Служу Родине. Рассказы летчика

С тех пор мы с Габуния обо всём сговаривались заранее, на земле, и тщательно налаживали работу радио, чтобы не быть глухими в воздухе. После первой встречи с врагом я понял, что такое расчёт и хладнокровие.

8. ПОДВИГ ЛЕЙТЕНАНТА ГАБУНИЯ

Незаметно наступил апрель 1943 года. Не только на нашем Воронежском, но и на всех фронтах — затишье. Лишь на Кубани, где противник сосредоточил значительные силы своей авиации, идут горячие бои. Небо Кубани стало ареной ожесточённых воздушных сражений, в которых принимали участие сотни самолётов. Наша авиация господствует в воздухе. Фашисты несут огромные потери.

Мы с волнением следим за боями на Кубани. До нас уже докатились вести о подвигах Героя Советского Союза майора Покрышкина. Лётчики говорят о его изумительном боевом и лётном мастерстве.

На Кубани геройски сражаются и другие замечательные советские лётчики — братья Глинки, Речкалов, Гулаев и многие другие.

А у нас продолжаются боевые будни, идёт подготовка, на задания вылетаем редко.

…Боевая тревога! Со всех концов лётного поля поднимаются истребители на отражение крупного налёта вражеских бомбардировщиков на Валуйки.

А я не могу вылететь по тревоге: с моего самолёта снят капот, техник осматривает мотор. Мой ведущий должен лететь без меня в группе истребителей.

Бегу к его самолёту. Габуния влезает в кабину, машет мне рукой и кричит:

— Жаль, Вано, что не вместе! Но я за двоих постараюсь!

Группа истребителей улетает. Не свожу с них глаз. Обидно оставаться на земле, когда товарищи летят в бой.

Издали появляется группа вражеских самолётов. Километрах в двадцати от аэродрома наши вступают с ними в бой. Напряжённо всматриваюсь, но на таком расстоянии ничего не различишь. Беспокоюсь за друга. Он участвует в настоящем воздушном бою, а мне, его ведомому, приходится быть только зрителем!

Не ухожу со стоянки его самолёта: хочется его встретить первым.

Наши самолёты начали возвращаться на аэродром. Приземляются один за другим. Габуния нет. Все, кажется, ужена своих стоянках. С тревожным нетерпением всматриваюсь в небо. Нет моего ведущего, моего друга.

Около командного пункта собрались лётчики. Бегу туда.

Кто-то взволнованно докладывает Солдатенко. До меня доносится имя Габуния… Мой ведущий, младший лейтенант

Габуния, таранил в воздухе фашистский самолёт и погиб смертью героя, не допустив врага к объекту.

Я был безутешен и долго не мог примириться с мыслью, что больше не увижу дорогого Габуния. Гнев, страстное желание отомстить за друга нарастали в душе.

Габуния — человек с исключительно развитым чувством товарищества и боевого братства — был удивительно заботлив и внимателен ко всем, кто с ним соприкасался. С какой теплотой грузин Габуния говорил об Украине, как мечтал, что вот, когда освободим Сумщину, может и побываем хоть один денёк в моей Ображеевке! Помню, однажды вечером после политинформации Габуния задушевно сказал мне:

— После войны, Вано, когда фашистов разобьём, я тебя к себе в гости повезу. Мой дом — твой дом. Если враг сейчас в твоём доме, значит он и в моём доме. Общий у нас с тобой дом: Советский Союз!

Запомнился мне один наш полёт. Мы перелетаем на прифронтовой аэродром. Обстановка боевая. Слежу за воздухом, за ведущим, готов по первому приказу открыть огонь.

В небе рыскают самолёты противника. В любую минуту надо ждать вражеской атаки. И вдруг слышу — Габуния передаёт мне по радио:

— Кожедуб, Кожедуб! Опробуй пушки, вдвоём летим.

Товарищеская спайка, душевная теплота скрывались за этими простыми словами: «вдвоём летим». Это значило, что в минуту опасности мы будем как один. Так было в воздухе, так было и на земле…

9. ЗАКАЛКА.

Однажды командир Солдатенко вызвал несколько лётчиков, в том числе Петро и меня, и сказал, что нам поручено полететь на тыловой аэродром, выбрать там новые самолёты и вернуться на них «домой».

— Вам поручается ответственное задание, товарищи, — закончил командир. — Надо воспользоваться затишьем. Но в тылу не задерживайтесь. Как только получите машины — немедленно назад. Быстрее действуйте.

