Бенджамин Дизраэли, или История одной невероятной карьеры

Легенда о принадлежности к подобному семейству нужна была Дизраэли для того, чтобы ощущать себя аристократом с древнейшими корнями, равным по происхождению самым родовитым фамилиям Англии. Здесь и объяснение приведенной выше фразы Монипенни. Дизраэли чувствовал себя таким, хотел быть таким, какими он рисовал своих предков.

Но «сухая правда», какой она предстала перед исследователями, состоит в том, что его предки переселились в Италию не из Испании или Португалии, а из Леванта. И никаких следов аристократизма у этих левантийцев не установлено.

Дизраэли утверждал, что во время изгнания евреев из Испании в 1492 г. его предки направились в Венецию и на протяжении двух столетий процветали как купцы в этой торговой республике «под охраной льва Святого Марка». Лев и до сих пор стоит на краю площади Святого Марка, но тщательные изыскания историков показали, что имя Дизраэли «незнакомо венецианским архивам». Более того, было установлено, что дед Дизраэли прибыл в Англию не из Венеции, а из Ченто, близ Феррары, которая находилась во владениях папы римского. Все это Дизраэли мог бы легко установить из сохранившихся бумаг своей семьи. Венецианская версия, замечает Блэйк, «была порождена воображением Дизраэли». Вероятно, ему импонировала связь с венецианской аристократией, на которую он неоднократно ссылался впоследствии.

Наконец, о фамилии. Дизраэли утверждал, что, добравшись из Испании до Венеции, его предки отказались от своей готской фамилии и в знак благодарности спасшему их Господу взяли имя Израэли, символизировавшее их национальную принадлежность, причем подобной фамилии ни ранее, ни впоследствии не было ни у одного человека. Биографы свидетельствуют, что и «эта версия в значительной степени мифическая». В действительности имя Израэли арабского происхождения, им пользовались мавры в Испании, а также жители Леванта, чтобы отличать тех евреев, которые вступали в контакт с местными жителями.

Такова фантастическая версия Дизраэли о своих предках, записанная им в возрасте 45 лет, и мнение его биографов на этот счет. Присущие Дизраэли бурная фантазия, буйное воображение, неодолимая тяга к высшим аристократическим кругам водили его пером, когда он писал введение к избранным трудам отца.

Достоверность начинается с его деда, тоже Бенджамина, эмигрировавшего в Англию из Италии в 1748 г. Дед нашего героя, Бенджамин Д’Израэли, родился в 1730 г. в Италии и в 18 лет отправился в Англию. Дело не в том, что ему нравился английский климат или образ жизни — Италия в этом отношении была ему больше по душе. Семья смотрела в будущее, вычисляла возможные перспективы, которые сулила Англия, и молодой Бенджамин прибыл в эту страну, причем явно не с пустыми руками. Об этом говорит как то, что он сразу же смог заняться бизнесом, пусть не очень крупным, так и его женитьба в 1756 г. на девушке из очень богатой семьи. Через восемь лет жена умерла, и вскоре Д’Израэли женился вторично, на этот раз на дочери богатого купца из Сити, уроженца итальянского города Ливорно. Женитьба принесла ему солидные деньги в виде приданого и, что очень важно в деловой деятельности, устойчивый кредит. Он удачно действовал как биржевой маклер и оставил после своей кончины в 1816 г. солидное по тем временам наследство в 35 тыс. фунтов стерлингов.

Уже в семье деда обнаружилась тенденция, которая не могла не повлиять впоследствии на позицию отца и самого Бенджамина-младшего в очень важном вопросе для будущего политического деятеля. Бенджамин-старший был лояльным членом еврейской общины, объединявшей финансовую аристократию, делал регулярные взносы. Однако его жену Сару, женщину жесткого характера и твердой воли, по словам французского писателя-биографа Андре Моруа, «бесила мысль, что она родилась еврейкой и что фамилия ее мужа почти символична. Она была богата, красива и очень честолюбива. Всю жизнь Сару терзала мысль, что, родись она с этими данными христианкой, она занимала бы видное положение среди высшей аристократической прослойки лондонского света». Сара была одержима своеобразным комплексом неполноценности, чувствовала себя несправедливо наказанной судьбой и не скрывала своего презрения ко всему еврейскому.

