Молодежь семидесятых

Я поехал на пересылку. Было холодно. Это был март месяц. Нас привезли в пересылочную камеру, стекол и даже рамы в оконном проеме не было. В камере было не на много теплее, чем на улице. Ночью я спал в ватных штанах, в шапке ушанке и телогрейке, укрывшись матрасом сверху, но согреться и уснуть было невозможно. Кто провел ночь на морозе в пятнадцать градусов, тот меня понимает. Утром нас стали вызывать и размещать по камерам. Меня поместили в камеру 514, которую выводили ночью на работу. Это могла быть расчистка снега или разгрузка продуктов. Каждую ночь приезжала машина – «хлебовозка» и мы разгружали поддоны с хлебом. Интересно, что между поддонами обычно мы находили от 10 до 20 батонов белого хлеба. Сердобольные женщины работавшие на хлебозаводе, знали, что машина пойдет в тюрьму и пытались помочь заключенным, засовывая, между поддонами с черным хлебом, батоны белого. Нам разгружавшим машину, всегда доставалось по батону белого хлеба и это была определенная награда за ночную работу. Там я узнал, что из этой камеры, тех у кого небольшой срок и общий режим, могут оставить работать в отряде по обслуживанию тюрьмы. Это особая категория людей и среди них самый большой отряд – это те, которые раздавали похлебку, так называемые «баландеры» (от слова «баланда»). Заключенные их не любили и доехать благополучно по этапу для «баландера» было проблематично. Их знали в лицо в камерах и обычно возникали конфликты с ними при раздаче пищи. К другим категориям заключенных, работающих в отрядах обслуги, отношение было более ровным и мне казалось нормальным остаться в таком отряде. У моей жены только что родился шестой ребенок и я не представлял, как она с двумя малыми детьми сможет посещать меня, если отправят куда‑то, и поэтому приложил все усилия, чтобы остаться в тюрьме в Москве. Я написал заявление и, о чудо, меня оставили. Случилось это в очередной отпуск нашего «кума» — оперативного работника, который как бы осуществляет функции КГБ среди МВД. «Кум» бы не оставил меня, ведь к верующим людям было особое отношение, но его не было, а моя статья не вызвала подозрения у начальника отряда – три года общего режима, человек с образованием. Так меня перевели в отряд, который обслуживал тюрьму. Прошел месяц, вышедший из отпуска «кум» потребовал дела заключенных, оставленных на «рабочке» и мое дело оказалось перед ним. Он пришел в ярость, но вышел уже приказ подписанный начальником тюрьмы, о переводе меня в отряд и что‑то менять было поздно, кроме того однажды, в беседе со своим отрядным я спросил: «почему нет горячей воды, а белье нам выдают мокрое после бани, это чтобы мы скорее умерли?» Он ответил, что нет. Здесь необходимо сделать отступление. Отношения между заключенными и администрацией всегда были враждебные. «Мент поганый!» — это самое безобидное, что звучало в адрес наших охранников, а они в свою очередь, не церемонились в обращении с заключенными. Работник тюрьмы не имеет права пожать заключенному руку. Это строжайше запрещено процессуальным кодексом, ибо заключенный усечен в правах. Один заключенный рассказывал, как они три раза разгружали ящики со стеклом и все три раза уронили эти ящики и сделали это с удовольствием. Я читал где то, как заключенный ко дню открытия 22 съезда КПСС, нанес на ухо наколку: «подарок 22 съезду КПСС». За это он был наказан и отсидел 15 суток в штрафном изоляторе, а в день открытия съезда он отрезал себе ухо и бросил в «кормушку». Заключенный в тюрьме очень бесправен и единственное, что он может сделать – это пописать в свой суп, чтобы потом его съесть, поскольку другой альтернативы навредить тюремщикам нет. Мне казалось, что администрация только и думает, как нас уничтожить. Но это было не так.

