Реплика в зал. Записки действующего лица

Пьеса - тоже документ

С драматургом Михаилом Шатровым пьем кофе у него на кухне. Это не в Доме на набережной, где он жил в последние годы, а в писательском кооперативе у метро "Аэропорт".

В какой-то момент в проеме кухонной двери красиво нарисовалась Ирина Мирошниченко, они тогда жили вместе. Только что принятая во МХАТ, тоненькая. Попрощалась, исчезла.

Почему я здесь?

У меня проблема, нужен совет мэтра. Проблема такого свойства, что именно Михаил Шатров может помочь.

В начале семидесятых штатные теоретики марксизма-ленинизма, собранные в ИМЛ при ЦК КПСС, до белых глаз ненавидели Шатрова. Он отравлял им существование тем, что своими пьесами о Ленине сводил на нет их усилия, за которые они, между прочим, получали приличные оклады. Их усилия были направлены на оправдание и освящение деяний нынешних вождей, развивающих якобы так называемые ленинские принципы и традиции, а Миша занимался прямо противоположным: показывал в своих сочинениях для театра и кино такого Ленина, который в его обработке получался убийственным укором нынешним вождям. Причем все подкреплял документами. Шатров создал и развил на нашей почве жанр политической документальной драмы и долбил официальных теоретиков с замечательным упорством, не давал передохнуть: "Именем революции", "Шестое июля", "Большевики", потом несколько фильмов, среди которых то же "Шестое июля" и следом "Доверие", где Ленина играл Кирилл Лавров, потом опять пьесы - "Синие кони на красной траве", "Так победим!", "Диктатура совести", "Дальше, дальше, дальше!" Словом, Шатров крушил сталинизм ленинизмом или иначе: своим как бы "идеальным Лениным" вспарывал гнойники времени, в котором всем нам было суждено существовать.

Но это - для сведения. В гости к мэтру я напросился не о его Ленине потолковать, а о своем Льве Толстом, о будущей пьесе, которая заваривалась как именно документальная драма.

С самого начала я понимал, что пьеса о "великом печальнике народном" невозможна без некоей пусть краткой сцены, которая бы показала Толстого в деревне, в общении с крестьянами. Это-то я понимал, но понимал и другое: весьма приблизительное представление о быте и языке той деревни не позволит выписать столь необходимую сцену на достойном уровне.

Сходные сомнения возникали и с другим мотивом - "церковным", где я тоже не чувствовал себя достаточно готовым. А материя тонкая...

К Шатрову я пришел не потому, что не находил выход, а потому, что выход нашел. Но хотелось узнать у Михаила Филипповича, опытнейшего драматурга-документалиста, правомочна ли моя задумка.

Сказать коротко - в пьесе "Ясная Поляна", наряду с текстом, полностью сочиненным мною, часть диалогов построена на основании мемуаров, дневников, письем и прочих реальных свидетельств. Но в данном случае появлялся и еще один уникальный материал: незавершенная Толстым пьеса "И свет во тьме светит", в которой главный герой Николай Иванович Сарынцов - полное альтер эго автора. Законченного художественного произведения Толстой не оставил, но оставил интереснейший документ к своей биографии! А значит, нет вроде бы методологических противопоказаний против того, чтобы включить некоторые детали из него в ту пьесу, которую задумал я.

Миша меня выслушал, повел лохматой бровью и спросил неторопливо: "Ну и что смущает? Очень логично. Документ понятие емкое".

- Но ведь придерутся - спер, скажут.

- Тогда в пьесе по документам вообще можно придираться к каждой реплике. Важно же, какие документы отбраны, как осмыслены, в какую конструкцию включены, как двигают действие. Действительно, у документов - много авторов, а в пьесе по документам - один, тот, что на афише. Впрочем, чтобы не казалось, я обычно пишу небольшое послесловие, комментарий такой - объясняю "условия игры". Сочини кратенький комментарий, скажи о принципах твоего подхода и опубликуй вместе с пьесой.