Мою радость разделял механик Иванов. Он ходил за мной по пятам и давал советы, на что, по его мнению, надо обратить особое внимание при выборе машины.

Солдатенко тепло проводил нас, и через несколько часов полёта мы были уже на тыловом аэродроме.

Встретили там много лётчиков из других частей. Они тоже торопились. А новеньких «Ла-5» было столько, что у меня глаза разбежались.

Помня приказ Солдатенко, мы быстро выбрали самолёты. Обходя со всех сторон облюбованный мною «Ла-5», я повторял: «Не подведи, малютка!», хотя слово «малютка» никак не подходило к этой грозной машине.

Осматривая самолёт, я подумал о том, что хорошо было бы встретиться с его конструктором Лавочкиным, с конструктором вооружения самолёта Шпитальный.

Итак, машины приняты. Мы поздравляем друг друга, наперебой хвалим своих «Лавочкиных» и, довольные, гордые, весёлые, идём к самолётам, чтобы полететь «домой».

Первым, кого я увидел, вылезая из кабины на нашем прифронтовом аэродроме, был механик Иванов. У него грустное, не свойственное ему выражение лица, словно он не рад новому самолёту. «Что-то неладное!» подумал я.

Иванов подошёл ко мне.

— В чём дело, Иванов? Вас словно подменили. — Пожимаю ему руку и ловлю его взгляд.

— Товарищ командир, четырнадцатого апреля был налёт, и наш командир…

Иванов, этот крепкий, мужественный человек, замолчал и опустил голову. Я крикнул:

— Да говорите же! Ранен, да?

— Погиб.

Я не мог выговорить ни слова.

…Солдатенко был в штабе, когда начался налёт. Услыхав взрыв, он побежал на командный пункт, чтобы, как всегда, дать указания. Рядом в ангар попала вражеская бомба. Взрывная волна сбила с ног нашего командира и отбросила его далеко в сторону. Он был смертельно ранен осколками.

Гибель любимого командира была тяжёлым ударом.

В это тягостное для полка время нас поддерживал парторг Беляев. Он подолгу дружески беседовал с нами, всё время был среди нас. Помню, кто-то из лётчиков сказал ему:

— Какие потери у нас в части, товарищ Беляев: Габуния, а теперь командира потеряли!

— Верно, друг, нелегко, только унывать не вздумай! — горячо откликнулся Беляев. — Вспомни Солдатенко, как он стойко, переносил испытания. Большевики никогда не падают духом, они ещё теснее смыкают свои ряды, если гибнет боевой товарищ.

Парторг учил нас стойко преодолевать трудности, выковывая победу.

И мы не падали духом, мужали в испытаниях. Мы проходили большую, трудную школу большевистской закалки. Гибель товарищей сплотила нас, заставила ещё сильнее ненавидеть врага и яростнее рваться в бой.

10. В БОЕВОЙ ГОТОВНОСТИ

У нас всё ещё затишье. Мы учимся, готовимся к будущим боям.

Нашу эскадрилью принимает бывалый лётчик — старший лейтенант Фёдор Семёнов. На его счету восемь сбитых вражеских самолётов.

Новый командир эскадрильи — москвич. У него, как у нашего «бати», лицо в ожогах. Он молод, широкоплеч, среднего роста. Походка у него решительная, быстрая. Во всей внешности есть что-то удивительно располагающее, внушающее уважение. Говорит спокойно, продуманно.

Вечером на разборе новый командир эскадрильи не раз напоминал нам:

— Самое важное — соблюдать боевой порядок группы. Цель каждого из нас — сбить врага. Но не гоняйтесь за «сбитыми», не отрывайтесь от группы, не нарушайте дисциплины.

Я сразу отметил в командире те качества, которые мы так ценили в Солдатенко: твёрдость, требовательность, товарищескую простоту.

После разбора полётов ко мне подошёл наш парторг Беляев, сел рядом со мной, и у нас завязалась тёплая товарищеская беседа. Беляев говорил, что теперь, во время подготовки к боям, я должен не только много учиться сам, но и учить более молодых и неопытных лётчиков. Он говорил, что, по его мнению, Евстигнеев, Амелин, я и некоторые другие лётчики, одновременно со мной пришедшие на фронт, достойны стать кандидатами в члены коммунистической партии.