Дневник. Том 2

этом памфлетисте нового типа, воюющем с анонимами, то есть

с пустотой?

За обедом, как обычно в этом доме, где вас всегда хотят

поразить чем-то новым, подают мясо кенгуру — оно похоже на

плохую косулю и уже ничем не лучше оленины; оно напоми

нает мне тощую конину времен Осады.

О, этот дом, не знающий уютного огонька в камине, дом,

где болят глаза от электрического освещения, где промерзаешь

40*

627

насквозь, оттого что двери распахнуты настежь, дабы можно

было видеть расставленные на лестнице саркофаги — сарко

фаги римских лавочников — и топорные барельефы, пригодные

разве что для украшения часовни в приюте для слепых!

Среда, 11 марта.

Маленький Жюлиа сообщил мне, что читал в «Меркюр де

Франс» манифест Гурмона *, где тот заявляет, что ему приходи

лось не раз критиковать Дюма и Золя, но что один из ста

риков, уж во всяком случае, пользуется уважением молодежи,

и этот старик — я. <...>

Вторник, 24 марта.

Что за ум у Метерлинка — взбитый, как пена! В «Сокро

вище смиренных» * уже не идеи, а лишь некий туман, некие

пары идей.

Среда, 25 марта.

Как это прекрасно: две магнолии, усыпанные огромными

белыми цветами, создающими молочный свет вокруг айвы,

стоящей между ними, которая так и пылает алыми цветочками!

Суббота, 28 марта.

Служащий Надара приносит серию фотографий, снятых им

с меня во время представления «Манетты Саломон».

Жорж Леконт приносит свою «Испанию» *, книгу с лест

ным посвящением мне за «прекрасный урок искусства и

жизни», который я преподал молодому поколению современных

писателей.

Гийом ведет со мной переговоры о маленьком томике, со

ставленном из четырех-пяти биографий, взятых в моей книге

«Несколько созданий нашего времени» *.

Наконец, вечером письмо, в котором Но извещает меня, что

хлопочет о разрешении сыграть в свой бенефис «Девку Элизу»,

с уплатой ей денег сразу после спектакля; и мысль о том, что

бедняга живет в беспросветной нужде, побуждает меня напи

сать резкое письмо Ажальберу, осуждающее Буржуа *, этого

министра-радикала, сутенера цензуры.

Понедельник, 6 апреля.

Утром вместе с небольшим пакетом получаю письмо, дати

рованное: Москва 18/31 марта. Пишет незнакомая русская

628

дама, она спрашивает, когда появится следующий том моего

«Дневника», и выражает свою признательность за удоволь

ствие, которое доставляют мои книги, за «приносимое ими

благо». Мало того, в качестве поздравительной пасхальной от

крытки она прислала мне небольшой рисунок, сделанный ру

кой ее дочери: вид на Кремль из большого окна ее гостиной —

Кремль весь в снегу, виднеющийся сквозь поставленные на по

доконник цветы.

Среди всех разносов, нападок, брани, клеветы, которыми

осыпают меня соотечественники, это милое выражение симпа

тии, пришедшее из чужой страны, — словно капля радости в

моей многострадальной литературной жизни.

Антуан приходит ко мне по поводу постановки «Девки

Элизы» в бенефис Но; он весьма отрицательно относится к

этой мысли, говорит, что дело серьезное, что следует приберечь

пьесу в интересах Ажальбера, которому позднее, при удачных

обстоятельствах, постановка могла бы принести и деньги и из

вестность. <...>

Воскресенье, 12 апреля.

Сегодня между завсегдатаями моего Чердака идет несколько

возбужденный разговор о статье Гийемо по поводу выдвиже

ния Доде в Академию * и одновременно об этом его путешест

вии в Италию, которое, как мне с самого начала казалось, он

предпринял, чтобы, оставаясь в тени, дать потихоньку созреть

делу.

