Улугбек

Тимур строго следил, чтобы пленники не ели зря хлеба. Между пирами в загородных садах он почти каждый день находил время для поездок по городу. Пустели улицы, закрытые навесами от солнца, замирали купцы в своих лавках, стихал базарный шум, когда проезжал на белом жеребце Тимур, окруженный свитой. Он сидел в седле прямо, не сутулясь, не глядя по сторонам, но глаза его подмечали малейший непорядок, и тогда виновным не приходилось ожидать пощады.

Улугбек часто сопровождал деда в поездках, стараясь сидеть на коне так же свободно и легко. Присутствовал он и при закладке грандиозной соборной мечети, постройкой которой решил ознаменовать Тимур свои победы. Чтобы мечеть стояла вечно, время для закладки долго выбирали придворные звездочеты — астрологи, а историки поспешили занести о таком событии в летописи:

«В воскресенье четвертого числа, месяца рамазана, 801 года, который соответствует четвертому году

Зайца, когда Луна, бывшая в созвездии Льва, отвернулась от шестиугольника Солнца и соединилась с шестиугольником звезды Зухрат [1], искусные инженеры и опытные в познаниях мастера в час, счастливый и удобный для предсказания по звездам, положили основание постройки. Исполнители работ и проворнорукие мастера, каждый из которых был лучшим в стране и единственным в государстве, обнаружили высокие свойства ловкости и умения в укреплении устоев и возведении фундамента. Двести человек каменотесов из Азербайджана, Фарса, Индостана и других стран работали в самой мечети, а пятьсот человек в горах упорно трудились над обтесыванием камня и отправкой его в город. Артели мастеров и ремесленников, собравшиеся со всех концов мира к подножию трона, прилагали каждый, насколько мог, в своей области тщательное старание. Для сосредоточения материалов 95 гороподобных слонов доставлены были из стран Индии в Самарканд и пущены в дело. С помощью телег, запряженных волами, и большого числа людей волокли они огромные камни...»

У Тимура был свой «метод ускорения строительства». Историк Абдар-Раззак так рассказывает об этом:

«Обычай Сахиба-Керани [2] был таков, что он всякий раз, как возводил какую-нибудь постройку, разделял ее на несколько участков и заведование каждым поручал одному из царевичей, эмиров и вельмож, чтобы между ними во время работы происходило соревнование. Днем и ночью он наводил справки; у кого работа подвинулась вперед, того он награждал и хвалил, кто отстал — того упрекал. Удивительно, что его великий ум дошел до некоторых вещей, какие никогда не приходили в голову мастерам-строителям».

Так поступил Тимур и в этот раз. Наблюдать за постройкой соборной мечети он поручил двум сановникам. Один из них за такую честь потом поплатился жизнью...

Чужими руками строил Тимур могущество своего государства. Чужой кровью щедро поливал захваченные сады и поля. На костях пленных рабов вставали чудесные дворцы, мечети, крепостные стены. Столица империи украшалась все новыми и новыми зданиями. Именно тогда стали называть Самарканд «Сайкали-руи-земинаст», что означает «Лик Земли». А селения вокруг города окрестил Тимур именами чужеземных столиц: Димишк (Дамаск), Миср (Каир), Султания, Багдад, Шираз, — дабы показать всем, что меркнут они против Самарканда, словно убогие кишлаки.

Но в настоящем, не игрушечном Багдаде еще властвовал турецкий султан Баязед, копил армию, грозил своей силой. Тимур готовил войска к походу на него. Сборы пришлось ускорить, потому что тревожные вести вскоре принесли гонцы из Султании — тоже настоящей, не игрушечной, где наместником Тимура оставался его сын Мираншах.

Судя по рассказам гонцов, тайных соглядатаев, которые сидели у Тимура в каждом городе, и жены царевича Севин-Бек, приехавшей в Самарканд, разум Мираншаха окончательно помутился. Первые признаки болезни появились несколько лет назад, когда царевич упал с лошади и сильно ушиб голову. Тимур все-таки оставил его правителем огромной завоеванной области, занимавшей почти весь Иран и Кавказ.

