Узбекистан 1987-89, в сапогах (СИ)

Annotation

Заметки об Узбекистане глазами солдата-срочника 1987-89. Нет-нет, никаких особых ужасов. Это про Азию.

 … волна горячего воздуха, пошатнувшая нас, стайку испуганных мальчишек, на выходе из самолета. Никогда раньше я не ощущал такой оглушающей жары!

потом долго на поезде, по несколько человек на полке, остатки домашней еды, водка, сопровождающий офицер смотрит на пьяных с глумливой иронией, но не возражает; за окном удивительная желто-коричневая пустыня – о, о, пацаны, смотрите, верблюд!!! – и посреди нее непонятно откуда взявшееся магометанское кладбище с синими куполами…

ворота открываются; мы, похмельно щурясь, неумело строимся; много яркого, слепящего, солнце, беленые заборы, стены казарм, разметка на плацу. Сильно пахнет известкой и еще чем-то незнакомым…

… через много лет, в транзитной зоне аэропорта Ашхабад, я узнал и этот запах, и коридоры и стены, в окне была видна одинокая чинара, очень хотелось туда, но было нельзя…

«Э! Салабоны! Вешайтесь!», – там в стороне, стоят и насмешливо смотрят эти страшные, усатые, в тапочках и расстегнутом до пупа х/б («Слышь, братан, кроссы скидывай, все равно там отберут!»), нам пока мимо;

в столовую, где один из них быстро и больно стрижет нас, вместе с волосами на пол падает что-то непоправимое…

* * *

Сказать, что в следующие месяцы меня сильно интересовало всякое краеведение, это - ну, как бы, хм... Но я чувствовал, что нахожусь в очень необычном месте.

... ранним утром, я (намотанные в спешке и неудобно сбившиеся портянки) стою в строю таких же, только вскочивших с кроватей, ничего не соображаю и даже не пытаюсь вникнуть, почему на нас так громко орут. Несколько секунд неподвижности, пока еще не надо никуда бежать...

... удивительные азиатские голуби (горлицы, как я потом узнал), тонкошеие, изящные, топчутся в метре от начальственного хромового сапога. Их гуление сливается с округлыми вскриками других птиц и стрекочущими волнами насекомых. Это ненадолго: еще час, солнце окрепнет, растеряет утреннюю нежность, и вся эта живность умолкнет, пришибленная жарой.

первые месяцы в увольнения нас не пускали, но по дороге на работу (цемент, лопата, стройбат) можно было, привалившись к борту грузовика, рассматривать урывками: непривычное устройство улиц (вдоль заборов и домов обязательная канава, арык), женщин, одетых в яркие разноцветные штаны, мужчин в халатах и тюбетейках, увитые виноградом шпалеры в садах, вывески: на кумаче: хош гельдиниз!, на продуктовой лавке: озик овкатлар. Узбекистан.

Работать с непривычки и по жаре было поначалу убийственно тяжело, но иногда можно было урвать праздности (невозможной в казарме), ожидая цементовозку, например. Несколько минут поваляться в тени и понаблюдать за местной живностью.

Мне нравились богомолы с прижатыми к груди лапками, зеленые, полупрозрачные, незаметно замершие среди листьев. А еще были мохнатые свирепые черные тарантулы, одного из которых мы поймали в банку, от бессильной злости он вцеплялся и перемалывал в щепки любую деревяшку, засунутую к нему... Встречались и черепахи, и громадные вараны - но чаще всего мы работали в пустыне или в лишенных жизни местах вроде цемзавода.

Иногда работали с гражданскими. Бригадиром был русский, Васильич, маленькая сухощавая гнида, любитель с оттяжкой ударить в ухо. Меня он оставил в покое после того как я схватил кирпич и сказал: «Еще тронешь - уебу!». Не знаю, хватило бы у меня духу и в самом деле ударить - но ведь и он тоже этого не знал.

