Реплика в зал. Записки действующего лица

Там, среди кипарисов и платанов - два корпуса с отдельными номерами и с десяток разбросанных среди деревьев коттеджей. Писателю за путевку полагалась половинная скидка, а его жене или подруге - на четверть. Да, туда можно было заехать и с подругой, не возбранялось. Предполагалось, что писатели могут творить только в обстановке предельного нравственного либерализма, а последний не мыслим при отсутствии в комнатах и на пляже персональных муз.

Однажды мимо пляжа с распростертыми на нем прозаиками, драматургами и поэтами, специально отгороженного от остального мира, шел простой человек, из "дикарей". Сдуру попробовал сунуться к сочинителям. Путь преградил постовой в белом халате, дремавший до того на табурете: "Только для писателей!"

Мужик изумился: "Это все писатели?!" "Писатели, писатели!.." "Столько писателей, а читать нечего!". Мужик махнул рукой и удалился.

Нежелающие жариться на солнцепеке располагали свои лежаки, напоминавшие обрезки штакетника, в тени под просторными тентами.

- Им под тентом хорошо, - сказал как-то, наблюдая эту картину, юморист Владимир Поляков, постоянный автор в те времена у Райкина. Ему же принадлежит самопризнание: "Как стал импотентом, будто гора с плеч свалилась".

В тот первый мой Коктебель туда же приехал Свободин с молодой женой. На вид он был заметно ее старше. Он на добрый час далеко уплывал за буйки. Интеллигент за буйками - это, согласитесь, круто. Она бегала вдоль водяной кромки на своих полных ножках, сложив ладони перед грудью и что-то выстанывала: она боялась его потерять. Он приплывал, устало усаживался на лежак, она принималась возить полотенцем по его сутулой спине, и выглядели они живой группой, почти инсталляцией под названием: нам известно, в чем смысл жизни!

Уже в Москве пришла пора ей рожать. Поползли слухи о неприятных подозрениях, о возможных сложностях в решающий момент. И тогда мы все подключились, нашли чудо-женщину - доктора в роддоме у Белорусского. В результате на свет появилась очень хорошая девочка и стала жить.

Девочка росла, потом захотела в артистки, потом, кажется, расхотела, а мы с Сашей все периодически договаривались о встрече, чтобы поболтать о назревшем, да никак не получалось: то он не мог, то я. А однажды я взял да и подрулил на авось к его даче - вдруг он дома, благо было по дороге к моей, недалекой отсюда. Летом мы оказывались соседями: его дощатое поместье - справа от ж.д. в поселке Ильинский, мое - слева. Оказывались, но не использовали.

Шел плотный летний дождь, Саша возник за оконным стеклом и было видно, что сначала растерялся, но тут же обрадовался. Завлек внутрь, в некое сплетение деревянных отгородок, усадил на мягкое плетение, брошенное тоже на нечто деревянное, предназначенное, чтобы сидеть.

И будто только вчера прервали беседу.

- Я про русский советский репертуарный театр, про стационары... Очень боюсь... Ведь могут теперь погубить то, что уже начал у нас перенимать мир, считают нашим достижением...

Саша даже о том, что тревожит, - а тогда страсти вокруг антреприз и стационаров были в самом разгаре, - умел говорить спокойно. Так, наверное, альпинист рассказывает про лавину, которая пятерых накрыла, но двое выбрались. А потом спасатели и тех троих откопали, правда, мертвыми. Но эти говорят, что следующим летом снова пойдут...

- Если вдуматься, - продолжал он, - стационарный театр действительно пример соборности. Любая премьера для труппы, для театра - это что? Это и есть та самая трудная минута, которая одолевается совокупно.

В таком приблизительно духе шла беседа, когда в заоконный дождь въехала и остановилась под окном иномарка.

- Дочка с мужем, сейчас мебель подвезут, - объяснил Саша. - Не успели договорить...

- А муж кто?

- Да в порядке. Бизнес какой-то...

В дверях появилась дочь, за нею громоздился молодой человек в хорошем костюме.

- Пап, сейчас мебель подъедет, будем уносить-приносить...

- Переместиться? - Саша заозирался растерянно. - Может, туда? - он показал куда-то в перспективу перегородок.

- Да мы оттуда начнем!

