Друзья Высоцкого

Кто знает, что заставило Владимира Высоцкого, доигрывающего свои последние – дипломные! – спектакли в Школе-студии, маявшегося в сомнениях относительно своей будущей театральной карьеры, обратить внимание на юного паренька, поступавшего летом 1960-го на курс профессора Павла Массальского? Необыкновенно добрые, внимательные глаза, обезоруживающая, бесхитростная улыбка, живой нрав, умение слушать?.. Все разом плюс природное актерство, которое выплескивалось через край.

«Володя… при всей своей загруженности – госы, спектакли – прибегал посмотреть на новеньких, – вспоминал Абдулов. – Углядел меня, наверное, на первой консультации, подошел. Пытался помочь, учил кое-каким тонкостям… Я подал документы во все театральные вузы. Меня приняли в ГИТИС, Вахтанговскую школу, а вот с МХАТом были проблемы, и, если бы не помощь Володи Высоцкого, не видать мне Школы-студии, как марсианской пыли…

Я уже успел посмотреть дипломные спектакли и видел Володю в «На дне», в чеховской «Свадьбе»… 22-летний Володя играл Бубнова так, что я обалдел… Поражала силища, непонятно откуда идущая. Мощная. Есть такой термин в актерском деле – эффект присутствия. Это у Володи было в высшей степени. Он появлялся, и оторваться от него было просто невозможно… Он играл Порфирия Петровича в «Преступлении и наказании»… Это было что-то невероятное!.. Белкин (преподаватель Школы-студии, знаток творчества Ф. Достоевского. – Ю. С.) в слезах вбежал за кулисы и сказал, что он впервые увидел Достоевского на сцене!..»

У вчерашнего школяра Севы Абдулова и тени малейших сомнений не возникало относительно своей будущей профессии. Конечно, только сцена. О чем-либо ином даже заводить разговор было бы просто неприлично. Ведь он был настоящий артист – и по происхождению, и по воспитанию, и по удивительному, искреннему умению сопереживать.

Всеволод родился в семье народного артиста РСФСР, актера театра и кино, создателя советского детского радиотеатра Осипа Наумовича Абдулова. Мальчику поначалу предрекали будущее Моцарта. Но в 6 лет отец привел сына в студию и поставил перед микрофоном. Так началась его полувековая карьера закадрового актера. Включая телевизор, радио, запуская пластинку, многие поколения безошибочно узнавали теплый голос Всеволода Абдулова. Голос, неизменно обращенный как будто к тебе одному.

Мама Всеволода Елизавета Моисеевна Метельская, которую смолоду и до последних дней все близкие называли Елочкой, тоже была актрисой. В молодости она была чудо как хороша: золотоволосая блондинка с серо-голубыми глазами, статная, с потрясающим профилем, сияющей улыбкой, очень остроумная, радушная хозяйка и одновременно гранд-дама с изысканной манерой речи, с прекрасным французским языком… Бесспорно, одна из первых красавиц Москвы, она играла в Центральном детском театре Снежную королеву и убегала от юных поклонников через черный ход. Выйдя замуж за Осипа Абдулова, оставила сцену. «Актер в семье должен быть один, – считала она. – Если кто-то из нас действительно актер, то это, безусловно, Осип».

«А как она танцевала с ним фрейлахс! – восхищалась Елочкой и Осипом Абдуловыми их соседка Фаина Раневская. – Это был их коронный номер. Лиза надевала национальный костюм, повязывала голову платком, а башмаки у нее были такие грубые – на толстой подошве. Но главное в другом – она плясала с каменным лицом, никаких эмоций, несмотря на заигрывания Осипа. Невыразимо было смешно».

Двери роскошной квартиры Абдуловых в актерском доме на улице Немировича-Данченко (ныне Глинищевский переулок) всегда были открыты для друзей. Стены украшали многочисленные фотографии корифеев театра, знаменитых писателей, музыкантов, художников с дарственными надписями. Здесь, в гостиной, отделанной бревнами – под деревенскую избу, хозяев частенько навещали Вахтангов и Завадский, Мейерхольд и Зощенко, Ахматова и Плятт, Олеша и Светлов, Марецкая и Михоэлс… Словом, вся творческая элита той эпохи.

