович Барышников, потомственный рабочий в Орехово-Зуеве. Большевик с 1905 года, участник Октябрьского вооруженного восстания в Москве. Будучи комиссаром, погиб в 1919 году.

Памятник В. Барышникову в Орехово-Зуеве.

Николай Павлович Шмит. 1903 год.

Николай Эрнестович Бауман. 1904 год.

Леонид Борисович Красин. 1904 год.

Интерьер дома.

Вдова С. Т. Морозова Зинаида Григорьевна Морозова, 1905 год. На обороте снимка дарственная надпись О.Л.Книипер-Чеховой. Снимок хранится в Архиве МХАТа.

Могила Саввы Тимофеевича Морозова на Рогожском кладбище в Москве. Надгробие работы Николая Андреевича Андреева.

В ремесленную школу* открытую Морозовым рядом с усадьбой, крестьяне что-то не торопились отдавать своих ребят.

Руку на сердце положа, господа Голохвастовы — столбовые дворяне, были здешним мужикам как-то ближе, не то чтобы роднее, но понятнее, чем фабрикант Морозов, хоть и привычно ломали перед ним шапки, когда объезжал он верхом на своем кабардинце все эти Ябедины, Крючковы, Рожновы, Буньковы. В окрестных деревнях редко можно встретить избы, крытые дранью, все больше — под Соломой. Ходили безземельные наниматься в батраки к управляющему покровским имением — степенному латышу Альберту Ивановичу, гнули спины на барских покосах, на жатве, на молотьбе. Поругивали в сердцах нового помещика: мало платит.

А сам-то новый помещик, хоть и платил пощедрей, чем прежние господа, не проявлял большого интереса к полевым работам. Мирился с тем, что каждый год управляющий докладывает про убытки, исчисляемые десятками тысяч рублей. Не очень разбираясь в причинах низких урожаев, потрав лугов и прочих неурядиц, Морозов молча досадовал: «И зачем фабричному хозяину все эти сель-' ские заботы? Продать бы землицу хоть тем же окрестным крестьянам (в рассрочку, конечно) — и гора с плеч! И жить бы мануфактур-советнику в усадьбе Покровском-Рубцово этаким беззаботным дачником».

Ан нет, не согласится на это супруга. Лестно Зинаиде Григорьевне чувствовать себя помещицей, барыней, равной по общественному положению всем этим Маклаковым, Цуриковым, графам Муравьевым — наследственным землевладельцам обширного Звенигородского уезда.

Потому и поддерживала жена Савву Тимофеевича в строительных его затеях. Дорогу — в сторону от Волоколамского шоссе — гравием вымостить, липами обсадить, так чтобы отныне звался тот недавний проселок «Моро-зовским шоссе». Да к самой Покровской усадьбе подъездной путь осенить еловой аллеей, свозя сюда рослые деревья, выкорчеванные в окрестных лесах. Главный господский дом с флигелем соединить заново отстроенным залом. И чтобы были в том зале камины, облицованные майоликой, и яркие витражи на окнах. Все это требовало и хозяйского упорства, и врожденного вкуса, чего Зинаиде Григорьевне не занимать. Эти ее достоинства Савва Тимофеевич ценил высоко. И с легким сердцем прощал жене суетное тщеславие, стоившее порой немалых затрат.

Исполнял женины прихоти, берег ее покой. Сейчас вот, ранней ранью, когда хозяин Покровского купается в реке, хозяйка, наверное, еще почивает или, может быть, уже пьет утренний кофе в постели. А дети-то уж конечно проснулись. Черноглазая Маша — певунья и плясунья — перебирает в своей детской подарки, полученные ко дню рождения. А Тимоша, двумя годами старше сестры, уж конечно тут как тут — мчится босой к речке, минует дощатую купальню — мамино владенье, продирается сквозь заросли ивняка. Завидев одевающегося отца, восклицает с упреком:

— Ну вот, папа, не мог подождать! — И, сбрасывая рубашку, штаны, тараторит обычной своей скороговоркой: — Нашел где купаться... На такой мели... Хочешь, я тебе настоящее место покажу — под Жихаревским обрывом. Там такая ямища — с ручками! Во!.. Там сомы прячутся...

— Постой, постой, Тимофей,— остановил мальчика отец,— поздоровайся сначала.

— Ах да... Доброе утро, папа, я и забыл... Пойдем, папа, завтра к Жихаревскому обрыву. Там и омуты есть, и водовороты...

Плюхнувшись на мелководье, мальчик тотчас вскочил, мгновенно оделся, так и не взявшись за протянутое отцом полотенце. *

— Тысяча слов в минуту,— засмеялся Савва Тимофеевич,— гляжу на тебя, Тимофей, думаю: не выйдет из моего сына адвокат или, скажем, профессор при такой дикции...

— Адвокат, профессор, вот еще,— отмахнулся мальчик,— я охотником буду, в Южную Америку поеду за крокодилами, по реке Амазонке поплыву...

— Смотри не утони, путешественник...

— Не утону... Я нашу Клязьму в Орехове знаешь как переплываю? Пять раз без отдыха... Не веришь?

— Верю, верю... А сейчас давай к дому. Причешись, оденься как положено. Вместе Машеньку поздравим. Потом мне и маме гостей встречать.

Для встречи гостей к станции Ново-Иерусалимская -новенькой, отстроенной совсем недавно (Виндавская железная дорога от Москвы до Риги только начала действовать) — из Покровского было подано сразу три эки-

пажа. В английской упряжи (без дуги) красовался вороной рысак Ташкент, еще недавно бравший призы на бегах в Москве. На козлах пролетки, что привезла хозяйку Зинаиду Григорьевну, восседал чопорный Адам Иванович, главный морозовский кучер, в цилиндре и ливрейном - сюртуке с золотыми пуговицами. Парой огненно-рыжих коней, запряженных в линейку, правил Евдоким, этакий ухарь-ямщик в шляпе с павлиньим пером и расстегнутой жилетке поверх кумачовой рубахи. А хозяин — Савва Тимофеевич — держал туго натянутые вожжи, сидя в шарабане рядом с сыном Тимошей. Грызла удила, била копытом гнедая Наяда — резвая четырехлетка, выращенная на покровских заливных лугах.

— Боже, какой парад ты устроил, Саввушка! — расцеловав брата, всплеснула руками румяная Анна Тимофеевна Карпова.

Вместе с нею приехал коллега ее покойного мужа, профессор Московского университета, похожий на дьячка,— с жиденькой бородкой, в очках, Здороваясь с четой Морозовых, он вполголоса назвал свою фамилию:

— Ключевский.

— Добро пожаловать, Василий Осипыч,— Савва Тимофеевич почтительно пожал его руку,— знаю вас в лицо уж много лет, хоть и не имел чести до сей поры быть лично вам представленным. Слушал ваши лекции в нашей альма-матер на Моховой...

— Профессор истории сам являет собой личность историческую,— добродушно комментировала Карпова.

Из вагона вышли еще две совсем молодые пары. Их Морозовы звали уменьшительными именами, как принято среди родственников.

— А где же Ольга Леонардовна с Антоном Павлычем?

Зинаида Григорьевна едва успела спросить, как на

станционной платформе появились еще двое: мужчина — очень высокий и худой, в пенсне на шнурке, в помятой шляпе — и его спутница, элегантная брюнетка под вуалью.

— Вот наконец и они, — обрадовались встречающие, радушно здороваясь с четой Чеховых.

Пока усаживались в экипажи, Антон Павлович спросил хозяйку:

— До вашей вотчины далеко?

— Три версты всего, быстро доедем.