Осталось поблагодарить Шатрова за дельный совет. В тираже "Ясной Поляны", изданном Авторским обществом, а потом и в журнале "Театр" N11 за 1973 год, где была опубликована пьеса, есть послесловие - "От автора". Приведу его, сделав совсем небольшие, не меняющие смысл купюры:

"Трудность при написании драмы "Ясная Поляна" состояла не в скудости или отсутствии материала, а, напротив, в его обилии. Трудность заключалась в отборе. А потом уже в конструировании отобранного - чтобы отжатое в пьесу сложилось в произведение действенное и увлекающее, несущее заряд эмоциональности и идейности.

Сцена выдвигала свои требования, звала к самоограничению в интересах театральной стройности. Отсюда, например, выпадание из рассказа ряда реальных лиц, участников подлинных событий. Отсюда и персонажи типа Музыкант, Писатель, Помощник - концентрация черт нескольких музыкантов, писателей, помощников и секретарей, бывших в Ясной Поляне и оставивших свои свидетельства.

В пьесе едва ли сыщется много реплик - и развернутых, и самых кратких, которые бы на самом деле не звучали в Ясной Поляне или не были предопределены разного рода документами и подтверждениями. В этом, кстати, смысл использования и отдельных мест из самого автобиографического сочинения Л.Толстого - незаконченной им пьесы "И свет во тьме светит".

Но, конечно, я оставил за собой право компоновать события и сцены, текстовые и фактологические данные источников в соответствии с собственной творческой задачей.

Хотелось хотя бы в малой степени донести до зрителей живые черты толстовского образа, обрисовать его окружение, попытаться выявить в зримом действии те пружины, которые напрягали и двигали яснополянский конфликт, в подтексте которого крылись причины широкого исторического плана, помноженные к тому же на своеобразие гениальной и противоречивой личности, показать средствами драмы события последних лет жизни Л.Толстого".

Интересно, что позже драматург Исидор Шток посчитал ту "деревенскую" сценку, об озабоченности которой говорилось выше, для моей пьесы совершенно ненужной, а Борис Бабочкин назвал среди самых необходимых.

Табу на Льва Николаевича

В нашей 2-й немецкой группе на филфаке среди крайне ограниченного круга лиц мужеского пола одно лицо было круглое, губастое, доброе и для того времени, как бы сейчас сказали, знаковое. В том смысле, что в лучший университет страны, при диком конкурсе, без взяток и протекций был принят паренек из самой-самой глубинки, из глухой деревни, где единственную газету - "Учительскую" - получала учительница. Звали его Аркадий Баландин. На первом курсе Аркаша еще называл рояль столом - из-за общего сходства, а вскоре после пятого успешно защитил кандидатскую диссертацию по фольклористике. Мировую культуру все пять лет обучения он постигал с огромной скоростью. Это было даже видно. Подвыпив в день стипендии с друзьями в общежитии, а среди них был и будущий критик Геннадий Калиничев, его дружок, Аркаша становился принципиальным и горячо выкрикивал: "Меня трогай, Генку трогай, но Ницше - не трогай!" Честь Ницше ему была дорога.

Нечто сходное сложилось в те времена, когда затеял "Ясную Поляну", вокруг фигуры Льва Толстого. Кого хочешь трогай - хоть самого Пушкина, хоть нашего буревестника Пешкова, хоть Лермонтова с Грибоедовым или Тургенева с Чеховым, но Льва Николаевича - ни-ни! Не надо. Почему? А вот не надо...

Даже искусство экрана, которое в этом деле, казалось бы, дало театру сто очков вперед, породив целое жанровое направление, которое так и назвали - "биографический фильм", даже оно почитало писателя Толстого фигурой для себя неприкосновенной. Немой фильм 1914 года, вызвавший протест семьи и сразу сгинувший, в счет можно не принимать.