Аркадий Райкин

Все это наши дороги, дороги нашей громадной, могучей страны, — они всегда и всюду с нами».

Вот, например, одна из самых ярких примет времени: город первых номеров. Где-нибудь в Сибири или на волжской новостройке вырастает этот город первых номеров. Райкину с театром случалось приезжать в такой город, когда он не имел еще названия. Были тротуары, мостовые, цветы на улицах. Огромный завод, и рядом — Гостиница № 1, Столовая № 1…

Чрезвычайно наглядным получается в таком городе столкновение замечательных тружеников, создающих богатства нашей жизни, с любым из райкинских сатирических персонажей, например со скептиком, который говорит им, героям небывалой стройки: «Нет, у нас тоже кое-что есть… Но не то. Не-ет!»

А потом, некоторое время спустя, Театр миниатюр опять приезжает в этот город с новой программой. Город имеет уже название, известное всей стране. Среди зрителей находятся старые знакомые. Они интересуются впечатлением, которое производит теперь на актеров их город, и обязательно спросят:

— А где он, этот самый, бровастый, которому и это не то, и то не то?.. — И смеются при воспоминании об унылом человеке, путающемся в ногах истории.

Снова машина идет по дорогам. Сильный ливень хлещет по кузову, заливает стекла потоками воды, закидывает комьями грязи. Только маленький кружочек просвета на стекле расчищает натужно стонущий «дворник». В этот кружочек Райкин, сидящий рядом с шофером, смотрит, как в амбразуру.

Приехали в один из алтайских совхозов. Несмотря на непогоду, сюда пришли на встречу с ленинградскими артистами жители соседних селений. Играли в сарае. Рабочие выстроили здесь специальный помост.

У моряков-черноморцев.

И вот загримированные актеры вышли к зрителям. Маленькое помещение было набито до предела. Люди не аплодировали при появлении актера, как это бывает всегда в больших городах. Они только притихли. Но притихли так, что, если бы Райкин не видел перед собой это множество людей, он вполне мог бы подумать, что никто не пришел на его выступление. Он взглянул на людей, сидевших в первом ряду, и почувствовал, что они стараются не дышать.

А уже через минуту все переменялось. Смех проложил мостик между зрителями и сценой. Теперь уже здесь и аплодировали горячо, и громко просили актера исполнить номера, которые они слышали по радио. И актер исполнял, потому что этим людям он был нужен.

Он выступал перед жителями алтайского селения, а слушала его вся страна. Здесь были и москвичи, и ленинградцы, и киевляне. Здесь была вся страна, приехавшая поднимать целину.

И было вполне объяснимо, когда по окончании спектакля поднялся среди аплодисментов старик алтаец, вышел вперед и стал низко, по русскому обычаю, кланяться актерам. И тогда актеры, только что кланявшиеся публике, горячо и взволнованно аплодировали всем, кто собрался в маленьком сарае совхоза.

Есть среди актеров две категории людей: одни — в быту, вне сцены, в общении с людьми — показывают себя, другие наблюдают. Показывающие себя любят и в жизни немного играть, они шутят, рассказывают анекдоты, всегда кого-то изображают, и людям с ними интересно. Другие, встречаясь с людьми, больше сами слушают, наблюдают, присматриваются. Хотя эти другие на сцене могут смешить зрителей и даже быть эксцентриками. Райкин принадлежит ко второй категории. Может быть, это тоже одна из особенностей избранного им в искусстве жанра, но он жаден до всего, что связано с жизнью человека.

Жизнь везде. Сегодня актер на Алтае, завтра в Новосибирске, через несколько месяцев в Советской гавани или на Куйбышевской ГЭС. Он объездил с театром многие районы страны и везде наблюдал необыкновенную жизнь советских людей. Потом получал письма. Писали ему и школьники, и пенсионеры, взрослые и дети. Писали отовсюду. В письмах, как и в жизни, он находил крупицы будущих образов.

