Четвертое измерение

Как-то Володя потерял за два дня трех «коней», и был очень зол.

— Вот я им покажу! — бормотал он, плетя новую бечевку. — Я им покажу, я их накормлю!

Дело в том, что надзиратели, хватая «коня», обычно кричали: — Спасибо за хороший завтрак!

Я обратил внимание, что Володя плетет «коня» очень небрежно, лишь в две нитки. Но я молчал — ему видней. Закончив плести, под вечер, Вовка объявил: «Затыкай носы!» — снял штаны и сделал в пакет из плотной бумаги то, что полагается делать в уборной... Потом он привязал этот пакет к бечевке и, влезая на окно, громко заорал: «Держи коня!» Выждав для верности несколько минут, он кинул пакет, не целясь, внизу его схватили жадные руки, нитка оборвалась, и торжествующий Володька спрыгнул с окна.

— Спасибо, — кричали снизу надзиратели, еще не развернув пакет.

— Кушайте на здоровье! — хохотал Володька и мы вместе с ним.

Минуты через две со двора раздалась дикая ругань, матерщина: развернули...

— Ну, как? — Володька уже опять был на окне. — Понравилось? Еще хотите? Могу еще пакетик устроить, отборного!

Ругань надзирателей снизу была лучшим доказательством успеха.

Но с этого дня надзиратели уже обозлились, и охота за «конями» стала более серьезной и упорной: нам приходилось туго.

 — Ну, я им заделаю! — бормотал Володя и плел очередного «коня».

Уже все носки были на исходе... А коня он плел непомерно толстого, крепкого — канатик, а не бечевка.

— Ты зачем это такой плетешь? — поинтересовался кто-то.

— Сейчас увидишь! — хмыкал Володя.

И мы увидели... В конец каната Володя вдел большие четыре крючка, наподобие рыболовных; он сделал их из найденных где-то гвоздей, и хорошо заточил концы. Около этих крючков он привязал небольшой пакетик, чтобы не подумали опять, что это кал, — и вечером после долгих вызовов и криков «держи коня!» — кинул, сознательно промахнувшись.

Внизу надзиратель торжествующе схватился за веревку, а Володя быстро начал тащить крепкий канатик вверх, и крючки впились в руки надзирателя: мы это поняли по крику боли, раздавшемуся за окном.

— Ну, как, конокрад! Будешь еще коней красть? — зло и радостно кричал Вовка, подтягивая веревку вверх. Надзиратель, попавший на крючки, истошно орал, кто-то во дворе матерился. Наконец, веревка ослабла, ее отрезали внизу.

Через час к нам в камеру вошел начальник тюрьмы с целой свитой офицеров и надзирателей.

— Вы что мои лучшие кадры калечите? — капитан был явно вне себя.

 — А вы прекратите ненужный спор: мы раньше передавали продукты из камеры в камеру, и все было спокойно, — парировали мы.

— Я вам покажу, как мною командовать! Забрать его в карцер! — кричал он, показывая пальцем на Володю.

— Никто в карцер не пойдет. Если примените силу, то мы всей тюрьмой вам такое сделаем, что с вас погоны полетят! — кричали мы.

Капитан отступил. И со следующего дня мы свободно передавали табак и продукты из камеры в камеру, как будто и не было спора и ругани...

План побега тем временем становился реальней с каждым днем, так как мое знакомство и чисто человеческие отношения с надзирателем перешли в совершенно иную стадию. Однажды я заметил, что он взволнован и расстроен, спросил, в чем дело. Он замялся, но на следующий день нашел возможность рассказать мне, что его брат, служивший в Восточной Германии в каком-то советском учреждении, попытался перейти на Запад, был арестован, и теперь он не знает, что с ним... Ситуация была странная и неожиданная: если это провокация, как решил кое-кто у нас в камере, то все ясно: оперуполномоченный хочет нас дешево «купить», но если это всерьез... Я лично верил этому простому парню, чувствовавшему себя здесь не на месте. Глаза у него были честными, а глазам надо верить — это лучше любого паспорта. И я решил позондировать почву: в последующие дни я прямо говорил этому человеку, что нам тяжело здесь, что мы хотели бы сделать то, что пытался сделать его брат, но мы в тюрьме и ищем способа уйти отсюда. Парень слушал, не прерывая, а я давал ему время привыкнуть к подобным темам. Наконец, я прямо спросил его: знает ли он, как можно выйти из этой тюрьмы? Он ответил, что не знает. Это было хорошо: подосланный КГБ человек сказал бы, что знает. Разговоры эти велись месяца два, медленно, по нескольку слов в день, когда мы гуляли, и надзиратель этот стоял на стене прогулочных двориков. Наклонившись ко мне, он тихо говорил или слушал меня, а товарищи мои затевали в противоположном углу какой-нибудь громкий спор и делали вид, что они на нас не обращают внимания. Но настал день, когда эта и без того фантастическая история с вовлечением надзирателя в подготовку побега перешла всякие реальные границы: придя утром к нашей камере и подавая мне в «кормушку» валенки, парень прошептал:

