Молодежь семидесятых

Время тянулось медленно. Два года, две зимы, две осени, две весны и два лета, все‑таки прошли и подошло время рассмотрения возможности условно–досрочного освобождения. И суд заменил мне пребывание в тюрьме на условно–досрочное освобождение (УДО) с отбыванием дальнейшего наказания в Тамбовской области. Я стал готовиться к этапу. Российский этап мало чем отличается от этапов описанных в литературе дореволюционного периода. Разница только в том, что теперь не пешком идут, а перемещаются в так называемых «столыпинских вагонах». Внешне вагон ничем не отличается от других, только видно, что на каждом окне этого вагона есть решетка и прохаживаются солдаты. С обратной стороны вагона, купе не имеет окон совсем. Готовясь к этапу, я получил свои вещи в которых я был на воле и которые хранились на складе. На зоне свои вещи носить нельзя. Выдают одежду: определённого цвета костюм, специального покроя телогрейка, рубашка, майка и трусы – все это служебное и выдается на складе. На груди бирка на которой указаны твой отряд, статья и срок на который ты осужден. Я, кстати, сохранил эту бирку на память. Личные вещи всех осужденных хранятся на складе до тех пор, пока не придет время их вернуть, в связи с освобождением или заменой наказания на УДО. Неторопливые сборы, погрузка и под вечер мы поехали на вокзал. Мы понимали, что так как едем в сторону Тамбова, то нас привезут на Павелецкий вокзал. Где‑то там есть платформа, на которую нас высадят и мы бегом побежим в вагон. Замедление при этом недопустимо: сразу получишь удар прикладом, а если бежишь последним, то пинка в зад. Строгий конвой не шутит: шаг в лево или шаг в право, а так же прыжок вверх – считается побегом и конвоир стреляет без предупреждения. Итак: началась посадка в вагон. Я уже имел некий опыт и бежал в середине, чтобы не получить удар прикладом и не получить печать сапогом. Разместились по купе. Это стандартное купе вагона, где с одной стороны были решетки, а с другой не было окна. Обычные три полки, но на верху они перекрываются полностью, на втором ярусе то же перекрываются полностью, ну а кто не поместился на верх, размещаются плотно внизу, по сути – друг у друга на коленях. В нашем купе был двадцать один заключенный. Как мы туда поместились? Это читателю я объяснить не смогу – это может понять только человек, который сам ехал в таком вагоне. Лязгнули двери и начался наш путь до города Тамбова. Мы ехали месяц. Я раньше не мог представить, что это будет так медленно. Однако, заключенные перемещаются только из тюрьмы в тюрьму и их нельзя оставить ночевать в вагоне, например. Поэтому все этапы идут из тюрьмы в тюрьму. В этих тюрьмах есть пересыльные камеры для таких заключенных, где они могут переночевать. В СССР был закон, чтобы под накануне государственных праздников заключенных не перевозили. Это была своеобразная страховка – ну, мало ли что может случиться. Мы выехали двадцатого апреля и были уверены, что до мая мы гарантировано приедем. Но мы ошиблись. В первой же тюрьме, в которой мы остановились, мы застряли на все майские праздники, аж до десятого мая. Нас выгрузили с вагона в Рязани и здесь все перепутались – вместе оказались самые разные заключенные: здесь был и общий режим, и усиленный, и особый, и те которые ехали с крытой тюрьмы. Начался дележ и обмен вещами. Нам объяснили: «Вы едете почти на волю и поэтому, вам не нужны теплые вещи или что‑то хорошее, что у вас есть. Отдайте тем, кто едет на зону». Я бы не сказал, что кого‑то били или отбирали вещи. Все отдавали свое добровольно–принудительно. Я тоже отдал, то что у меня было и освободился от всего «ненужного». Грустное впечатление у меня осталось от этой поездки и от камеры, где нас разместили. Там оказались «петухи» всех сословий, люди «опущенные», которые сразу приступили к своей работе по обслуживанию всей камеры. Кормили нас в пересылке очень скудно – это была буквально одна ложка каши и две ложки борща в обед. Все, что я нажил за два года в тюрьме, в виде жировых клеток, за эти дни у меня улетучилось. Наконец все майские праздники прошли и вновь выкрикнули мою фамилию, и прозвучала фраза: «на выход с вещами», и мы поехали до следующей тюрьмы в городе Мичуринске. В тюрьме Мичуринска мне понравилось. Нас накормили вкусным борщом. Вкусная пища в той тюрьме осталась в памяти до сего дня. Затем была очередная поездка и нас высадили в городе Тамбове. В Тамбове нас высаживали днем. Помню роту солдат внутренних войск и примерно двадцать собак, злобно рычащих и без намордников. Нас положили на землю, лицом в низ, при этом руки были за головой. Обратил внимание, как старательно и с опаской люди обходили нас, лежащих на земле. У некоторых в глазах был страх. Я, одним глазом поглядывая на проходящих, говорил про себя: «люди, я хороший человек и вы зря меня боитесь!» Увы, моих мыслей никто не услышал. Нас погрузили в воронок и повезли в Тамбовскую тюрьму. Тамбовская тюрьма так же удивила хорошим питанием. Мы пробыли там несколько дней. Следующей