Неман! Неман! Я — Дунай!

Высокий, атлетически сложенный Лукьянченко поражал нас своей работоспособностью. В любое время дня и ночи его можно было застать в штабе или встретить в соединениях. И было непонятно, когда он умудрялся отдыхать. Нам, связистам, начальник штаба уделял особое внимание.

Незадолго до начала операции мы тепло проводили генерала Озерова. Федор Петрович командовал потом армиями, был начальником штаба Волховского фронта, его 50-я армия в числе других штурмовала Кенигсберг, а генерал Озеров стал первым начальником гарнизона этой бывшей цитадели немецкого милитаризма.

Новым командармом был назначен генерал-лейтенант Сергей Георгиевич Трофименко. Волевое лицо, сдвинутые густые брови, сердитый, даже чуточку мрачноватый взгляд свидетельствовали о его крутом характере.

^{С. Г. Трофименко (фото 1945 г.)}

* * *

В февральской операции армия имела задачу овладеть Старой Руссой — мощным пунктом обороны и основным узлом коммуникаций демянской группировки противника, — а в дальнейшем наступать на северо-запад в направлении Шимска.

К приезду командарма на ВПУ все было подготовлено и проверено. В надежности связи я не сомневался.

Нашему наступлению должна была предшествовать мощная артиллерийская подготовка. Но получилось по-другому.

Ранним утром 23 февраля противник, упредив нас, открыл артиллерийский и минометный огонь. Через пятнадцать минут вышла из строя проводная связь с ее многочисленными обходными направлениями. Меня вызвал генерал Трофименко.

— Почему нет связи? Для чего вы здесь находитесь?

— Перебиты все линии, товарищ командующий. Через десять — пятнадцать минут восстановим. А пока нет проводной связи, разрешите поставить у вас переносную радиостанцию…

— Сам знаю, когда пользоваться радиостанцией! — взорвался командарм. — Овладеем Старой Руссой, пойдем вперед, тогда и давайте радио. А сейчас чтобы была телефонная связь!

Через несколько минут телефон заработал, но буквально тут же линия снова оказалась перебитой. Очередная нахлобучка. Явившись по вызову командарма в третий раз, я не выдержал:

— Товарищ командующий, связисты тоже находятся в бою! Кругом рвутся снаряды и мины. В такой обстановке поддерживать бесперебойную проводную связь невозможно, а от радио вы отказываетесь…

— Опять вы о своем! — уже более спокойно ответил генерал. — Идите и принимайте все меры. Телефонная связь должна работать.

Как только начал стихать артиллерийский огонь, связь заработала более устойчиво.

В результате проведенной операции была прорвана оборона противника южнее Старой Руссы и перерезаны последние пути к демянской группировке. Своей активностью наша армия содействовала 11-й и 34-й армиям в ликвидации демянского котла.

Однако очень ранняя оттепель сделала невозможным дальнейшее продвижение. Противнику удалось удержать Старую Руссу. Соединения 27-й армии закрепились на новых рубежах.

Сразу же после окончания операции ко мне зашел начальник отдела кадров.

— Командующий приказал представить отличившихся связистов к правительственным наградам. Скажу по секрету, вы представлены тоже.

После того, что произошло на ВПУ командарма, я ожидал чего угодно, но только не этого.

Забегая вперед, скажу: работать с генералом Трофименко было хотя и нелегко, но интересно. Требовательный и суровый, он всегда внимательно выслушивал мои соображения, касающиеся связи, а нередко спрашивал и совета в выборе пунктов управления. Если я находился на наблюдательном пункте, командарм подзывал меня к стереотрубе и говорил: «А ну-ка, взгляните. Видите, как успешно идет прорыв? Немцы начинают отходить. Готовы ли ваши связисты? Здесь мы не засидимся». Но так было потом, в дальнейших боях.

С завершением февральско-мартовской операции закончилась боевая деятельность войск нашей армии на Северо-Западном фронте. В апреле мы передали занимаемую полосу 34-й армии и вышли в резерв Ставки, а потом передислоцировались в Рязанскую область.

