Бейкер-стрит на Петроградской

Еще на режиссерских курсах мне пришла в голову мысль сделать фильм о Ленинграде, который как бы и не Ленинград, а целая европейская цивилизация. Замысел «Похищения Европы» заключался в том, чтобы рассказать историю путешествия человека вокруг Европы с посещением Финляндии, Швеции, Голландии, Англии, Франции, Испании, Италии, Греции и его возвращения через Одессу обратно в Ленинград... При этом в конце фильма выясняется, что все эти страны, города и веси в Ленинграде и снимались.

В нашем городе есть все возможности для таких съемок. В дальнейшем я частично подтвердил это на практике, сняв почти всего «Холмса» не в Лондоне, а в Ленинграде.

Мы с Поповым потратили колоссальное количество времени на то, чтобы это реализовать, меняли названия, ввели тему реставрации. Вертели и так и этак.

Но... Литературный язык писателя Попова никак не сочетался с киноязыком. Это была очередная неудача. Неудача, которая сдружила нас еще больше. И доказала мне в конечном итоге, что писатели — особое племя ярких, глубоких индивидуалистов.

Лев Толстой не воспринимал шекспировского «Лира», но его жизненный финал напоминает шекспировский — ушел от власти, от славы и семьи. Даже в театрах часто короля Лира гримируют под Толстого.

На Ивана Андреевича Крылова лаяли собаки, и к нему ластились кошки. По дому он любил хаживать нагишом...

Николай Васильевич Гоголь был по-лисьему рыжим, имел прозвище Пигалица, любил компоты и козье молоко с ромом, ходил по улице левой стороной...

Михаил Юрьевич Лермонтов был низок ростом, драчлив, некрасив и хром...

Антон Павлович Чехов получал в гимназии за сочинения только тройки, имел 45 псевдонимов...

Зато послушайте:

Это написал более полутора веков назад человек по прозвищу Обезьяна, светло-серые глаза которого и ослепительная белозубая улыбка сражали женщин наповал.

Писатель настроен не на драматургическое, зрелищное изложение истории, которая бродит в его голове, а на словесное повествование. Повествование — оружие писателя.

Позднее я столкнулся с этой проблемой, когда экранизировал пушкинскую «Пиковую даму».

Еще более загадочно племя сценаристов, тихое, осторожное, прячущееся за спинами режиссеров. Ни о ком из них вы нигде не найдете экстравагантных историй, подобных писательским.

Написание киносценария — это особая конструкторская технология, особое видение мира и особый талант. Тонино Гуэрра, например, считает, что в работе сценариста главное — добиваться напряжения ритма, развивать чувство цвета, искать смысловые детали, видеть ушами и слышать глазами.

Анатолий Гребнев говорил, что надо раз и навсегда смириться с тем, что режиссер должен присвоить твой сценарий.

Загадочно бескорыстие этого племени. Подумайте сами — корпеть над собственным замыслом, любовно его реализовывать, выписывать характеры, придумывать сюжетные ходы и коллизии, на внутреннем экране своего воображения видеть этот сочиненный тобой мир, слышать диалоги, страдать за героев, и...

В один роковой момент твое детище оказывается в руках «реализатора», как называют режиссеров французы, который бесцеремонно вторгается в хрупкий мир, сочиненный трепетной рукой, и учиняет там любой произвол, какой сочтет нужным.

Остается только гонорар?

Если фильм получился — хвалят режиссера, если неудача — виноват сценарист. Горькая судьбина! И лишь редко-редко перепадает удача — приз на каком-нибудь фестивале за сценарий.

Странным образом почти все сценаристы, с которыми я работал, начинаются на букву «В»: Владимир Валуцкий, Владимир Вардунас, Аркадий Высоцкий, Эдуард Володарский, Сергей Воронин...

Вера Федоровна Панова оставила меня наедине с нашей совместной заявкой, которую мы детально обсудили и спланировали.

Звать нового человека казалось мне кощунственным. И я рискнул — впервые в жизни сел за экранизацию.

