Молодежь семидесятых

Людям, которые сидели в камере «подрабочке» разрешали писать письма. Нам, в рабочем отряде было можно писать письма сколько угодно, а в «подрабочке» это было как исключение. Конечно, все письма прочитывались и некоторые из них «цензуру» не проходили и возвращались обратно. Читал наши письма один человек. Я понимая все это, старался осторожно касаться религиозной тематики, постепенно приучая к ней своего «цензора», хотя несколько писем мне все же вернулось. Я не возмущался и не спорил и старался в письмах касаться бытовых вопросов а в заключении всегда на память приводил несколько текстов Священного Писания. Постепенно, мой «цензор», а это была женщина, привыкла к моим письмам и убедилась, что в них нет ничего крамольного, нет закодированных сообщений и др. Она стала доверять и однажды я получил от своих друзей целую, переписанную от руки книгу Екклесиаста. Это был увесистый пакет, но она была уверена, что это текст Библии и ничего противозаконного там нет.

Когда мы беседовали с Вениамином, я рассказывал ему все это и убеждал последовать моему примеру. Вениамин не соглашался, он ссылался на то, СССР подписана конвенция о защите прав человека и теперь для верующих заключенных должна быть гарантирована возможность писать о своей вере в письмах на волю и даже иметь в камере Библию. Он хотел действовать прямо и жестко. Убедить его в обратном было не возможно. Я говорил ему о том, его необдуманные действия могут поставить под удар и всех его сокамерников – могут вообще запретить переписку, например. Так и случилось впоследствии. Закрыли переписку всей камере и у Вениамина были серьезные проблемы из за этого. Мы общались где‑то полтора месяца и однажды я узнал от работающих в бане, что в смирительной рубашке привели Вениамина, обрили наголо и отправили по этапу в Забайкалье. Не получилось ничего хорошего от нашего общения. Вениамин стал считать, что я сотрудничаю с органами госбезопасности, ведь я смог отставить его на более легких работах в “подрабочке”. В последствии до меня доходили слухи о том, что он писал письма на волю в которых распространял обо мне “худую молву”. Мы были разными людьми. Вениамин старался в тюрьме поддерживать ту позицию, которая свойственна «блатным» и ворам, а мне это было не нужно. Я конфликтов с администрацией не искал. Эта наша встреча наложила свой негативный отпечаток на мои дальнейшие отношения с советом отделенных церквей баптистов. Сейчас Вениамин Наприенко пастор одной из церквей в Москве. Мы хотели встретится с ним, но к сожалению встреча так и не состоялась. Я для себя понял, что главное для верующих – это не наши убеждения, а наши взаимоотношения. Если нет правильных чувств друг ко другу, то мы, оказавшись в тюрьме, всю тюремную зону поделим на бараки и скажем, что тут находятся правильные баптисты, а вот тут не правильные, а вот тут совсем не правильные пятидесятники и др. Это будет «беспредел», как поется в одной песне.

В отряде, где я работал было порядка 120 человек. В своей камере я старался быть в дружбе со всеми, а с некоторыми из других камер были сложные отношения, особенно с молодыми “баландерами”. С теми кто раздавал пищу, вообще часто возникали конфликты у заключенных, но их же и чаще других отправляли на этап, так как охранники ловили на незаконных деяниях – передать записку, достать сигареты и др. Конечно, при раздаче пищи всегда присутствовал дежурный охранник, но при этом передать что‑либо в камеру обычно не составляло труда.

Хотя камеры изолированы а режим в тюрьме жесткий, но заключенные обычно знают про все что происходит и знают все про свое начальство. Мы, например, знали, что начальник тюрьмы крутил роман со своей секретаршей. Была в тюрьме камера, где находились несколько художников, которые оформляли стенды, «красный уголок». Однажды начальник тюрьмы принес художникам японскую картинку с изображением голой женщины и попросил пририсовать туда голову своей секретарши. Такой подарок он хотел сделать своей возлюбленной. Вряд ли кто‑то знал об этом из администрации, но заключенные знали все. С одним из художников по имени Рафик, у меня сложились хорошие отношения и по сей день. Он работал у меня в компании “Теплотехник” и в издательстве “Протестант”. Очень талантливый и самобытный человек.