На лице приятной молодой женщины прочитывалось неудовольствие - наличие у отца гостя в такой ответственный момент в расчеты не входило.

И тут до меня с полной ясностью дошло: а ведь это же та, которую когда-то спасали в роддоме у Белорусского! Пикантность и некая закольцованность сюжета подчеркивалась тем, что возникшая перед нами особа была явно, да что явно - совсем сильно и наглядно беременна.

Чем не сюжет?..

Саша посмотрел на меня своими старыми добрыми глазами, и в них не обнаруживалось решения - одна потерянность.

- Поехали ко мне, - предложил я, - ты не был, посмотришь, тут рядом.

- Ты же на колесах!.. - обрадовался Свободин.

Пересекли Быковский переезд, дождь кончился, у меня без помех дообщались.

- Не будешь возражать, если твою статью о "Ясной Поляне" вставлю в свой мемуар?

- Буду весьма польщен! - молвил он в ответ.

Найди старику место в своем доме и спи спокойно. Да многие хорошо спят и без этого.

Каждый раз теперь, на подъезде по узкому шоссе после Удельной к Быково, всегда в голове мелькает: а вот здесь, справа, за теми вон зелеными купами жил Свободин.

Мы вольны забывать, но не вольны запомнить. Запомнается само, нас не спрашивая. Так память крутится в десятилетиях, будто нутро в стиральной машине. Клокочущий сумбур ради чистоты на выходе.

"На выходе" - совсем давний разговор со Свободиным за столиком в ВТО сразу после заключения договора с министерством на создание "Ясной Поляны".

Рассказываю о замысле и ясно вижу: ему искренне интересно. Он, оказывается, вообще не чужд моей затее, с какой стороны ни посмотри. Сам занимался документальной драмой, за плечами "Народовольцы" в "Современнике". Ему есть, чем поделиться из своего опыта. Но - еще интереснее: он видел и помнит живого Черткова! Чертков бывал в их доме, когда шла работа над 90-томником, отчим Свободина - Родионов был ответственным секретарем издания. Так что с кем и говорить о замысле пьесы, если не с таким насквозь театральным человеком как Свободин!

Он откидывается на спинку стула и этак мечтательно произносит:

- Это, знаешь, здорово может получиться!.. Сюжет-то потрясающий... Все что-то слышали о том, а никто толком не знает. Там - страсти, там бездны. И жанр, знаешь, как можно определить? Мелодрама! Но не просто, а философская мелодрама! Да, именно - философская мелодрама . Такого вообще еще не было...

Да, мне помогали.

Следующий, к кому пошел, был знаменитый драматург Михаил Шатров. Но - прежде, чем о нем, снова придется сделать отступление...

И не сметь робеть (Окончание)

Робость перед собственным замыслом - штука коварная, мешает, словно стреноживает. А тут ведь, как в любви: стесняться - детей не видать. Не доверяешь себе - получишь не полноценное дитя, а какого-нибудь уродца.

С первым вариантом моей пьесы так и получилось.

Предполагаю, что у фундаментальной книги Бориса Мейлаха "Уход и смерть Толстого" не было более внимательного читателя, чем ваш покорный слуга. Другой своей книгой, напомню, Мейлах когда-то помог мне поступить в университет, этой - понять масштаб поставленной перед самим собой драматургической проблемы. Она открыла много всяческих аспектов - политических, философских, этических, личностных и многих других прочих, бывших, по мнению ученого, причинами и движителями толстовского поступка.

Как ими распорядиться, переплавляя в пьесу? Поначалу я промахнулся...

Боясь не сообщить зрителям нечто важное, что-то упустить, я ввел в пьесу Ведущих. Предполагалось, что эти Ведущие будут зачитывать документы, сообщать факты, словом, в стиле этакого литмонтажа дадут публике представление об историческом фоне, на котором происходят собственно яснополянские сцены. Такое решение могло бы свидетельствовать о добросовестности автора, но только не о его готовности оставаться в границах художественности. В искусстве театра не деларация требуется, а поках живой драмы конкретных людей. Она интересна. Зрители приходят, чтобы увидеть характеры и действие, а не прослушать лекцию. Теоретически я это понимал, а практически демонстрировал неверие в собственные силы как драматурга.