В бригаде Васильича было трое узбеков-каменщиков, тихих. Говорили они немного, в свободные минуты садились на корточки и молчали. Может, говорить им мешал насвай - смесь известки с каким-то растительным слабым наркотиком (типа индийского пана, бетеля), который кидается под язык. Называлось это «курить насвай», хотя табака в нем не было. К нам они относились сочувственно и иногда угощали нас, вечно голодных, блаженно вкусными лепешками. Кстати, на узбекском русском говорят не «лепешки принесли», а - «лепешка пришла».

Обед (возвращаемся в часть). «Слева колонной по одному, для приема пищи...». Поначалу это «прием пищи» казалось мне особенно идиотским... Потом - ничего, привык.

а вечером... Перед отбоем, нас рассаживали в ленинской комнате на просмотр программы «Время», многие потихоньку кемарили, а я ждал прогноза погоды, после которого, под красивую музыку, показывали Москву - заваленный осенними листьями Гоголевский бульвар, а однажды, удача, совсем мои места - детей, катающихся (как я когда-то) с ледяной горки у Новодевичьего монастыря.

потом еще немного воплей...

и, наконец, можно, прикрыв голову одеялом, спрятаться в тайное, личное, только мое!

целую ночь до 05.45 утра.

 * * *

А ведь Средняя Азия нам (должна быть) особенно небезразлична – как Индия британцам, или Магриб французам. У них ведь там остались Калькутта с дворцами, памятник Виктории, готический университет в Бомбее и певучее «pleease!», выскакивающее вдруг в потоке речи на хинди; алжирские города с бульварами, платанами, домами с жалюзи, мансардами… Pattiserie, boulangerie, таблички со старыми названиями улиц…

Странно, что мало кто чувствует это так, ведь в Средней Азии тоже много русского. И даже русского населения, хотя и значительно меньше, чем было.

И, что не менее важно, воспитанной в русской культуре национальной интеллигенции – инерции, которой, может быть, хватит еще на одно поколение. Я таких встречал. Ведь если было чего хорошего в Советском Союзе – так это что-то вроде межнациональной гармонии, тщательно выстроенной, с учетом традиционных связей и воспитанием терпимости к чужому.

В многонациональных республиках начальников назначали исходя из баланса местных племен и народностей. В Дагестане, например, на одной из высших должностей обязательно должен был быть аварец, на другой – даргинец. А где-то в третьих заместителях – русский.

Все это было фактически потеряно во времена правления сначала прекраснодушного (и тем смертельно для окружающих опасного) идеалиста, а потом и вовсе запойного дурака, и сменилось представлением о каких-то безличных и одинаковых «гражданах», которых в природе не существует. Думаю, если по уму, то чеченская проблема, например, запросто решилась бы, если б Дудаеву рассказали, какой он герой, дали большую звезду на погоны и самую красивую фуражку, а потом назначили начальником элитных частей спецназа… Двух войн не было б, а спецназ получился бы хороший. В принципе, так оно в итоге (но после десяти лет мясорубки) и произошло.

в Узбекистане в этом смысле все было устроено грамотно, и узбеки с недоумением отнеслись к неожиданно свалившейся на них независимости, но потом вошли во вкус. Русские, иногда бросая все, побежали в Россию, в Европу, в Израиль, кто куда мог… Где все равно чувствовали себя чужими и тосковали по родным местам.

потому что, узбеки обрусевали, читали русские книги и привыкали к пиджакам, но и русские обузбечивались, хотя и особым, колониальным образом. Несколько раз я слышал (особенно в Ташкенте) выражение «европейская колония», в это понятие включались славяне, немцы, армяне, евреи, татары, даже корейцы – в общем, русско-говорящее, неузбекское население. Достаточно высокий социальный статус русских (инженеров, учителей, рабочих) приводил к большей (в отличие от метрополии) сплоченности и иным нормам поведения. Сильно сошло на нет свойственное северным народам пьянство, но появилась склонность к южному гедонизму… Русским стали нравиться мягкие халаты, сидение в чайханах, непривычно мягкий климат… А чудом сохранившиеся (Ташкент был сильно разрушен землетрясением 1966 года) дореволюционные особняки русской администрации поражали непривычным тропическим размахом, обильными садами и вообще не-русской организацией пространства… Было в этом что-то такое… киплинговское.