Муж, старый Бенджамин, остро переживал этот своеобразный разлад в семье и, чтобы задобрить жену, старался не посещать синагогу, делал ей богатые подарки. Но это ее не смягчало. Недоброжелательное отношение Сары распространялось и на ее сына, и на внуков. Бенджамин-младший чувствовал, что бабушка не любит его и других внуков и относится к ним с плохо скрытой ненавистью. Много лет спустя он, вообще очень редко вспоминавший бабушку, как будто ее не существовало, рассказывал, какой тягостной процедурой были еженедельные воскресные походы внуков к бабушке: «она не заботилась о том, чтобы дети могли приехать на общественном транспорте, не обнаруживала никакой доброты, даже не угощала чаем и не давала денежной мелочи на карманные расходы — ничего». Вероятно, в силу характерной для Дизраэли склонности к преувеличениям он в старости называл в разговорах с доверенными людьми бабушку «демоном». Приверженец эффектных образов, Дизраэли утверждал, что бабушка «может быть сравнена только с Сарой, герцогиней Мальборо, Френсис Анной, маркизой Лондондерри и, возможно, с Екатериной из России». Здесь он явно перехватил, отбирая для сравнения женщин, вошедших в историю благодаря сильной воле и уму. Это сравнение далеко от истины, но оно дает представление о том, как относился к своей бабушке и что думал о ней Бенджамин-младший.

В роду Д’Израэли многие были долгожителями. Как замечает Андре Моруа, «дедушка Д’Израэли умер, сумев, несмотря на отвратительную жену и не оправдавшего его ожиданий сына, сохранить до девяноста лет свою солнечную жизнерадостность». Единственный ребенок Бенджамина и Сары — сын Исаак — родился в 1766 г. Родители считали, что с сыном им очень не повезло. Он приносил им сплошные огорчения. Семья владела значительным состоянием, дела шли успешно, и, естественно, большие надежды возлагались на сына, который со временем возьмет дело в свои руки, увеличит еще больше состояние и прославит фирму. В общем, им требовался умный, смелый, ловкий и энергичный наследник-бизнесмен.

Но уже с колыбели стало ясно, что природа наделила Исаака прямо противоположными качествами. Он рос бледным тихим ребенком, с огромными мечтательными карими глазами, длинными, ниспадающими волосами. Весь его вид и поведение резко контрастировали с полной энергии и удовольствий жизнью, бившей ключом в доме. Было ясно, что он сотворен из другого теста, чем его родители и их друзья, — робкий, чувствительный, постоянно погруженный в какие-то мечты, любящий одиночество. Для него лучшим компаньоном и собеседником являлись книги.

По мере того как эти черты характера ребенка определялись и закреплялись, росли раздражение и неприязнь к нему со стороны родителей. Отец был человеком мягким и старался скрывать свое отношение, хотя в душе нарастала тревога — как же такой сын сможет взять в свои руки семейную фирму?

У матери был другой характер. К долговременному, уже на всю жизнь, недовольству и отчаянию из-за неприемлемой для нее собственной национальности прибавился еще совершенно несуразный сын, явный недотепа. Ей было чуждо проявление хотя бы тени нежности к своему ребенку. Мало того, она изливала на него крайнее раздражение. Это, естественно, имело обратное действие — мальчик все больше и больше уходил в себя. Когда сын подрос, его отдали в школу, чтобы он хотя бы днем не раздражал родителей. Но вечером он возвращался домой. В довершение всего Исаак однажды написал стихи. И отец серьезно забеспокоился. Для него это было намного большее горе, чем если бы он потерял в море большое торговое судно с товарами.

Нужно было что-то срочно предпринимать. И впечатлительного юношу устроили на службу в торговую контору в Голландии. Там его держали несколько лет, не разрешая появляться дома в Лондоне. Отец навещал его крайне редко. Родители надеялись, что такие условия заставят сына образумиться и взяться за серьезное дело. Возможно, при других обстоятельствах этот метод и дал бы желаемые результаты — если бы семья была небогата и Исаак знал, что ему придется зарабатывать хлеб насущный собственными руками и головой. Но он понимал, что является единственным ребенком и наследником богатых родителей, так что вопрос о хлебе насущном ни сейчас, ни в будущем его не беспокоил. Поэтому вместо изучения коммерческой документации и торгового дела он погрузился в чтение Вольтера, Руссо и других авторов. Причем все, что касалось литературы, он делал углубленно и основательно.