Незадолго до того в резерв Ставки была выведена и 11-я армия. Мне удалось побывать у старых боевых друзей, повидать майора Гошаля, капитана Васильева, полковника Сошальского. Это была встреча перед долгой разлукой. Рошаля я увидел затем только после войны на учениях в Германии, с Васильевым довелось встретиться лишь через 12 лет, когда я уже ушел в отставку, а он работал в Министерстве связи. А вот Алексея Андреевича Сошальского я видел тогда в последний раз. 31 августа 1943 года коммунист Сошальский погиб на Луганщине в бою под селом Дьяково.

6

В первых числах мая 1943 года армия, получив новые соединения, совершила многокилометровый марш под Ливны, Орловской области. В течение двух месяцев войска строили здесь тыловые оборонительные рубежи, совершенствовали свое боевое мастерство, готовились к предстоящим жестоким сражениям. Боевая подготовка в подразделениях шла успешно, но меня по-прежнему беспокоил некомплект имущества. Недоставало кабеля, телефонных аппаратов, переносных радиостанций. В полку не было ни одного исправного мотоцикла. Во время учебы мы обеспечивали связь, но в боевых условиях управление войсками могло оказаться под угрозой.

Эти мысли ни на минуту не покидали меня. Решил еще раз вызвать своего помощника по снабжению и ремонту инженер-майора Гринченко.

Надо сказать, поначалу, когда Гринченко перевели в наш отдел, я словно бы разочаровался в нем, хотя сам ходатайствовал об этом переводе. Свои прямые обязанности он исполнял будто и добросовестно, но без особой инициативы, без огонька, что ли… К жизни отдела Гринченко тоже вроде бы оставался равнодушен, товарищей сторонился. А в нашем отделе давно существовали совсем иные традиции. Я уже стал подумывать: «Может, не по душе инженеру новая должность?» Но тут я был совершенно неправ. Пока Алексей Алексеевич вникал в работу отдела, пока по-настоящему не освоился с новой должностью (а она была не из легких), пока близко не узнал своих товарищей по работе, он действительно держался как-то в стороне от всех и от всего. Но прошло немного времени, и Гринченко незаметно стал душой коллектива. Веселый, жизнерадостный, изобретательный, он не только прекрасно справлялся со своими обязанностями, но выполнял их, я бы сказал, как-то особенно лихо, с блеском. А своим отношением к трудностям напоминал мне полковника Козачка: трудности не пугали, а, скорее, вдохновляли инженер-майора. Мне порой даже казалось — исчезни разом все трудности, Гринченко сникнет.

И уж совершенно был я неправ, когда посчитал майора Гринченко малоинициативным командиром. Его инициативы хватило бы на троих. Вот и теперь, когда вырисовалось весьма неприглядное положение со средствами связи, я решил еще раз посоветоваться с Гринченко, в надежде, что он сумеет найти какой-нибудь выход.

— Что будем делать, Алексей Алексеевич? Обещают что-нибудь снабженцы?

— Ничего утешительного, товарищ полковник. Если говорить откровенно, то надежды мало. Это точно.

— Надо же что-то делать. Мотоциклов нет. Кабеля нет. Линейные надсмотрщики изолируют сростки кабеля газетами и тряпками! В частях забыли, как выглядит изоляционная лента. С радиостанциями и питанием к ним тоже не лучше…

Алексей Алексеевич рассеянно слушает меня (все, что я говорю, для него не новость), потом начинает смущенно улыбаться:

— Знаете что, товарищ полковник, давайте рискнем?

Ага, думаю, кажется, входит в азарт, это уже хорошо. И я решил подзадорить своего помощника:

— А чем мы, собственно говоря, можем рискнуть?

— Риск, конечно, есть риск… Но что остается еще делать? — тянет Гринченко.

— Готов рискнуть чем угодно! — здесь уже, кажется, я сам начал входить в азарт.

— Пошлите меня в Москву. Ей-богу, кое-что привезу, — выпаливает он.

Скажи это кто-то другой, меня бы наверняка разочаровало такое предложение. Многим казалось, что в Москве только и ждут, чтобы удовлетворить наши заявки, что снабженцы в Москве — добрые дяди, а наши фронтовые — лютые вороги. Нет, я понимал, что трудности снабжения вызваны объективными причинами, а не только нерасторопностью армейских или фронтовых снабженцев. Но в выдающиеся способности майора Гринченко я верил, как фаталист.