А. Блок. Его предшественники и современники

оформившими, были: особая острота чувства катастрофичности весной 1901 г.,

особое обострение личного любовного чувства тогда же и, наконец, «все это

было подкреплено стихами Вл. Соловьева, книгу которых подарила мне мама на

Пасху этого года» (VII, 344).

При этом, согласно блоковскому контексту, самое выделение и

рассмотрение порознь этих отдельных слагаемых единого процесса носит

несколько искусственный характер: все они вместе предстают в комплексе, в

«слиянии всего»; рассматривая же их порознь, надо помнить, что обострение

индивидуального любовного чувства есть вместе с тем признак общей,

космической тревоги, а в том, что, по словам поэта, «… всем существом моим

овладела поэзия Владимира Соловьева» (VII, 13), — сказывается также и общий

кризис, и личная любовная тревога. Получается так, что необычайно

интенсивная увлеченность стихами современного, недавно умершего поэта

толкуется как «слияние всего», как духовный выход из наметившихся,

осознаваемых и чувствуемых жизненных противоречий. Но именно так — как

«слияние всего», как наиболее универсальный, всеохватывающий выход из

противоречий современного мира — рассматривал свою философско-

мировоззренческую систему и сам Вл. Соловьев. Поэтому надо попытаться

заново поставить неоднократно подымавшийся в специальной литературе

вопрос о соотношении между творчеством Блока и единым в своих разных

гранях — философской, публицистической и поэтической — творчеством

Вл. Соловьева. Разумеется, когда один и тот же человек пишет и философские

трактаты, и публицистические статьи, и стихи на интимно-лирические темы,

всегда есть известная сложность во взаимоотношениях между этими разными

родами литературной деятельности. Но даже и в случаях относительно разного

подхода автора к разным граням своего творчества (как это было, скажем, у

Ап. Григорьева) проблемой является установление более или менее сложных

внутренних связей (иногда противоречивых) между этими различными родами

деятельности одного человека. В случае с Вл. Соловьевым этот вопрос о

соотношениях обстоит намного проще: общая тенденция его деятельности к

«слиянию всего» воедино настолько велика, что не будет особого огрубления,

если сказать, что стихи Соловьева — во многом иллюстрации на личном

материале к его общефилософским положениям и декларациям. Попытки

противопоставления философии и стихов Соловьева могут основываться или на

особых поводах, далеких от самой проблемы, или на простом недоразумении.

Увлечение Блока в начальные годы нового века философско-

художественными идеями Вл. Соловьева не было единичным явлением: именно

к этой поре обнаруживается, что Соловьев представляет собой наиболее

значительную, крупнейшую, в своем роде «собирательную» фигуру в общем

упадке русской буржуазно-дворянской философской мысли последних

десятилетий XIX века. Внимание к его философствованию привлекается

благодаря именно тому обстоятельству, что он предлагает видимый выход из

общего кризиса упадочной философской мысли. В той или иной степени

связаны с философией Соловьева такие на первый взгляд разные мыслители,

как Л. Лопатин, братья Трубецкие (представляющие, с другой стороны,

академическое философствование), В. Розанов, А. Волынский (при жизни

Соловьева полемизировавшие с ним, но в последующей деятельности

обнаруживающие определенное сходство своих идей с соловьевскими по

разным линиям), С. Булгаков и Н. Бердяев (начинавшие свой путь в совсем

иных традициях общественной мысли, но пришедшие к явному соловьевству),

наконец, представители «нового искусства», символизма и декадентства —

Д. Мережковский, Вяч. Иванов, Андрей Белый (наиболее близкие к

соловьевству, хотя подчас и отрицавшие этот факт) и т. д. Затем, совершенно

несомненно проникновение в начале нового века соловьевских идей в смежные

области гуманитарной деятельности — в публицистику, историю общественной

мысли, искусствознание. Такой относительно широкий резонанс идей

Соловьева может быть объяснен тем, что Соловьев с самого начала своей

деятельности обрушивается на «отвлеченные начала», на губительную

раздробленность, отдаленность от жизни старых научно-познавательных и

общественных традиций, проповедует «… великий синтез, к которому идет

человечество, — осуществление положительного всеединства в жизни, знании

и творчестве…»18. Такие призывы к «слиянию всего» в некоем новом

«синтетическом» мировоззрении представляются возможным выходом из

тупика, в котором оказывается к началу века буржуазная философская мысль,

неспособная теоретически овладеть целым циклом вновь обнаружившихся

общественно-исторических противоречий19.

Вл. Соловьев нисколько не скрывает, что то «положительное всеединство»,

или «великий синтез», или «цельное знание», которое он противопоставляет

«отвлеченным началам» старого буржуазного мировоззрения (воплощенным,

например, в классическом немецком идеализме), является «идеальным

совершенством» теоретически «подновленной» христианской религии. В

достаточно откровенной форме Соловьев пытается построить новую

теологическую систему, вступая подчас в более или менее явные коллизии с

официозной церковностью. С другой стороны, постоянно полемизируя с

«отвлеченными началами», классического буржуазного идеализма (большим

знатоком которого он является), он нимало не скрывает и того факта, что свою

теологическую постройку он возводит, во многом используя отдельные стороны

старых идеалистических учений (в особенности Шеллинга и Гегеля). В этом

смысле он отличается от аналогичных ему во многом явлений западной

философии: Шопенгауэр и его ученик Ницше, с одной стороны,

«христианский» философ Кьеркегор (особенно близкий к Соловьеву), с другой

стороны, подвергают классический идеализм критике за отдаленность от

жизни, от современной науки, от норм повседневного человеческого

поведения и т. д., — однако свои связи с критикуемыми учениями они

вуалируют. Соловьев этих связей не прячет. Напротив, он прямо претендует на

то, что в его философии соединяются, «синтезируются» «идеализм и

позитивизм», Кант и Спенсер, Гегель и Чернышевский и т. д. Соловьев хочет

18 Соловьев Вл. С. Критика отвлеченных начал. М., 1880, с. VII.

19 Сопоставление символизма и, в особом смысле, также Блока с

Соловьевым в плане проблемы «синтеза», или «целостного мировоззрения» и

«цельной личности», в известной мне блоковедческой литературе было

произведено впервые в моей работе 1940 г. Часть этой работы, зачитанная как

доклад на блоковской комиссии ИРЛИ (Пушкинский Дом), под названием «Блок

и Соловьев», в виде отдельной статьи дважды включалась в блоковский том

«Литературного наследства» (1941 и 1946 гг.). Издание осуществлено не было.

Некоторые основные положения этого сопоставления в сжатом виде изложены в

цикле статей «Театр Блока» в моей книге «Герой и время» (Л., 1961. См. с. 395 –

407, 430 – 431, 435, 470 – 474, 476 – 477, 479 – 480, 484 – 485, 490, 523 – 525,

528 – 530, 564, 569 – 570, 577 – 578) Само собой разумеется, речь идет о

проблеме, концепции, но не о литературном материале — материал содержится

в сочинениях Соловьева и его учеников, высказываниях Вяч. Иванова, Андрея

Белого и т. д., а также самого Блока; однако этот материал не входил в поле

зрения исследователей, поскольку не возникала сама проблема соотношения

Соловьева и Блока в плане теории «синтеза», связь между Блоком и

Соловьевым усматривалась в односторонне понимаемом платонизме.

своей философией ответить на все вопросы жизни — соединением точного