А через два месяца после похорон Пановой умер мой Учитель. Он был ровесником Веры Федоровны. Те же, знакомые мне даты: 1905-1973.

Я ТЕРЯЮ УЧИТЕЛЯ

14 мая 1973 года хоронили Козинцева. За двенадцать дней до смерти в Комарово с ним случился обширный инфаркт, или, говоря по-русски, разрыв сердца. Реаниматоры оживили его, двенадцать дней он пролежал без болей, в хорошем настроении, на заграничных лекарствах. Умер утром 11 мая на шестьдесят восьмом году жизни...

Последняя встреча, последний разговор, последнее впечатление. Они кажутся особенно значительными, несмотря на мимолетность. К ним возвращаешься в поисках особого смысла.

Последние месяцы жизни он вдруг стал активным — много выступал, волновался перед выступлениями, как школьник. В апреле в Москве было Всесоюзное совещание киноработников. Накануне в Театре на Таганке шел «Гамлет». Я заметил Григория Михайловича в зале, когда уже свет был почти погашен. И вот мгновенная реакция, которую я помню: мобилизация внимания, обостренное наблюдение спектакля, ответственное, что ли, ведь в антракте спросит!..

Спектакль шел хорошо, на сцене явно знали, что наш «главный шекспировский» режиссер сидит в зале.

Я встретил его с женой Валентиной Георгиевной в антракте. О спектакле он не спросил, сказал лишь, что Высоцкий и Демидова очень хороши. Спросил о другом: «Что же я буду говорить завтра на совещании? Заставляют. Даже отложили мою поездку в ГДР на шекспировский фестиваль. Теперь придется краснеть в Германии, потому что приеду к шапочному разбору и буду выступать, не увидев спектаклей», — волновался он.

«О чем говорить?..» За годы учебы и работы на «Ленфильме» я хорошо усвоил, что Григорий Михайлович никогда не желал слушать пустое. Все мы не раз видели, как откровенно гасли его глаза, когда из разговора уходила мысль. Сейчас на меня смотрели внимательные, озабоченные глаза.

Нежели он ждал ответа? Но что я мог ему сказать? У меня были свои заботы — сценарные. Прошел всего месяц, как умерла Панова... Козинцев хорошо знал писательницу и сейчас во время разговора в театре сердечно помянул ее добрым словом. Потом посочувствовал мне, что работа над сценарием затормозилась, советовал доделать начатое. И после паузы опять: «О чем же говорить?!»

...Спектакль закончился поздно, а уже ранним утром следующего дня я увидел Козинцева в президиуме Всесоюзного совещания.

Он выступал одним из первых. Сразу завел разговор о серых фильмах, убивающих зрительское время. Причину «мелкотемья» таких фильмов он объяснил режиссерским «мелкодушьем». Эту мысль Григорий Михайлович повторял не раз. Еще недавно, в Ленинграде, он предостерегал режиссеров, чтобы в трудную минуту они не становились «удобными» людьми. И вот теперь в Москве он повторял те же слова, повторял горячо, потому что видел в этом опасность для искусства...

Он вспомнил Каннский фестиваль, на котором был членом жюри и где участвовала «Дама с собачкой» Иосифа Хейфица... Но там же были «Седьмая печать» Бергмана, «Сладкая жизнь» Феллини!.. Козинцев говорил о точках отсчета...

Вечером участникам совещания показали новинку — «Рим» Феллини.

Козинцева в зале уже не было, он улетел в Германию. Странно подумать, что, может быть, он так и не увидел этот фильм своего любимого режиссера. Я помню его рассказ о том, как Феллини показывал ему материал «Джульетты и духов», как обсуждал с ним замысел «Клоунов»...

«Полное волнения и страсти веселое народное искусство...»

В газетах, где был помещен некролог о Козинцеве, одновременно сообщалось о том, что фильм Ильи Авербаха «Монолог» послан в Канн.

...На похоронах шел теплый весенний дождь. Могила в прекрасном месте — на Литераторских мостках. Город признал его как одного из своих выдающихся жителей.