остановкой был город Моршанск. Это был конечный пункт моего назначения. Опять ночевка в тюрьме, в томительном ожидании нового и ранее неизвестного. Говорили, что это будет «почти воля». На следующий день, ближе к обеду пришли конвоиры и стали тщательно сверять наши документы. Папки личных дел всегда путешествуют вместе с заключенными, как его неотъемлемая часть, но по другую сторону решетки. Потом нас повезли в спец комендатуру, и о чудо, уже без собак и автоматов. Там разместили нас в комнатах и меня подселили к одному молодому человеку. К моему глубокому удивлению, на окнах не было решеток, а дверь была не стальная и ключ от комнаты был у меня в кармане. Я разорвал подкладку на своей телогрейке, где у меня еще с воли было зашито две бумажки по двадцать пять рублей. Это тогда были солидные деньги. С деньгами в кармане, как солидный человек, я пошел в город. Все мне казалось там необыкновенно красивым, хотя это была глухая окраина. Я первым делом, поехал на вокзал, где есть кафе. В то время кафе были не на каждой улице. Приехав на вокзал, заказал себе сразу три обеда. Съесть я их не смог. После этого начал знакомиться с городом, где мне предстояло досиживать свой срок. У меня уже был адрес верующих в этом городе и несколько дней спустя я постучался в калитку дома, где жило славное семейство Клейменовых. Эти люди радушно встретили меня и оказали помощь, отношения с ними я сохранил до сих пор. Первое богослужение в Моршанске было для меня большим праздником. Я выделялся, среди других на богослужении, коротко стриженной головой. За несколько недель до этапа разрешалось отращивать волосы, но все равно это был очень короткий ежик. Верующие смотрели на человека из тюрьмы с уважением, тем более, что знали — он сидел за свои христианские убеждения. С радостью влился я в церковную жизнь, изголодавшись по служению. Был на всех мероприятиях церкви, на которых только можно было быть. Мне дали велосипед, чтобы я мог путешествовать по городу, но к десяти вечера я должен был отметится у коменданта и быть на вечерней проверке. Так началась моя жизнь на «химии».

ГЛАВА 20. Жизнь на "химии"

Проживание в городе Моршанск оставило добрые воспоминания. Община была небольшая — человек семьдесят. Запомнил хитроватый взгляд местного дирижера и председателя церковного совета. С ним отношения как‑то не очень сложились. Вскоре, услышав, что я в общине, нас посетил старший пресвитер по Тамбовской области Мицкевич Вальтер Артурович. Наверное, он переживал о том, какое влияние я окажу на общину. Это был 1988 год, время было еще советское и только только начиналась перестройка. На меня обратило внимание местное КГБ, которое конечно не пришло в восторг от появления активного человека в среде верующих. Большинство же верующих отнеслось ко мне доброжелательно. Вспоминаю сестру Татьяну, которая оказала мне всяческое человеколюбие и предоставляла мне комнату, где я мог отдохнуть или с кем‑то встретится. Вскоре приехала ко мне моя жена. Наконец‑то мы увиделись, как говорят – близко. В тюрьме личных свиданий нет. Мы виделись с женой раз в месяц в течении получаса как правило разговаривая по телефону. Иногда была возможность посидеть вместе в одной комнате, но всегда это было при открытых дверях. Можно было обнять и поцеловать свою любимую, но увы, это все на что может рассчитывать заключенный. По случаю приезда жены мне разрешили ночевать не в комендатуре. Для этого я написал специальное заявление, где изложил свою просьбу и указал адрес места, где я буду ночевать. Через время супруга привезла ко мне Аню, мою третью дочь. Она жила у сестры Татьяны и это скрашивало мои будни. Анечке тогда было семь лет и она училась в первом классе, а я каждый день мог ее видеть. Конечно она то же была рада. Но вскоре начались проблемы. Дочку мою отчислили из школы и отправили в Москву. Я возмутился, но мне сказали, что и меня отправляют из Моршанска в другое место. Вероятно, местное КГБ сочло за благо убрать меня из общины. Сейчас я знаю, что к этому приложил руку В. А. Мицкевич. Прошло много лет и он пришел ко мне с извинениями. Он говорил, что его хотят избрать пастором в общине города Балашиха и он должен покаяться передо мной. Он говорил, что тогда он себя повел не правильно в отношении меня и раскаивается сейчас и просит прощения. Мы вместе помолились и закрыли этот вопрос. Потом я узнал, что регент и председатель церковного совета в общине Моршанска так же сыграл определенную роль в этом деле. Эти люди не хотели, чтобы я оставался там. Не хотели постороннего влияния в общине. Ну что же, как пастор с многолетним опытом, я понимаю чего они опасались. Мало кому из пасторов нужен авторитетный человек в его общине, даже приехавший на какой‑то небольшой срок. А вдруг он захочет остаться? А вдруг он захочет занять чье‑то место? Вот и выслали меня из Моршанска, к большому разочарованию местных верующих. Для меня же, человека жившего в Москве, пребывание в этой общине было хорошим опытом. Я смог увидеть и узнать, как живет церковь