Помню, что хорошие взаимоотношения у меня сложились с нарядчиком. Каждому заключенному утром выписывался наряд на работу и делал это специальный человек. Распорядок дня в тюрьме был прост. Утром подъем под громкие звуки гимна СССР. В семь утра завтрак, а без четверти восемь построение и строем шли в специальную зону тюрьмы – “хозяйственный двор”, где каждый работал на отведенном участке. Покинуть свой участок заключенный не мог, так как автоматчики с вышек обязаны были без предупреждения стрелять по заключенному, который один идет по территории тюрьмы. Не скажу, что это строго соблюдалось, особенно на территории “хоздвора”. Случалось, что офицеру было лень идти с заключенным и он посылал его одного, и тогда заключенный слышал брань и угрозы часового: “Застрелю…”.

В тюрьме все очень жестко регламентировано, например, инструмент. Столярный инструмент – это почти оружие и у каждого из нас был чемоданчик с описью инструмента, а на каждом инструменте был нарезан номер. Приходя на работу, мы открывали свои ящики с инструментом, охранник проверял наличие, а когда заканчивали работу, то опять все тщательно проверялось. Унести с собой что‑либо в жилую зону тюрьмы было невозможно. Тюремщики активно пользовались услугами столярки. Нам, конечно, было запрещено выполнять их личные заказы, но отказать было невозможно. Таких заказов было много. В мою работу входило так же посещение камер, остекление окон, ремонт рам, замена досок выбитых трудолюбивыми заключенными и разное другое. Несколько раз выводили меня в городские камеры теплоснабжения. Это отдельная история. Идет заключенный, а впереди двое с автоматами, сзади охранник с автоматом и обязательно охранник с собакой. Так выводили заключенных за пределы тюрьмы, чтобы, например, почистить что‑то или починить. Очень дорогое это было удовольствие для бюджета СССР. Я не думаю, что и сейчас что‑либо изменилось.

Сидел со мной один очень интересный человек – тренер по водному поло. В пьяном состоянии он сбил насмерть человека. Несмотря на свои заслуги, а он руководил сборной СССР, его осудили на несколько лет общего режима. Мы подружились. Человек он был добрый и много рассказывал о тех странах, где ему удалось побывать. Сидели со мной самые разные заключенные. В моей бригаде был пожилой человек, сидевший за то, что ударил своего начальника по голове деревянным молотком – киянкой. Начальнику нравилось издеваться над ним и постоянно изводить придирками. И вот в один из дней, получил начальник киянкой по голове. Был в бригаде тот, кто сел за драку. С этим человеком отношения не сложились и он потом, уже на воле пытался преследовать меня, но вскоре умер от передозировки наркотиков.

Очень однообразный быт в тюрьме. Подъем, работа, съем на обед, продолжение работы, вечером пара часов свободного времени и отбой. В субботу в тюрьме рабочий день, правда на один час короче. В выходной- воскресенье были свидания, можно было спать, читать или заниматься спортом. На улице были примитивные спортивные снаряды.

ГЛАВА 19. По этапу

Запомнилась мне группа жителей Подмосковья, которые сумели похитить большое количество краски для позолоты. Это была особая краска: она использовалась для росписи посуды и в ней было растворено большое количество золота. У этого преступления интересная предыстория: какой‑то ученый защитил диссертацию, что золото, которое химически растворено в этой краске невозможно извлечь обратно никакими способами. Наверное, именно по этой причине, краска не особенно сильно охранялась. Похитив большое количество этой краски, эти люди стали думать, а что дальше с ней делать и тут сработала смекалка: если пропитать этой краской обыкновенную паклю и бросить в топку, то при сгорании золото падает мелкими каплями в частоте четыре девятки. Это было просто, как и все гениальное. Итак они превратили краску в золото, а затем нашли помещение и договорились с умельцами, которые сделали для них необходимое оборудование для производства золотых царских червонцев. Штамповали червонцы с изображением царя Николая и продавали их и коллекционерам и просто тем, кто хотел хранить свои сбережения в золоте. Царские червонцы, обычно ни у кого, в том числе и у правоохранительных органов вопросов не вызывали: всегда можно было сказать, что это бабушкино наследство. Так некоторое время продолжалось, но всё‑таки их арестовали. Арестовали главаря этой группы и нашли у него очень большое количество золота. В советское время за подобные преступления была высшая мера наказания и его приговорили к высшей мере. Он же постоянно оттягивал исполнение приговора тем, что сдавал кого‑то из своих подельников. Пока шло следствие и выяснение обстоятельств, он получал отсрочку, а потом сдавал другого подельника. Конечно этого человека ненавидели те, кто сел из за него и в тюрьме с ним всякое могло случиться, но его охраняли. Более подробно описывать мое пребывание в Краснопресненской тюрьме не стоит, ибо ничего особенно интересного не было.