Сева рос в удивительной атмосфере семейных вечеров, о которой можно было только мечтать. Возможно, именно поэтому он несколько «выпадал» из своего поколения, слишком мощной оказалась у него закваска от этих «стариков», последних из могикан Серебряного века, чья духовная суть хранила главное – благородство. По своему сокровенному состоянию души он был именно таким, каким были они. Вот отчего Всеволода мучил некий разрыв между уличной, повседневной реальностью, где «у ребят серьезный разговор. Например, о том, кто пьет сильнее. У ребят широкий кругозор – от ларька до нашей «Бакалеи», и аристократизмом поэтических изысков Пастернака и Цветаевой, столь естественных в заповедном абдуловском доме. Гордостью семьи Абдуловых была огромная библиотека дореволюционных фолиантов в кожаных, тисненных золотом переплетах.

«Хотя, конечно, домашние «разговоры не всегда были веселыми, – вспоминал Всеволод. – У нас в столовой в открытую говорилось, что Сталин – тиран, при этом мне не наказывали, мол, помалкивай об этом в школе, я и сам все понимал. Отец чувствовал, что нависает опасность, в один прекрасный момент его фамилию перестали называть в списке участников радиопостановок. В любой день за ним мог приехать «воронок», но наступил 53-й год… Это был праздник. Я зашел к другу – его отец сидел в лагере, а мать едва сводила концы с концами. Но они сидели за столом, накрытым белой скатертью, на большом блюде лежали эклеры… Утром, когда я пришел в школу, на торжественную линейку, вышла рыдающая завуч и сдавленным голосом стала говорить речь. И вдруг началась настоящая истерика, все дети стали хохотать, безудержно, взахлеб, и любые попытки нас угомонить вызывали еще больший смех. Да, я видел на улице рыдающие толпы, но это что-то нездоровое…»

Но в том же траурном 1953-м ушел из жизни и Осип Наумович. Замечательный актер, прекрасный человек, большая умница и неугомонный весельчак умер в 52 года. Перейдя этот роковой возрастной рубикон, каждый свой последующий день рождения Абдулов-младший встречал словами: «Я пережил своего отца на столько-то лет…» И хотя в доме на Немировича-Данченко неизменно – в день рождения и в день памяти Осипа Наумовича – собирались старые друзья, вспоминали о нем как о живом, лишь на минутку отлучившемся «в закрома», чтобы пополнить поредевшие ряды армянского «Отборного», грузинского «Напареули» или массандровского муската, но все равно в застолье ощущалась зияющая, как воронка, пустота.

Фаина Георгиевна Раневская с нежностью рассказывала об их последней встрече, как она молила умирающего: «Осип, перестань меня смешить. Я сейчас умру!» А через десять минут самого Абдулова не стало. Не было случая, чтобы кто-либо из гостей и к месту, и невпопад не повторил золотую фразу абдуловского грека Дымбы из чеховской «Свадьбы»: «В Греции всё есть!»

Когда умер народный артист, щедрое государство определило сыну-школьнику пенсию – 300 рублей, а вдове – 400 (до денежной реформы 1961 года). Но это были, конечно, крохи. Когда наступило полное безденежье, Елизавета Моисеевна стала потихоньку сдавать знакомому ювелиру свои колечки. Однажды, после тягостных раздумий, даже отнесла ему сережку с бриллиантиком из пары, подаренной ей когда-то мужем на день рождения. Выручила 18 тысяч рублей (баснословную по тем временам сумму), а вторую спрятала в шкатулке на совсем уж черный-черный день. Сева, кроме радио, стал подрабатывать на дубляже зарубежных фильмов, и к 12 годам уже имел немалый опыт закадровой работы. Обычно детей озвучивали актрисы-травести, но Севу нанимали даже без конкурсов, прекрасно зная, что этот парнишка – будущий актер – не подведет.

«С рождения я жил с верой в крепкую мужскую дружбу. Когда я в детстве читал легенды про рыцарей Круглого стола, – вспоминал Всеволод, – то и не представлял, что одного из них однажды встречу. Мне было 17 лет, когда я узнал Володю. И я по сей день продолжаю верить в этих рыцарей, в настоящую дружбу, потому что узнал его. Смешного, невозможного, заводного, наивного, мудрого… Я полюбил его сразу. Никакой специалист по медицине или по психологии не объяснит, что нас свело…»