в глубинке. Итак, прожив полгода в городе Моршанск, я был отправлен в город Уварово. Это самая окраина Тамбовской области и попал я на химический завод, где выпускали серную кислоту. Работал я правда, не на самом заводе, а строил дороги в Уварово. Бортовые камни, а они были длинной по три метра, мы поднимали вдвоем и специальными клещами устанавливали их. Клали асфальт и укатывали его. Заливали бетон. Там я впервые увидел, как строятся дороги в России и, нужно сказать, что качество работы было не самым лучшим. В Уварово церкви не было. Вероятно поэтому меня туда и отправили. Там жила одна сестра и мне дали в Моршанске ее адрес. Кроме личных свидетельств, работы и посещения этой сестры, других занятий в Уварово не было. Много лет спустя ко мне приехали братья пятидесятники и рассказали, что они создали в городе Уварово общину. Есть сейчас община в этом городе. Братья хотели, чтобы я помог финансово в строительстве молитвенного дома там, но к сожалению это не получилось. Не получилось и у меня посетить вновь Уварово. Прошло уже 29 лет со времени моего освобождения и соответственно с того времени, когда я был там последний раз. Но, все таки я хочу туда съездить еще раз. Уварово в то время было чище и современнее, чем Моршанск и впечатления об этом городе остались самые приятные. И с администрацией и с заключенными у меня сложились тогда хорошие отношения. Помню моего соседа, который постоянно плел рыбацкие сети. Он сидел на кровати и плел сеть, потом реализовывал ее. Этот человек сидел за воровство и очень хотел завязать с этим, но не знал как это сделать. Он был родом из Тамбова и там остались его друзья, но туда ему ехать не хотелось. Он боялся, что опять начнутся пьянки и друзья втянут его в очередную историю. Хотел он поехать а Афганистан и воевать там. В то время СССР вел войну в Афганистане. Для меня было удивительно, что человек мечтает попасть на чужую войну и, возможно умереть там. Каждый человек, оказавшийся в заключении искал выход для себя и планировал свою жизнь в дальнейшем. Я, имея достаточно свободного времени, занялся учебой. Закончил курсы водителя и получил права категории В. Пытался там залечить свои многочисленные болячки, но не особенно успешно, ведь это место – окраина центральной России. В Уварово я находился до самого освобождения. Там меня посетили несколько раз сотрудники госбезопасности из Москвы. Последний раз это было за пол года до освобождения. Помню, что это было летом. Приехали двое ребят и пытались меня вербовать. Я спросил, а что именно необходимо мне написать и что это за подписка такая о сотрудничестве с органами госбезопасности. Они ответили, что никакой подписки нет, а просто я должен написать нечто вроде доноса на кого‑то и подписаться специальным именем. Я отказался от сотрудничества. Эти ребята уехали сильно озлобленными на меня и наобещали мне множество неприятностей, поскольку я был осужден по статье 176 часть 2 – занятие незаконным промыслом, а вторая моя статья 70 часть 2 – это антисоветская агитация и пропаганда и эта статья не была расследована окончательно на стадии следствия, как бы ее отложили на потом. Мне сказали, что к этой статье могут вернуться и мне добавят к сроку еще четыре года. Через неделю после отъезда чекистов мне позвонили из прокуратуры. Я понял, что мною опять начали заниматься. Обычно прокурор закрывает опять в тюрьму или отправляют этапом на так называемую “раскрутку” – дополнительное расследование. Я был к этому готов, хотя конечно очень расстроился, ведь срок я свой практически уже отбыл. Меня вызвали в прокуратуру и к моему удивлению прокурор начал спрашивать о том, все ли меня устраивает в общежитии, созданы ли необходимые условия для жизни и работы, не обижает ли кто меня? Оказывается обо мне заботился мой друг из Швеции. Он направил соответствующий запрос и дал информацию о том, что в СССР нарушаются права заключенных, при этом называя мое имя. Меня попросили написать о том, что у меня нет претензий к администрации, что мои права не нарушаются, а так же попросили описать свой быт. Это мое описание должно было отправиться в Швецию, как доказательство того, что живется мне неплохо и все домыслы о нарушении прав человека в СССР – ложь. После этого меня отпустили, что мне то же показалось очень странным. Странности на этом не заканчивались. По телевизору, а у нас в комнате был маленький черно- белый телевизор, показывали резко меняющуюся политическую картину того периода. Пришел к власти Михаил Горбачев и началась знаменитая перестройка, которая к моему удивлению продолжалась. Мое удивление не имело границ, когда 24 января 1987 года мне выдали на руки паспорт. Заключенным обычно паспорт на руки не выдавали и заключенный должен был жить за 101 километром от Москвы. Когда я вернулся домой и пошел в паспортный стол, то и здесь произошло чудо – меня прописали в городе Москва. Разум отказывался понимать все это. Это была перестройка со всеми ее новшествами. Жизнь в стране менялась самым кардинальным образом.