Ренье, отлично информированный и, по-видимому, получаю

щий сведения от Эредиа, который, по-моему, является глаша

таем и распространителем брюнетьеровского плана, говорит

о какой-то очень сложной комбинации, которая позволила бы

пропустить выборы 21 мая и дала бы Доде уверенность, что

через три месяца он будет избран девятнадцатью голосами.

И, рассказывая об этом академическом заговоре, Ренье при

водит уничтожающие слова одного из правых, не простившего

«Королей в изгнании»:

— Вы, конечно, проголосуете за? — спросили его.

— Да.

— А почему?

— Потому, что в этот день он себя обесчестит.

Тут Роденбах восклицает: «А его письмо!.. Будь оно на

писано в молодости... но он написал его в сорокапятилетнем

возрасте, когда пора отдавать себе отчет в своих словах и по

ступках!»

629

Все собравшиеся сегодня у меня полны какого-то презри¬

тельного негодования: сдерживаться их заставляет лишь моя

дружба с Доде.

Да, дружба мешает мне говорить; но действительно, эти

выборы принесут ему лишь удовлетворение грошового тщесла

вия, а каких упреков в беспринципности будет это ему стоить

в будущем и к какому унижению человеческого достоинства

приведет это ничтожное возвышение!

О, бесспорно, втайне он жаждет этого мундира, этой неле

пой шпаги! Теперь я вспоминаю, как он был недоволен ин

тервью, в котором я заявил, что ни Доде, ни я не встанем по

перек дороги Золя на выборах в Академию. В другой раз, по

мнится, он уговаривал меня вступить в Академию, твердя, что

стоит мне молвить словечко... и что свое избрание он не мыс

лит без моего.

И к разочарованию, вызванному непомерным честолюбием

этого человека, примешивается грусть из-за сообщения в ут

реннем выпуске «Журналь» о том, что, находясь в Венеции, он

заболел.

Право же, я убежден, что ныне среди литераторов только

меня, меня одного не прельщают лавры академика.

Четверг, 16 апреля.

<...> У Бинга — выставка картин, рисунков, гравюр и

офортов Луи Леграна.

Самое интересное на этой выставке — гравюры, изображаю

щие танцовщиц, вернее, серия «Малютки из балета», где так

и видишь натруженные конечности, выпирающие суставы, пле

бейское сложение, простонародные физиономии, печать наслед

ственного алкоголизма на формах и линиях тела этих девочек,

занимающихся таким грациозным ремеслом, — и все это пере

дано в рисунке, в котором превосходно ощущается волшебная

игра сценического освещения; к сожалению, неровности бу

маги придают иногда этюдам Леграна сходство с дешевой ли

тографией.

Выставлено несколько весьма чувственных рисунков «Пе

решептывающиеся балерины», — тут мы видим блеск, сияние,

пылание, если можно так выразиться, нимбов, создаваемых

пачками, задранными над трико.

630

Что же касается рисунков Леграна, — то эта осовременен

ная религия, эти изображения некоего сына плотника, Jesus populo 1, просто-напросто дрянь.

Понедельник, 20 апреля.

<...> У Жуо выставка литографий Тулуз-Лотрека, и мне

все кажется, что карикатурно уродливая внешность этого го

мункулуса нашла свое отражение в каждом его рисунке. <...>

Пятница, 24 апреля.

<...> Как докучает мне всякая умственная деятельность

и какую радость я чувствую в глубине души при освободитель

ной мысли о том, что с будущего года притворюсь мертвым в

ожидании настоящей смерти.

Суббота, 23 мая.

Получил от Моргана каталог, в котором перечисляются не

которые современные книги с посвящениями; и, право, не дур

ная ирония: рядом с нашими двумя книгами, посвященными

Виктору Гюго, стоят «Трофеи» академика Эредиа с посвяще

нием госпоже Анне Сен-Сер!

Вторник, 26 мая.