Эту свою способность наблюдать актер не утратил и в годы войны. Театр выступал тогда в частях действующей армии и военно-морского флота. Под Новороссийском, когда фашисты начали наступление, группа артистов театра во главе с Райкиным находилась в землянках среди бойцов, занимавших переднюю линию обороны. Смех был в этом подразделении взят на вооружение. Райкина в те дни наградили орденом Отечественной войны.

Однажды артисты отправились на выступление в одну из воинских частей. Задержались в пути и приехать вовремя не успели. А когда явились, узнали, что школа, в которой они должны были разместиться, ночью была разрушена бомбой.

Кто-то заметил: «Мы на один день опоздали к своей смерти». И Райкин рассказал тогда старинную персидскую новеллу о том, как в Тавризе визирь попросил шаха отпустить его в Мешхет. «А зачем»? — спросил шах. «Я видел смерть, — сказал визирь, — она на меня смотрела». Шах дал визирю коня и отпустил его в Мешхет. Едва визирь скрылся, шах увидел смерть, которая смотрела на него и улыбалась. «Чего ты смеешься?» — спросил шах. И смерть ответила ему: «А как же не смеяться! Визирь числился по спискам в Мешхете, а болтался здесь».

Их никогда не покидала шутка. Так было легче жить и участвовать в борьбе народа. Шутка, смех нужны были народу и в дни великих испытаний. Поэтому бойцы на фронте встречали Райкина с открытой душой, как товарища по роте. Поэтому у актера так много друзей, о которых сохранилась добрая память с военных лет.

Вот он приходит на «Аврору». Навстречу идет заместитель командира корабля. Старые знаковые, виделись когда-то на Черноморском флоте.

Вот другие люди, с которыми встречался во время войны, после войны. Обстоятельства вспоминаются быстро, начинаются разговоры, оживают картины жизни, откуда-то из небытия приходят и уже забытые товарищи, и все вокруг освещается далеким светом.

Актер никогда не может сказать, что в созданном им на сцене образе нашли отражение черты таких-то и таких-то увиденных им людей и событий. Образ возникает из множества различных наблюдений. Что-то важное, существенное отстаивается в памяти, соединяется со многими другими наблюдениями и появляется на сцене в совершенно новом качестве, когда оно и похоже и непохоже на увиденное актером в жизни. Это относится и к положительным героям Райкина, и к его сатирическим персонажам.

Вот он приходит в учреждение. Говорит с каким-нибудь начальником. Прислушивается к тому, как тот обещает и потом выполняет или забывает. Как этот человек разговаривает с подчиненными и как с начальником. Человек не думает, что актер за ним наблюдает.

В вагоне поезда едут люди, самые разные. В пути все становятся особенно откровенными. Незнакомому человеку могут рассказать о своей жизни, о своих планах.

Сядет актер на скамейку в парке и наблюдает за прохожими. Это бухгалтер прошел, этот — врач, этот — инженер. Это угадывается по походке, по речи, манере носить одежду. Артистам жанра миниатюры очень нужны эти наблюдения. Как человек держит портфель, как здоровается, как торопится или как медленно идет по аллее. А вот этот смотрит вокруг рассеянным взглядом. Он на чем-то сосредоточился, улыбается. Он далеко отсюда.

Самое интересное для актера — человек, его жизнь, его отношения с близкими, с сослуживцами, его место на работе, в быту. И как он по улице идет, и как с дворниками разговаривает. Так из множества разных черт складывается сценический образ. Автором этой трактовки является жизнь.

Можно ли отступить от нее? И драматург, и режиссер, и актер — все понимают, что нельзя. Но бывает так, что автор пьесы или миниатюры верит в то, что замысел его вполне соответствует реальной жизни. Отклонение обнаруживается не сразу. Вначале кажется (по крайней мере автору), что драматургический замысел и жизнь находятся в одной точке. Но по мере удаления от этой кажущейся точки все больше обнаруживается, как линия жизни и линия драматургии расходятся.

Существует твердое убеждение, что хороший актер может спасти плохую пьесу или схематический образ. В какой-то мере — да. Райкин в таких случаях мобилизует весь богатый арсенал своих наблюдений. Тут-то и приходит на помощь жизнь. Но и она выручает не всегда, а подчас и мстит актеру за недостаточную требовательность.