Я спросил: «Что с водой?» и ответ удивил меня: «Да поломано, а сделать некому. Какие‑то проблемы с водонапорной башней». Я сказал: «Отведи меня туда, я в этом разбираюсь». Одного взгляда было достаточно, чтобы понять в чем проблема. Два мощных насоса гоняли воду по, так называемому, малому кольцу, а о обратные клапаны не работали. Расходовалась электроэнергия, а воды становилось все меньше. Я сказал: «Закройте эту задвижку, а вот эту откройте. Насосы выключите совсем». В результате, везде появилась вода, а на меня стали смотреть, как на какого‑то волшебника. За это мне разрешили первую внеочередную передачу продуктов объемом в пять килограммов. Все это случилось в период отпуска «кума» и когда потом он требовал отправить меня на этап, начальник хозяйственного управления и начальник тюрьмы вступились за меня. Меня определили в столярную мастерскую, где я и проработал полтора года, одновременно присматривая за внутренней котельной. В тюрьме были проблемы с запчастями для котельной и я звонил своим знакомым в Москве и просил привести задвижки, насосы и разное другое. Так я впервые подошел к телефону и позвонил на волю. Чувство было такое, словно ты звонишь на Марс, какому‑то марсианину. Весть о том, что Семченко может звонить по телефону сыграла со мной не самую хорошую шутку. Меня называли предателем и чекистом. Кто же еще мог, с точки зрения заключенных, звонить по телефону на волю. Мои же друзья привозили разные необходимые запчасти для тюремного хозяйства и какие‑то вещи и продукты передавали мне. Так потянулись тюремные дни, размеренные и однообразные.

ГЛАВА 18. Вениамин Наприенко

Не могу не рассказать об одной интересной встрече на Краснопресненской пересылке. Я знал, еще будучи на воле, что под судом находятся некоторые из совета церквей «отделенных баптистов» и среди них был Вениамин Наприенко с которым мы были знакомы. Помню, как то Михаил Хорев, один из руководителей совета церквей, ныне покойный, привел Вениамина ко мне и сказал: «Этот человек будет для связи между нами и тобою». Вениамин выполнял функции связного – передавал письма, сообщения, ведь встретится далеко не всегда было возможно. И вот я услышал, что он арестован, находится в тюрьме и не может миновать пересылку. А однажды узнал, что его привезли и поместили в камеру. В это время я ремонтировал полы у руководителя отряда какого‑то корпуса в тюрьме. Было несколько корпусов: особый режим, усиленный режим, общий режим, женские корпуса и в каждом из был свой «отрядный». Ремонтируя полы, я спросил у «отрядного»: нельзя ли моего знакомого Вениамина Наприенко оставить здесь в «подрабочке» и поручился за него. Условия содержания для тех, кто был в «подрабочке» были легче. Этой просьбе предшествовало то, «отрядный» оценил сделанную мною работу и предложил в награду пачку сигарет. Я отказался, так как не курю. Он же спросил: «А что я могу для тебя сделать?» «Да вот есть у меня знакомый, если сможете ему помочь, то это и будет награда для меня.» Так я получил Вениамина Наприенко за пачку сигарет, о чем он вряд ли знает. Отрядный посмотрел дело Наприенко. Статья у него была 190 «прим». Статья 190 уголовного кодекса – это «недонесение о преступлении», а статья 190 «прим» – это «распространение заведомо ложных сведений о ситуации в СССР». По этой статье судили тех, кто печатал и распространял бюллетени «Вестник совета родственников узников», чем и занимался совет отделенных церквей баптистов, а это считалось клеветой на советский строй. Вениамина, возможно, задержали с партией этих бюллетеней. «Отрядный» на слово «прим» не обратил внимание и перевел Ноприенко в «подрабочку». Это было в отсутствие «кума», который следил, чтобы верующим не было никаких послаблений. Хотя мы были в разных камерах, через некоторое время мы встретились с Вениамином, обнялись. Он мне дал теплый свитер, а я ему дал фрукты, которые у меня тогда были. Начались наши долгие беседы и разговоры «о том, о сем». В совете церквей специально учили тому, как нужно вести себя в тюрьме. Например, запрещалось иметь контакты с руководством тюрьмы, принимать от них подарки. Считалось необходимым немедленно рассказывать сокамерникам о попытках вербовки со стороны администрации и др. Это было необходимо, чтобы избежать ошибок и достойно пройти через тюрьму. Вениамин твердо и прямолинейно следовал этому учению.