Яблони в цвету

Несколько растерянный, Валерий Иванович, прижав руки к груди, в сердцах произнес:

— А я что, против?.. Давай прямо завтра созвонимся... Юрий Михалыч, ты понял? И займемся этим вопросом. Только ты, пожалуйста, сам в сторону-то не уходи!..

Не знаю, как там было «завтра» или послезавтра и имел ли наш разговор какое-то практическое значение (помимо моего эмоционального выплеска), да только вскоре Юрий стал членом Союза композиторов. Вряд ли этот факт что-то прибавил ему в жизни, но в прежние, доперестроечные годы любой композитор сразу замечал потепление климата вокруг себя после получения красной «союзовской корочки». Эта корочка символизировала собой две стороны одной медали: первая — факт профессионального признания тебя композиторской элитой как своего коллеги, вторая — выход на определенные материальные блага (большей частью, однако, декларированные, чем гарантированные). Для кого какая из двух названных сторон была милее и важней — дело личностное и конкретное, но в советское время эта «медаль» имела объективно двустороннюю ценность. Хотя опять-таки следует оговориться: доступ к «пирогу» имели не многие, в основном придворная свита со своими семейными кланами. Все дележи и раздачи жилья, дачных участков, автомобилей и талонов на распродажу дефицита, распределение загранкомандировок и прочих благ происходили за закрытыми дверьми и без лишней огласки. Лично для нас, Мартыновых, эти двери так и не раскрылись, и нам выпало только со стороны наблюдать за вечной «тайно-шепотной» суетой придворных слуг, вносивших кого-то в какие-то списки или вычеркивавших снова же «кого-то» из тех списков.

Мы с Женей пару раз пытались, в шутку хотя бы, выяснить: что там они все время делят с таким озабоченным видом? Но ответы на наши почти «неуместные» вопросы были примерно следующими:

— А?.. Да это мы тут... так просто...

— Ну ясно, что просто, — понимающе разводили руками мы. — А нас-то можно куда-нибудь вписать, в очередь какую-нибудь? В самый конец хотя бы...

— Ой... Да тут, понимаете... было-то всего... Кончилось уже... Надо бы вам пораньше... чуть-чуть...

— Ну так впишите нас на «раньше», будем первыми, придет время.

— Да-а... гм... Мы ведь и сами не знаем... когда теперь, что и как... сколько... А вообще-то очередь у нас большая... Но очередности, правда, как таковой, нет... Заглядывайте... Позванивайте...

Технология вступления в творческую композиторскую организацию в «наше время», то есть в 70-е —80-е годы, была примерно следующей. Два члена Союза композиторов (желательно наиболее авторитетные) давали свои рекомендации при принятии в союз молодого композитора, подавшего личное заявление с просьбой о приеме его в члены Московской (или любой другой — по месту прописки) композиторской организации. Рекомендаторы, кроме того, писали рецензии на сочинения кандидата, предложенные им к прослушиванию. Жанровая комиссия (песенная, камерно-симфоническая, хоровая, джазовая и пр.) прослушивала и рассматривала приемное дело первой. Если результат обсуждения и голосования оказывался положительным, приемно-вступительные документы поступали в правление Московской (или другой, как я говорил — по месту прописки) организации Союза композиторов. В случае успешного прохождения дела здесь, оно вместе с протоколами предыдущих слушаний и обсуждений поднималось на республиканский уровень (для москвичей — в приемную комиссию СК России). Если голосование после прослушивания сочинений не выявляло негативной реакции комиссии, дело должно было попасть на утверждение в секретариат СК республики (для нас — РСФСР). И наконец, когда все эти барьеры оказывались пройденными, ожидало последнее утверждение — на секретариате Союза композиторов СССР.

