Сердца в броне

— Командуй взводом, — приказал он Берегову, поудобнее усаживаясь на сиденье водителя, — а я поведу.

Снова зло взревел мотор. Утопив движением правой ступни педаль газа до упора, Алейников резко толкнул вперед рычаги управления. Машина взяла с места и, постелив перед собой фарами яркое белое полотно света, понеслась по переулку. За ней, словно привязанные невидимой нитью к красным зрачкам задних фонарей, двинулись два остальных танка. Они не включали фар.

Машины подошли к выходу на пересекающуюся большую улицу, и тут в луче фар мелькнуло несколько серых человеческих фигур. Полусогнувшись, они быстро перебегали переулок и вскакивали на крылечко углового двухэтажного дома. Но прежде чем укрыться за парадной дверью, немцы на секунду остановились, обернувшись лицом к накатывающемуся на них танку. Этого Алейникову было достаточно, чтобы рассмотреть на них офицерские шинели и фуражки с белыми воронами на высоко вздернутых тульях, а над крыльцом — большую вывеску, золотыми буквами сообщавшую, что здесь находится кафе–ресторан.

— Гитлеровская офицерня, — передал Алейников. — Долбанем их! — прибавил он. Рывком взял на себя правый рычаг управления, круто развернул танк и с полного хода протаранил дверь ресторана так, что четверо десантников еле успели соскочить с машины. Крылечко и дверь заведения с треском рушатся. Надломившись, оседает массивная деревянная лестница, ведущая на вто–рой этаж здания. Под ее обломками остаются вбежавшие сюда фашистские офицеры.

— Куда, Андрей, забрался? — возбужденно воскликнул Берегов, когда пыль, поднятая упавшей лестницей, немного осела.

— В кабак, Павло, видишь, столики накрыты. Только рановато нам еще ужинать, да официанты куда‑то смылись, а я, знаешь, не привык без обслуживания… Давай назад!

Танк дает задний ход и, вынося на себе обломки парадного, выходит на улицу. Приняв обратно десантников, Алейников снова встает в голову взвода и ведет его на север.

По широкой улице, на которую вышел взвод, волнами расстилался клочковато–черный дым. Впереди лизали воздух языки багрового пламени: горела «тридцатьчетверка». Поравнявшись с ней, Алейников заметил в отсвете огня башенный номер танка комбата. Но людей вокруг машины не было. «Значит, комбат и замполит перешли в другие танки», — решил Алейников и увеличил скорость.

Лишь к одиннадцати ночи отряд Дьяченко, раздавив несколько пушек, пробился к шоссе на северной окраине города и вышел в намеченный район. Здесь танкисты немедленно оседлали шоссейную и железную дороги и заняли круговую оборону. Кончалось в баках горючее, на исходе боеприпасы, сели аккумуляторы. Кононенко собрал ребят на летучее партийно–комсомольское собрание. И в немногих словах изложил обстановку.

— Позади нас море. — Сказал он. — Впереди и на флангах — враг. Отходить нам некуда да и незачем. Будем же драться до последнего вздоха. Отплатим фашистам за смерть наших матерей и отцов, за поруганных жен, невест, сестер, за кровь и слезы детей наших!

Ответных речей на этом собрании не было. Всем было ясно, что они в логове деморализованного, но еще сильного и непобежденного врага, что впереди предстоит схватка не на жизнь, а на смерть.

Остатки боеприпасов решают распределить поровну между экипажами.

— Кончатся патроны, будем драться гранатами, не будет гранат, пустим в ход ножи, — звучит в темноте гу–стой баритон Гриши Сувалова — парторга батальона.^ А если… — парторг замолчал, подбирая нужное слово.

— А если затупятся ножи, будем грызть фашистские глотки зубами, — продолжил за парторга Каменев, поправляя окровавленную повязку на своей голове.

Решение было таким же коротким, как само собрание.

— Будем стоять! Выстоим.

С рассветом начались атаки противника. Группы пехоты, прорывавшиеся в Померанию, пытались сбросить смельчаков с магистрали, но успеха не добились. Две попытки врага пробиться в Померанию железнодорожными эшелонами также потерпели неудачу. Паровозы, искромсанные снарядами танковых пушек, беспомощно застыли на рельсах и остановили все движение.

Не успели разделаться с железнодорожными составами, как Дьяченко заметил в снежном мареве движущееся, словно айсберг, двухпалубное грузовое судно. Поднимая носом крутые буруны, оно шло по заливу в двух километрах от берега, держа курс на запад. В бинокль было видно, как глубоко в воде, ниже грузовой ватерлинии, сидело судно, а на нижней и верхней палубах кучно толпились люди.

— Из под Кенигсберга или из Пиллау пробирается, — выругался Дьяченко. Он обратился к замполиту. — Награбленное вывозят. Может быть, «поприветствуем» их парой осколочных?

— А не далековато?

— На пределе, а все же достать можно.

Первый снаряд, подняв водяной столб, упал метрах в двухстах от парохода. Второй, выпущенный через минуту, разорвался между палубными надстройками. Пароход резко развернулся и начал отходить к северо–востоку. На его палубе возник пожар.

— Пусть пожарятся, — удовлетворенно заметил Дьяченко. — А то уж больно комфортабельно плыли.

Вскоре совсем близко от берега показалась самоходная баржа. Выбрасывая из небольшой трубы кольца черного дыма, она тоже держала курс на запад.

— Никак, прямо к Эльбингу нацеливается, — усмехнулся Кононенко. — Давай, комбат, пожертвуем еще один снаряд. А?

Грохнул пушечный выстрел. Снаряд разорвался, уда–рившись в борт посудины выше ватерлинии. Баржа неуклюже стала поворачиваться, пыхтеть, держа курс на север.

— Этой довольно. Потопить нам ее все равно не удастся, а каждый снаряд еще может нам стоить жизни, — подытожил Кононенко.

Более полусуток горстка отважных советских воинов удерживала занятый район, пока не подошли на помощь главные силы бригады, совершившие для этого глубокий обход Эльбинга.

А вскоре бригада, действуя вдоль побережья совместно с разведчиками армейского мотоциклетного полка, ворвалась в Толкемит — крупный город на Балтийском море.

В тот же день вышли на побережье главные силы корпуса, а за ними и армии, завязав бои за расширение прорыва. Восточно–прусская группировка была отрезана от основных сил противника. Приказ фронта был выполнен.