Теперь приехавшая жена Мираншаха поведала о новых горестях. Она плакала и показывала следы побоев. Царевич совсем забросил государственные дела, пьянствует, раздает казну приближенным. Ни с того ни с сего он зачем-то приказал выкопать из могилы кости историка Рашид-ад-Дина, умершего почти сто лет назад, и перенести их на еврейское кладбище. Что ему сделал покойник? Потом Мираншах дал приказ разрушить несколько лучших зданий Султании и будто бы сказал при этом:

— Мой отец хочет прославиться тем, что строит. А я прославлюсь разрушениями.

Услыхав такие вести, Тимур пришел в ярость. Он считал себя единовластным хозяином государства и не терпел самовольства ни от кого, даже от родных детей. Приказано было ускорить сборы и срочно выступать в поход. Правителем Самарканда на время похода Тимур назначил внука Мухаммед-Султана, на которого перенес всю свою любовь к его отцу, покойному Джахангиру. Все знали, что этого юношу Тимур прочит в правители после себя.

Снова потянулся за войском пышный дворцовый обоз. Жен и наложниц Тимура несли на руках в богато разукрашенных паланкинах.

Снова отправился в далекий путь и юный Улугбек. Но теперь он уже подрос, ему разрешали иногда ехать верхом на лошади вместе со взрослыми. И смотрел он на все вокруг уже осмысленно, с новым жадным интересом.

Войско двигалось в строгом порядке, заведенном еще со времени Чингис-хана. Впереди шло сторожевое охранение, за ним авангард—манглай. Армия делилась на тумены по десять тысяч воинов, тумены— на тысячи, те — на хошуны. У каждого тумена был свой опытный проводник — качарчи, хорошо знавший местность. Их обычно подбирал сам Тимур, не доверяя никому. Кроме того, он ввел новый обычай, неизвестный прежде: отдавая приказ, непременно брать с начальников частей расписки, чтобы потом никто из них не мог отговориться незнанием.

Основу армии составляли кочевники из племени джагатаев, пришедшего в эти края еще с Чингисханом. Они пользовались особыми привилегиями. Им разрешалось в мирное время кочевать со своими стадами где угодно, хоть по крестьянским полям. С них не брали никакой подати.

В помощь им на время войны набирались ополченцы. И было строго установлено, что должен принести с собой каждый крестьянин, ставший воином: провизии на целый год, лук с тридцатью стрелами, колчан, налучье и щит. У каждых двух конников должна быть третья, запасная лошадь. На каждый десяток воинов полагалось припасти палатку, два заступа, мотыгу, серп, топор, шило, котел и сотню иголок. Ослушавшимся грозила строгая расправа.

При такой организации, продуманной до мелочей, армия Тимура оказывалась готова в любой момент и к атаке, и к длительной осаде вражеских крепостей, и к зимовке в чужих разоренных краях. Но зато была она страшно громоздкой: за войсками тянулись обозы, двигались кибитки с женами и детьми воинов. Пыль и гам стояли над дорогами. Скрипели деревянные колеса повозок, ржали кони, в клубах удушливой пыли медленно ползла артиллерия тех времен — камнеметные и стенобитные машины, самострелы и примитивные пушки — родандоз.

Улугбека радовала вся эта шумная суета. С любопытством разглядывая леструю картину похода, слушая рассказы старших, он и сам чувствовал себя отважным воином, непобедимым полководцем. Он то и "дело норовил ускользнуть из-под присмотра ба'бки и присоединиться к воинам, где ехали его старшие двоюродные братья Халиль-Султан, прославившийся в Индии, и завидующий ему Султан-Хуссейн, впервые отправившийся в большой поход.

Армия переправилась через Аму-Дарью и разрушила за собой мосты. Таков был приказ Тимура. Аму-Дарья служила естественной границей главной, коренной области империи, которую так и называли: Мавераннахр — «Заречье». На правый берег мог свободно переправляться каждый. А обратно из Мавераннахра людей выпускали только по письменным разрешениям, чтобы не скудело рабочей силой государство и Самарканд — прославленный «Лик Земли».