На каждом из перечисленных этапов дело могло быть «завернуто» или (при менее трагичном повороте событий) направлено не в сторону вступления в СК, а в сторону временного членства в Музфонде — то есть условного, кандидатского членства в Союзе композиторов в течение двух лет с пересмотром вопроса о дальнейшем статусе по истечении кандидатского срока. Кроме того, на каждом этапе могло быть рекомендовано «переслушание», когда вступающего просили показать другие сочинения — более яркие или не консерваторские. Для поборников демократических идеалов интересно будет знать, что в приемных делах широко практиковалась апелляция. Композиторы, уверенные в своих творческих силах, нередко, в случае отказа в приеме какой-нибудь инстанцией, подавали апелляцию на пересмотр и повторное слушание своего дела в более высокую инстанцию и добивались успеха. При благоприятном стечении обстоятельств приемное дело могло «проскочить» через все комиссии и секретариаты за год и даже полгода, а при возникновении сложностей могло «застрять» на несколько лет, нуждаясь в «подталкивании» сверху ходатайствами и звонками (если вступающий мог таковые организовать) либо снизу собственными усилиями того же вступающего.

Женя первый этап прошел совсем гладко: песенная комиссия проголосовала единогласно «за». Далее дело обстояло посерьезнее: московское правление было всегда самой труднопроходимой «зоной». Композиторы, представляемые песенной комиссией на предмет вступления в союз, как правило, «рубились» именно московским правлением. До Мартынова из всех песенников, вступивших в союз через песенную комиссию, последним был Давид Тухманов, но и у него на московской стадии не обошлось без «шероховатостей». Перед решающим заседанием правления, в 1983 году, брат встретил в Доме композиторов группу беседовавших друг с другом старших коллег по перу.

— Ну, Женя, послезавтра решающая пятница, — участливо произнес М. Г. Фрадкин.

— Кровавая пятница, — уточнил В. И. Петров.

— Чья-то голова может и полететь, — добавил некто серьезный, затягиваясь сигаретным дымом.

— Ну что ж? Будем биться за своих до конца, — поддержал с улыбкой Ю. С. Саульский.

— Я думаю, Женя, все будет нормально, не волнуйся, — похлопал Мартынова по плечу Е. Н. Птичкин.

— С твоими-то песнями!..

— И все-таки пятница будет кровавой, — по-солдатски подвел итог В. И. Петров, бывший военный дирижер, сын генерала.

Но пятница, несмотря на некоторые «вражьи происки», оказалась счастливой для брата. И все последующие этапы, подобно московскому правлению, были пройдены гладко, хоть и потребовали некоей предварительной «проработки» (вроде артподготовки перед наступлением). 22 октября 1984 года Евгений Мартынов стал членом Союза Евгения Мартынова, выпущенному в свет издательством «Музыка» в 1986 году.

Вот эта небольшая аннотация, написанная Серафимом Сергеевичем по просьбе Жени.

Среди молодых композиторов мне наиболее близок по моим позициям в песне Евгений Мартынов. Е. Мартынов — не только композитор, он певец, артист, счастливо наделенный природным обаянием. Это все, конечно, помогает ему с успехом исполнять свои произведения. Я бы сказал, что наиболее значительные его песни — песни гражданского содержания, такие, как «Баллада о матери», «Отчий дом», «Встреча друзей», «Марш-воспоминание», «Земля цветов». Известны и многие лирические песни композитора: «Яблони в цвету», «Чудо любви», «Аленушка», «Эхо первой любви», «Заклятье»... Все они отмечены широтой лирического звучания — мелодия в них раскованна, красива.

Что можно пожелать Е. Мартынову? Вот сейчас стоит задача не только перед Мартыновым, но и перед всеми композиторами написать действительно массовую песню. Я бы очень хотел, чтобы такую песню создал и Евгений Мартынов. В этом я вижу перспективу его дальнейшего роста и желаю ему больших настоящих творческих успехов.

С. Туликов

Если быть объективным, то нужно заметить, что эта корректировка творчества в сторону гражданского звучания оказывала на композиторов чаще всего деструктивное воздействие, нежели вдохновляющее и творчески мобилизующее. Это не секрет и должно быть понятно всем. Ведь композиторов СССР, получив членский билет под номером 3430, подписанный, как и полагалось, Т. Н. Хренниковым.