Тревожное небо

— Когда были в отпуске последний раз?

— После окончания школы, в начале 1931 года.

— В начале 1931 года? А вы не ошиблись?

— Никак нет, в начале 31-го. Зимой ездил к родителям.

— Не может быть… товарищ Сперанский, — обратился он к начальнику штаба, — распорядитесь, чтобы принесли книгу отпусков начсостава.

Требуемую книгу немедленно принесли. Ни в 1931, ни в 1932, ни в 1933 году моя фамилия там не значилась.

— Но в 1931 году, как он сказал, отпуск у него был. Почему нет записи?

— Эта запись не здесь, тогда он получил отпуск как выпускник, — ответил начальник штаба.

— Так, так…

Наступила тишина. Я со страхом ожидал, когда же начнется разбор моего проступка, который, как я и сам прекрасно понимал, не мог остаться безнаказанным.

— Ну, хорошо, товарищ инструктор, — сказал, наконец, после долгого раздумья, сидящий за столом. — Можете быть свободны. Идите домой, отдыхайте, а там видно будет.

Отдав честь и повернувшись «налево кругом», я вышел в приемную, ничего не понимая. «Наверное, теперь конец… уволят…»

— Ну, как там? — я не сразу расслышал голос адъютанта. Я пожал плечами.

— А знаешь, кто там сидит?

— Не знаю.

— Неужели никогда портрета не видел? — адъютант снизилголос до шепота. — Это сам начальник Политуправления РККА товарищ Гамарник…

К вечеру вновь появился посыльный: явиться к начальнику санчасти Кноху.

Усадив меня у стола, черноволосый, коренастый доктор Кнох, улыбнувшись, сказал:

— Слышал, слышал… Ну, как же вы там психанули? Нехорошо! Отдохнуть вам надо. Пошлем вас в Сочи. В каких санаториях вы уже бывали?

Я еще никогда не бывал ни в каких санаториях. Доктор поднял трубку телефона и набрал номер.

— Семен Матвеевич, куда у нас есть путевки на третий квартал? Нет, нет, не подходит… А получше? Есть? Ага! Это, пожалуй, годится… — Кнох повесил трубку и встал. Я встал тоже.

— Сейчас пройдете медицинскую комиссию, и по ее заключению мы решим вопрос о путевке окончательно.

Я быстро обошел всех врачей курортной комиссии. Настроение стало понемногу улучшаться. Вряд ли меня послали бы на курорт перед тем, как уволить из авиации.

Когда вечером, почти перед самым отбоем, я зашел в свою палатку, меня засыпали вопросами:

— Ну и дал же ты! Что, уже отсидел?

— Нигде я не сидел. Вызывали меня в штаб школы…

— И там пропесочили как следует?

— Никто меня не песочил, разговаривали, спрашивали о том, когда я был в отпуске…

Выслушав мой рассказ о посещении санчасти и курортной комиссии, ребята защелкали языками.

— Ну и повезло же тебе. Поедешь на курорт, это как пить дать. На следующее утро, когда я стоял в строю, на мне дольше чем

обычно останавливал взгляд командир отряда, и я снова невольно подумал, что будет мне все-таки «баня».

Однако все обошлось! Я по-прежнему занимался своей группой курсантов. Окончательно успокоившись, начал было и сам обо всем постепенно забывать, когда более месяца спустя меня вторично вызвали в санчасть. Пожилая врач-терапевт (к сожалению, я не помню ее имени) встретила меня очень тепло и ласково. Усадила на диванчик и, вынув из стола голубоватую сложенную вдвое бумагу, вручила ее мне.

— Вот вам путевка на курорт.

Я прочитал на первой странице: «Курорт Сочи. Путевка №… Санаторий РККА № 1 им. Фабрициуса. Срок лечения 28 дней…»

Вот это да-а! Я поеду на курорт, да еще какой — «генеральский»! В этом санатории, как мне потом объяснил мой приятель, всезнающий Володя Михеев, лечатся сплошные «ромбисты». У меня же тогда на петлицах красовались только кубики…

… Под вечер поезд подкатил к Армавиру. Там нас ожидал неприятный сюрприз. В результате прошедшего накануне ливня где-то на побережье образовался оползень и железнодорожный путь вышел из строя. Предстояло ждать, пока починят дорогу. Нас, военных, собрал работник комендатуры и предложил на время вынужденного простоя «прикрепиться» на довольствие к столовой штаба кавалерийского корпуса. Это было весьма кстати. Сухой паек, выданный мне на дорогу, был рассчитан точно на количество дней в пути.

К общей радости на следующий вечер поезд двинулся дальше. Купе мягкого вагона, где до Армавира все места были заполнены, оказалось теперь полностью в моем распоряжении. Я спустил свою постель на нижний диван и быстро уснул.

