Мой тесть Леонид Брежнев

Я только раз в жизни говорил с Леонидом Ильичом о Сталине. Иногда я спрашиваю себя: почему Брежнев не повторил Хрущева в плане развенчания «культа личности»? Думаю, здесь есть по крайней мере две причины. Во-первых, Леонид Ильич прошел войну с самого начала и до 9 мая 1945-го. Как и каждый боец, он был «заряжен» на победу, а олицетворением этой победы тогда для всех без исключения был именно Сталин. Конечно, это сказалось и на Брежневе. А во-вторых, XX съезд КПСС уже высказал отношение партии к Сталину. Решения этого съезда в «эпоху Брежнева» никто не отменял, просто все было нормально и спокойно, никто Сталина не возвеличивал, но никто его и не затаптывал. Не было такого драматизма, ажиотажа и спекуляции вокруг имени бывшего руководителя страны, как сейчас. Но ведь при Брежневе никто не осуждал и другой «культ» — Хрущева. А это был именно культ. Тем не менее никто не трубил о каких-то ошибках Хрущева, не твердил со страниц газет и журналов об «эпохе волюнтаризма». Каждый лидер партии и государства имеет право на ошибку хотя бы потому, что он не только лидер, но и человек.

Были ли свои слабости у Леонида Ильича? Конечно, были. Что я имею в виду? Скажем, его страсть к наградам. Эту страсть, почти болезнь, видели все. Для меня ясно, что в этом вопросе Генеральный секретарь ЦК КПСС должен был бы, конечно, вести себя скромнее, и я — признаюсь — говорил об этом Леониду Ильичу. Как-то раз, пользуясь тем, что он был в хорошем расположении духа, я в очень осторожной и деликатной форме повел с ним разговор на эту тему. Леонид Ильич меня не понял. «Я, — говорил он, — не просил эти «звезды» у партии». «Кто же будет отказываться, — отвечаю, — если предлагают? Но, наверное, не надо бы, чтобы предлагали». Леонид Ильич промолчал. По-моему, этот разговор шел после присвоения ему звания маршала. Но во второй раз подобные вопросы не задаются. А потом мне и жена сказала: «Ну что ты раздражаешь человека, зачем это надо?» Тут уже я промолчал. А у него это действительно была слабость. И находились люди даже из членов Политбюро, скажем — Суслов, которые по-своему играли на этой «струнке» Леонида Ильича. И не без пользы для себя. А Леонид Ильич это не видел — или не хотел видеть, не знаю. Но никогда не появлялся на людях при полных орденах.

История — это та самая наука, которая со временем все поставит на свои места. Я где-то читал или слышал, что история есть величайший хирург; по-моему, так говорили древние. Обидно другое. Только у нас в стране хают бывших высоких руководителей. При жизни захлебываемся от аплодисментов, а стоит человеку уйти из жизни — или просто на пенсию — как мы тут же начинаем вытирать об него ноги и изгаляемся над ним на все лады. Да порядочно ли это, на самом-то деле?! Почему в той же Америке так не бывает? Или мы просто уже не люди?

Сегодня утром получил письмо от Галины Леонидовны. Обычный конверт за пятак с портретом генерала Карбышева.

Письмо грустное.

Здесь, из колонии, можно несколько раз в год звонить домой. Потом эти деньги высчитываются из твоей зарплаты. Прочитал письмо и понял: нужно позвонить, хоть как-то поддержать человека…

Но моя «очередь» не скоро, месяца через два…

Ничего не поделаешь. Закон для всех один, хотя газеты раструбили, что в колонии меня встречали чуть ли не с оркестром, что Чурбанов и тут превратился, как сказал писатель Юрий Нагибин, в некую «тюремную номенклатуру».

Я хорошо помню тот день, когда застрелился Щелоков. Было это уже при новом министре Федорчуке, где-то через год-полтора после того, как Щелокова отправили на пенсию. Удивился ли я такому финалу? Пожалуй, все-таки нет. Самоубийство для Щелокова было в известной степени выходом.

Сначала, добровольно и первой, ушла из жизни его жена. Мы с Федорчуком находились на службе, это, как помню, была суббота, когда Федорчуку позвонили и передали информацию, что в Серебряном бору на даче застрелилась Светлана Владимировна, жена Щелокова. Федорчук выяснил, как развивались события: Светлана Владимировна находилась в спальне, кто дал ей пистолет — сказать не берусь; накануне вечером у них с Щелоковым состоялось бурное объяснение, когда Щелоков кричал ей, что она своим поведением и стяжательством сыграла не последнюю роль в освобождении его от должности. Трудно сказать, имел ли этот скандал продолжение утром, когда раздался выстрел. Щелоков находился внизу, рядом с ним был еще один человек (то ли садовник, то ли дворник), и вот, когда они вбежали в спальню и увидели на полу труп, то Щелоков сам кинулся к этому пистолету и тоже хотел покончить с собой. Но человек, который был рядом, вышиб этот пистолет и спрятал его. Вот так была предпринята первая попытка добровольного ухода из жизни. Потом, когда последовали многочисленные вызовы в Главную военную прокуратуру, Щелоков, очевидно, просто сломался. Мне он не звонил, хорошо понимая, что телефоны уже прослушиваются, а «вертушки» у него больше не было. В какой-то момент он узнал, что к нему приедут забирать ордена и медали, которых его лишили; находясь в возбужденном состоянии, он схватил охотничий карабин и выстрелил себе в лицо. Вот так…

Не исключено, что, если Щелоков был бы жив, он сидел бы сейчас на скамье подсудимых. Так мне кажется. Значит, самоубийство действительно было для него выходом.

Ни я, ни другие члены коллегии не были допущены на похороны Щелокова. Это было указание. Чье — могу только догадываться.

Леонид Ильич по своей инициативе почти никогда не говорил со мной о Щелокове. Слишком много было у него других государственных забот, чтобы уделять Щелокову особое внимание. Даже когда Леониду Ильичу от Андропова или Черненко становилось известно, что Щелоков мог в любой момент поехать на какую-то выставку и за счет хозяйственного управления приобрести вещи для своей семьи, Леонид Ильич со мной не делился. Да и зачем? Я и так все знал. Но Леонид Ильич реагировал на эту информацию незамедлительно, и Щелоков тут же получал от него взбучку. Или, например: как-то раз Щелоков заикнулся о защите докторской диссертации — доктора экономических наук. Защита должна была состояться в одном из институтов Госплана, и кто-то любезно, чуть ли не афишами на тумбах, оповестил об этом прохожих. Вот эту афишу, снятую с тумбы, доставили Леониду Ильичу, он вызвал к себе Щелокова и сказал ему: «Если хочешь защищаться и читать лекции, то иди работать в МГУ!» Крепко тогда получил Щелоков от Леонида Ильича. И только позже, когда Леонид Ильич уже неважно себя чувствовал, Щелоков сумел защитить свою диссертацию — а какая тема, меня совершенно не интересовало. Что же касается… коррупции в системе МВД СССР, то уже здесь, в колонии, я часто задумываюсь: а была ли такая коррупция? Во всяком случае, как пишут о ней сейчас. В таких масштабах. Я пока ответа не нахожу. Если и были эти картины, ценности, которые не сдавались… наверное, да, они были, но я ничего об этом не знал, от меня это, естественно, скрывали, а сам я картинами сроду не увлекался. О спецмагазине для сотрудников министерства я узнал только после смерти Щелокова, понятия не имею, где он был спрятан, какие там цены, кто его посещал, — наверное, члены коллегии ездили. Один Щелоков держать этот магазин не мог. Но все-таки магазин и картины — это еще не коррупция.