Запад – Восток. Записки советского солдата 1987–1989 гг

Его товарищем-«подельником» был Кирилл Грибанов (Амурская область). Он мне сразу не понравился. Злой, непорядочный, он был с «гнильцой», постоянно косил то под блатного, то под спортсмена. Когда «закрыли» на «кичу» Олега, он временно прибивался то к нам, то к «корейцам».

Водитель командира части Антон Прибывалко (Приморский край) часто бывал в их каморке. Себя считал «кручёным-верчёным». Любил Антон приврать, как он с дружками до армии наезжал во Владик на своем мотоцикле с разборками. Частенько «борцы» мотались на командирском уазике по своим делам.

Еще одним членом их объединения был борец Дмитрий Коршунов (Красноярский край), перворазрядник по дзюдо. Огромный как медведь, спокойный, ему было все «фиолетово». Любимым развлечением его была отработка бросков над «бандерлогами» (так он называл всех нерусских). Когда он выходил из каптёрки, «бандерлоги» с визгом разбегались в разные стороны. При встрече он всегда обнимал меня своими медвежьими руками, приговаривая: «Как дела, зёма?»

С Гордым и его командой у меня сложились в принципе хорошие отношения. Мы друг другу не мешали. А перед самой моей отправкой домой он пожал мне руку и пожелал счастливого пути.

Беседуя как-то с Олегом, я обратил его внимание на то, как пять азербайджанцев в углу «прессуют» какого-то лоха.

— Чмэр! Я твой глаз е…ль, я твой ухо е…ль, я твой мама е…ль, я твой сестра е…ль! — кричал каптёрщик Омар-оглы. — Иды, мой каптёрка, мой поль, лёхь ванучий!

— Смотри, Олег, — сказал я, — русского бьют, и никому нет дела. А если бы зацепили азера, их сбежалась бы целая толпа.

— Женя, а в случае наезда этот чмырь впряжётся за меня? Он будет где-нибудь гаситься, спасая свою шкуру. Он сам виноват в том, что его там «лошарят».

На это мне нечего было сказать — действительно, всё так выходило.

Гарнизонная гауптвахта («кича») была расположена на территории части и представляла собой обнесенное бетонным забором караульное помещение с решетками и несколько камер. На «киче» отбывали наказание солдаты-срочники: беглецы, казарменные хулиганы, самоходчики и другие нарушители воинской дисциплины.

В нашем гарнизоне попасть на гауптвахту было очень легко, отправляли даже за незначительные нарушения (например, за неотдание воинского приветствия). Многие из солдат гарнизона не раз побывали на киче, камеры которой никогда не пустовали.

Наказание гауптвахтой в целом не давало ожидаемого эффекта, дисциплина в гарнизоне оставалась на низком уровне. Тем более что в караул заступали солдаты, которые в любой момент сами могли оказаться в камере, да и побаивались, что отомстят — служили-то все вместе. Короче, бардак был везде и даже на гарнизонной гауптвахте. Как шутили местные острословы, «когда Бог наводил порядок на земле, авиация была в воздухе».

Отношение многих офицеров к солдатам в части было как к источнику дармовой рабочей силы. Часто нас использовали в качестве носильщиков при переезде семей офицеров. И, что самое обидное, даже спасибо не говорили. Жены офицеров покрикивали на нас, торопили, им даже в голову не приходило предложить, например, нам воды напиться. Мы были для них вроде рабов, которые только должны что-то делать. В одних из таких переездов жена какого-то летчика, полная женщина в очках, досаждала нам своими командами и распоряжениями. Два худеньких солдатика вытаскивали тяжелый шкаф с пятого этажа, по ее мнению, слишком долго.

— Быстрей! Осторожней! У тебя чё, руки из жопы растут? — кричала она на них.

— Попить бы, устали мы, — тяжело дыша и вытирая пот, промолвил один из военнослужащих.

— Тебе, может, хлеб с маслом намазать?! Работайте быстрее, лодыри! Я знаю, что такое служба в армии, у меня муж лётчик! Я видела жизнь, я знаю, что такое служба, не то, что вы, тащитесь здесь, недоделанные! Вас бы в Афган отправить, хамы! — дамочка истошно кричала. — Димочка, накажи этих идиотов, отправь их на гауптвахту, они меня оскорбили!!!