Рано утром, чуть свет, меня разбудил странный, какой-то монотонный шорох. Я встал и подошел к окну. В предутренних сумерках мелькали то кусты, то склоны гор. Шорох продолжался, то усиливаясь, то снова утихая. Как был в трусах и майке, я вышел в коридор и поднял занавеску. Передо мной открылась изумительная, невиданная до сих пор картина… Море!.. Бескрайнее, зеленовато-сизое, оно несло накатную волну к берегу, и каждая волна, откатываясь обратно, шевелила и крутила круглые камешки — гальку, которая и производила этот тревожащий меня шорох. Зачарованный зрелищем, я приник к окну и долго-долго не мог оторвать взгляда от этой невиданной, удивительной картины. Ветра почти не было, и пологие волны, подходя к берегу, вскипали пенными гребешками, выбрасывая их далеко на блестевшую от влаги гальку. Быстро светало. Меняло свои краски и море. Далеко на горизонте оно оставалось темным, зеленовато-синим, а ближе — светлело, принимая почти бирюзовую окраску.

Я люблю море, дружу с ним, хожу под парусами каждое лето, но эта первая встреча осталась неизгладимым впечатлением в моей памяти на всю жизнь…

Володя Михеев оказался прав. Уже в вестибюле санатория я заметил отдыхающих, на петлицах которых, то красных, то голубых, а то и черных, указывающих род войск, блестели лишь красные ромбики. Гораздо реже встречались «шпалы», говорившие о принадлежности их владельца к старшему командному составу. Таким образом, как выяснилось позже, я был единственным обладателем «кубиков». После положенных формальностей приветливая, улыбающаяся сестра повела меня в столовую и указала место за столиком. Поспел я как раз к завтраку. За столиком, за которым мне предстояло питаться в течение месяца, сидели двое — артиллерист из Тбилиси и пехотный командир с Дальнего Востока, которые отдыхали здесь уже почти месяц. Это были славные ребята. Не прошло и нескольких минут, как за нашим столиком шла непринужденная беседа.

Мое внимание привлекла сервировка стола. На белоснежной скатерти лежали свернутые в трубки накрахмаленные салфетки, продетые в широкие чеканной работы серебряные кольца. Вилка и нож лежали на хрустальной подставке. Посередине стола стояла большая ваза с грушами и виноградом, рядом — графин с розовым напитком.

Подошла официантка и вручила мне листок-меню на завтрак.

— Подчеркните, пожалуйста, в меню те блюда, которые вы хотите получить…

— Можно и по два вторых, — подсказал дальневосточник.

— Фрукты тоже без лимита, — улыбнулся грузин, запуская зубы в сочную грушу.

Все здесь для меня было ново. Месяц пролетел как во сне… Я увидел Хосту и Адлер, озеро Рица и Красную Поляну (где, к немалому своему удивлению, нашел соотечественников — эстонцев, предки которых поселились там еще в прошлом веке). Были мы и в Гудаутах, и в Сухуми, лазили на гору в Новом Афоне…

… В Оренбургской военной школе летчиков и летчиков-наблюдателей им. К. Е. Ворошилова я проработал более пяти лет — инструктором, старшим инструктором, командиром звена, исполнял обязанности командира учебного отряда. Вспоминая эти годы — трудные и радостные, я часто думаю о том, как много сделала для воспитания советских летных кадров наша Коммунистическая партия и ее верный помощник — Ленинский комсомол. В том самом январе 1931 года, когда я, окончив Оренбургскую летную школу, был оставлен в ней инструктором, состоялся девятый съезд ВЛКСМ, принявший шефство над Воздушным Флотом страны. В школы и училища ВВС стали приходить молодые люди с комсомольскими путевками. Это были лучшие парни, тщательно побранные комсомольскими организациями.

Мне очень приятно думать, что и мой скромный труд в какой-то мере помог многим посланцам комсомола овладеть летным мастерством, стать настоящими советскими соколами. Я вспоминаю Катю Зеленко. Это была первая женщина в мире, таранившая в бою вражеский самолет и погибшая 12 сентября 1941 года и неравном бою с семеркой фашистских истребителей над селом Глинское Сумской области. Хорошо помню А. Дробина, молодого пастуха из Ленинградской области. Имел он лишь начальное образование. Учеба давалась нелегко. Параллельно со специальными дисциплинами надо было преодолевать и алгебру, и историю, и грамматику, и естествознание. Но недюжинные способности и упорство привели Дробина к желанной цели. Товарищеская помощь курсантов-комсомольцев, преподавателей и инструкторов так-же сделали свое дело — пастух стал летчиком. В годы Великой Отечественной войны А. И. Дробин заслужил высокое звание Героя Советского Союза. Летчиками стали многие и многие комсомольцы, прославившие позднее свои имена в боях против фашистских захватчиков.