— Мой брат прибыл в Семипалатинск с этапом сегодня ночью...

Я оцепенел. События явно убыстрялись и развивались как в киносценарии. Ребята в камере настаивали, что все это подтасовка «опера» и нас тянут в ловушку. Но этот простой парень не был великим актером, а я только что видел его потрясенное лицо и испуганные глаза, глаза человека, попавшего в беду. Через несколько минут он пришел за нами и повел на прогулку. Тут он мне тихо рассказал, что ночью его вызвали быть в конвое, принимать арестантов с поезда. Ни он, ни брат не подали вида, что знают друг друга. Этап этот они отвезли в пересыльный лагерь, тут же, при тюрьме. Парень смотрел на меня с мольбой:

— Посоветуй, что делать!

Я сказал ему, чтобы он «забыл» взять валенки после прогулки и пришел за ними через час, тогда я скажу ему, что об этом думаю.

Когда мы вернулись в камеру, я рассказал все товарищам, и решено было просить его помочь нам с побегом, посоветовать организовать побег брату и всем вместе уходить за границу.

Стоя у кормушки, я коротко и четко сказал этому человеку, что мы собираемся бежать и возьмем его с братом. Надо, чтобы он вывел брата из лагеря, как бы на допрос в административный корпус, так как все равно через несколько дней начальство узнает, что один брат сидит, а другой его охраняет, и тогда будет все кончено: брата отправят дальше, а его уволят с работы. Выведя брата, он должен увезти его в какой-нибудь знакомый казахский аул, к друзьям и дать нам этот адрес: мы туда доберемся после побега. Нам нужен хороший стальной нож, план чердака тюрьмы и надо знать, какой наклон у крыши и что за забором, куда мы будем прыгать. Все это я попросил его написать и передать нам с ножом и планом в валенке завтра. Парень выслушал меня внимательно, но смотрел совершенно ошарашенно. Когда он ушел, я подумал, что он и сейчас еле-еле воспринимает то, что ему говоришь, — а если бы мы его постепенно не готовили предыдущие месяцы?

На следующий день мы получили от нашего друга план чердака и слуховых окон, угол наклона крыши и хороший нож! Фантазия превращалась в реальность. И надзиратель не постеснялся все подробно описать своей рукой: это снимало подозрения в предательстве. Тут же он писал, что брата своего попробует завтра вывести из лагеря и сообщал адрес, где они будут ждать нас. Сплошная удача: у нас будет, где остановиться в первые дни, что очень важно.

В эту же ночь мы начали работу: в тот угол камеры, который не просматривался надзирателем, перенесли тумбочку, на нее влез самый сильный из нас — Володя Стропило — и начал аккуратно резать сначала штукатурку, а потом доски потолка. Дело шло медленно, люди менялись, доски были очень толстыми, работать, вытянув руки вверх, было очень трудно. К середине ночи мы поняли, что работа эта не на один день... Встал очень серьезный вопрос: как закрыть отверстие в потолке? И опять нас выручил наш блатной! Стропило оторвал кусок простыни, густо забелил его зубным порошком, разведенным водой, высушил, подогнал цвет материала к цвету штукатурки потолка, наклеил этот кусок материала на дырку и замазал швы тем же раствором зубного порошка. Все мы остались без зубного порошка, но отличить место пролома на потолке мог только тот, кто знал его: сказывался опыт бесчисленных побегов, опыт целых поколений лагерников и арестантов России...