Участь солдатиков была решена — трое суток ареста. Солдат был полностью бесправен.

Мне также «посчастливилось» четыре раза побывать на «киче». Первая «ходка» была в августе. Я выполнял работы в расположении третей эскадрильи. Наступило время обеда, но один офицер заставил нас (всего четверых человек) работать дальше.

Мы начали возмущаться, требуя обеда. Это очень его рассердило. Ответственный за строительство (нужно было рубероидом накрыть крышу) сильно осерчал на нас и начал кричать, пугая дисбатом. Не добившись своего, матерясь, он отправил всех на гауптвахту. Нас закрыли в узкой камере, где не было ничего, кроме маленького окошка. Это была камера № 1, для временно задержанных. Правда, там мы содержались всего несколько часов, затем нас всех выпустили, — шли полеты, и мы были нужны для выполнения многочисленных работ. Так произошло мое знакомство с «кичманом» уже в качестве его обитателя (караульным там я уже побывал ранее).

Следующий раз меня «закрыли» в сентябре, уже на четверо суток, за самовольное оставление части. Так как я не был в увольнении уже четвертый месяц как прибыл в Черниговку, решил самовольно сходить сфотографироваться, чтобы послать фотографию домой. По пути мы с Тихоном зашли в обыкновенную сельскую столовую. Зайдя туда, я был просто оглушен состоянием комфорта, уюта, чего я был лишен уже почти год. Обыкновенная столовая показалась мне тогда лучшим местом в мире. На гражданке я не обратил бы на эту сельскую забегаловку никакого внимания, но после многих перенесенных лишений это было для меня высшим блаженством. Для меня всё здесь было в радость: тихо играла музыка из старенького проигрывателя, мы, не торопясь, ели гражданскую, «цивильную», еду. Рядом обедали какие-то работяги в грязной одежде, разговаривая о чем-то с продавцом.

Вот оно счастье!!! Я был безмерно рад, был на высоте блаженства. Разве, живя обычной жизнью, я смог бы так радоваться? По-настоящему начинаешь ценить то, что теряешь.

Правда, вскоре меня задержал патруль. Тихону удалось уйти, а меня отправили на гауптвахту. Здесь мне пришлось отсидеть четверо суток в общей камере № 2.

Зайдя в неё, я увидел двоих солдат, сидящих у стены на корточках. Визуально я их знал, они служили в автороте вертолетчиков. Это был высокий армянин Арушутян и его коренастый друг Ваня Сычёв из Ростова-на-Дону. Разговорились, и они мне рассказали, что их «закрыли» за фотографии, обнаруженные в бардачке грузового автомобиля. Обкурившись, Арушутян стал онанировать на изображение молодой поварихи — передовика производства какой-то части, напечатанной в журнале «Советский воин», а Сычёв лихорадочно фотографировал это действо. Позднее эти «эротические фотографии» были обнаружены замполитом их части, и они оказались в этой камере.

— Раскумариться бы, братишка! — прошептал Сычёв, блаженно зажмурившись, облизывая свои потресканные губы. Вдруг он резко открыл глаза и быстро произнес: — Слушай, Ашот, сегодня наша рота заступила в караул. Давай «Машку» зашлем за травой?

— Заряди этого лоха и пусть еще хавчиком нас подогреет, — практически без акцента равнодушно проронил Арушутян.

Через пару часов в нашей камере Сычёв уже забивал косяк.

— Будешь? — спросил он меня.

— Нет, я ни разу не пробовал.

Сделав уже по несколько затяжек, они заметно развеселились.

— Первый раз попробовать дурь на киче, — давился от смеха Арушутян, протягивая мне сигарету. — Видишь, как кичман полезен для исправления. Многому новому здесь можешь научиться. Попробуй, братан, не умрёшь.

Сделав несколько затяжек, я закашлял. Через какое-то время стало немного весело, мы о чем-то смеялись в темной, грязной камере, и жизнь показалась уже не такой плохой и тусклой.

Вскоре Арушутяну сильно захотелось женщину.

— Бабу хочу, бабу хочу!!! — кричал он на весь кичман.

Ему пришла мысль развлечься с «Машкой». Объект любвеобильного армянина был небольшого роста, с большой круглой попой. «Машка» как раз заступил на пост и ходил, охраняя камеры. Арушутян позвал его к двери нашей камеры.