А. Блок. Его предшественники и современники

земного и духовного начал. «Свет из тьмы» — вот тема стихотворения, притом

«тьма» тут означает «землю». Недаром молодой Блок с его исключительным

«слухом» на стихи писал об этой вещи: «Но надо же и тьмы» (VIII, 24),

подразумевая под «тьмой» именно трагизм. В анализе З. Минц комическое

недоразумение: стихотворение прочитано в обратном смысле. Стихотворение

«Нильская дельта» охарактеризовано З. Минц как «гимн радости земной

жизни» (Блоковский сборник, с. 191). Это же просто нелепость, если называть

вещи их именами. Стихотворение посвящено теме воскресения мертвых как

высшей правде христианства:

Не Изида трехвенечная

Ту весну им приведет,

А нетронутая, вечная

«Дева Радужных Ворот».

Это концовка стихотворения. З. Минц цитирует первую строфу, где

говорится о земной весне, и не замечает, что далее речь идет о смерти как

последователей Соловьева (таких, как Андрей Белый, Вяч. Иванов или

Мережковский) наблюдается прямое одновременное следование и Соловьеву, и

Ницше. Подобное соединение на первый взгляд кажется странным, на деле же в

таком «синтезе» есть своя логика. И для соловьевства, и для ницшеанства

существенны своеобразная «практичность», действенность, стремление от

«слов» перейти к «делу». Соловьевская «синтетическая индивидуальность», как

и ницшевский «сверхчеловек», имеют действительно практические, по-своему,

цели. Если классический немецкий идеализм, с которым многими чертами

связаны Соловьев и Ницше, стремился прежде всего понять и осмыслить мир

предельном несовершенстве земной жизни («старой весны»), а что «новая

весна» (смысл всей вещи) это воскресение мертвых. «Новая весна»

определяется как «нетронутая, вечная» — т. е. именно как неземная. В свое

время уже В. Я. Брюсов определял тему «Нильской дельты» так: «Гимн

Вл. Соловьева говорит о воскресении…» (Далекие и близкие. М., 1912, с. 39).

Совершенно очевидно, что в стихотворении Вл. Соловьева, если рассматривать

его как целостное идейное построение, развиваются те же идеи, что и в

приводившемся выше письме к Л. Н. Толстому: «воскресение мертвых»

рисуется в нем как высшая правда христианства, как окончательное

преодоление земной жизни в спиритуалистическом «синтезе». Следовательно,

утверждение З. Минц, что перед нами «гимн радости земной жизни»,

представляет собой не просто неправильное прочтение единичного

стихотворения, оно обнаруживает также полное непонимание соловьевской

идеи «синтеза» — убежденность в том, что у Соловьева действительно

сливаются, «синтезируются» материализм и спиритуализм. Извлечь такое

представление о «синтезе» из сочинений самого Соловьева нельзя: он

неоднократно в самой прямой форме заявлял, что его учение о «синтезе» носит

богословский характер. Либеральные ученики Соловьева, пытаясь «выправить»

его общественно-политические взгляды, нисколько не отрицали

спиритуалистического характера его воззрений. До сочинения З. Минц в

советском литературоведении сколько-нибудь развернутая постановка

проблемы об отношении символизма и Соловьева в связи с концепцией

«синтеза» имелась только в моей книге «Герой и время» (Л., 1961). В научной

литературе принято обговаривать в первую очередь именно постановку

проблемы у исследователя-предшественника. З. Минц этого не делает.

Разумеется, это — дело ее научной совести. В моей книге соловьевская

концепция «синтеза» изложена неполно. В чрезвычайно сжатом виде там

излагается только замысел Соловьева слить «земное» и «духовное» (то, о чем

здесь говорится на с. 58 – 64). Это объясняется темой и логикой моей работы,

посвященной проблемам театра и драмы. При невнимательном чтении моей

книги можно было понять дело и так, будто бы Соловьев действительно

«синтезирует дух и плоть» в самом прямом смысле этих слов. Доказывать же

невозможность «синтеза» материализма и спиритуализма я не считал нужным:

кому же придет в голову, что и сейчас найдутся охотники до таких чудес. На

протяжении всей своей статьи З. Минц неоднократно полемизирует со мной, и

новых общественных отношений, буржуазных отношений, то «новые»

мыслители в первую очередь озабочены тем, чтобы найти философские основы

для удержания, укрепления отношений собственности. Элементы критики

буржуазных отношений отступают на второй план перед тенденциями к

созданию «положительной», оправдывающей буржуазное бытие, «цельной»

философии. Отсюда становится понятной ожесточенная полемика Соловьева с

Л. Толстым. Уже в ранних работах Соловьев подчеркивает жизнеспособность

основных институтов старого общества, но именно в полемике с Толстым

(скажем, в «Трех разговорах») приобретает особую резкость охранительная

тенденция. Противоречивое учение Л. Толстого содержит в себе

уничтожающую критику отношений старого общества, его важнейших

институтов — частной собственности и ее правовых норм, церкви, государства.

С точки зрения Соловьева, это нигилизм и безбожие. Толстой изображен в

«Трех разговорах» как предтеча антихриста. Соловьев ищет новых способов

утверждения религии, государства, старой семьи, доходя в конце жизни даже до

оправдания колониальных войн и Вильгельма Второго. «Цельная»,

«положительная», «синтетическая» философия Соловьева противостоит

«разрушительным» идеям Толстого. Поэтому-то Соловьев и становится

учителем Н. Бердяева и Д. Мережковского (особенно близкого к Соловьеву),

несмотря на отдельные полемические выпады учеников против учителя.

Исчерпывающая характеристика того цикла общественных явлений, который

определил успех и влияние учения Вл. Соловьева, дана в статье Ленина «О

“Вехах”»: «Для современной эпохи характерно то, что либерализм в России

решительно повернул против демократии…»36

Кризисные явления, осознаваемая, видимо, самим Соловьевым

несостоятельность общей системы мировоззрения характерным образом

преломляются в его поэтическом творчестве: здесь, так же как и в философии,

кризис «прячется» более резким, обостренным, судорожным выражением

основных тем и проблем. Возрастает само количество стихов — Соловьев как

бы стремится в 90-е годы доделать, довершить свою поэтическую систему;

более интенсивное создание стихов сопровождается обострением в них не

только тем, проблем, но и выразительных средств. Тема «синтеза»,

искусственно созданной путем «слияния» материально-чувственного и

духовного начал цельной человеческой индивидуальности, с начала и до конца

поэтического пути Соловьева остается главной, центральной в его творчестве,

однако несколько меняется ее содержательное наполнение и поэтическое

воплощение. Для стихов 70-х годов, как это говорилось выше в связи с «Песней

офитов», характерно несколько лобовое выражение темы синтеза — ни

по существу смысл полемики сводится к тому, что я не нахожу в философии и

поэзии Соловьева «гимна радости земной жизни». Подтверждаю еще раз: да, не

нахожу Опущенная в книге «Герой и время» тема трагической

противоречивости построений Соловьева и кризиса его взглядов в конце жизни

излагается здесь на с. 66 – 68.

36 Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 19, с. 172.

«природное», ни «душевное» начала не разработаны, не развернуты

поэтически, но несколько механически противостоят друг другу и сплетаются

друг с другом. Из этого не следует, что, скажем, природные явления вообще не

входят в стих. Нет, они могут и привлекаться к общему раскрытию темы, но

важно то, что всегда ощутима их чисто служебная, внешняя роль: так, в

стихотворении «Вся в лазури сегодня явилась…» (1875) появление мистической

возлюбленной, несущей «синтез», гармонию, высшую правду, уподобляется