Тревожное небо

Через недельку помкомвзвода счел, что наши ноги уже кое-что соображают, пора приниматься за руки. И вот тут-то у меня вновь появилась заковырка. Ноги вышагивали нормально, а вот руки… руки делали почему-то все наоборот. Я взмок от напряжения и страха перед тем, что на этом вся моя карьера летчика закончится. Вспотел и помкомвзвода. Битый час шагал я перед ним, а толку не было. Наконец, помкомвзвода не выдержал. Обругал меня, назвав почему-то киселем…

Кто со мной только ни бился: командир отделения, помкомвзвода, старшина роты. Наконец «слава» обо мне дошла до самого командира роты. А так как обучение одиночного бойца в реестре его служебных обязанностей не значилось, то он приказал курсовому командиру — тучноватому добродушному украинцу «лично проследить и принять необходимые меры».

Было прослежено, были приняты меры, а мои проклятые руки не давались никак… Шагаю в строю — все в порядке. Как только остаюсь один на один с командиром, руки делают все, только не то, что надо… Всем это надоело. Меня оставили в покое, и вдруг неожиданно я обнаружил, что делаю все правильно…

Примерно через месяц после начала занятий казарму посетил командир роты. До этого мы его еще не видели. Перед его приходом старшина роты лично проверял все тумбочки: зубная щетка, бритва, мыльница — на верхней полке слева, книжка из библиотеки — там же, но справа, принадлежности для чистки винтовки и сапожная щетка — внизу. Беда, если эти важные атрибуты курсантской жизни оказались перепутанными.

— Рота — смирррно! — послышался тонкий голос дневального. — Товарищ командир роты! Рота занимается подготовкой к занятиям. По списку 120 человек. В расходе трое. За время моего дежурства в роте происшествий не случилось. Докладывает дневальный по третьей роте Военно-теоретической школы Военно-Воздушных Сил Рабоче-Крестьянской Красной Армии курсант Мате.

— Вольно! — На голубых петлицах гимнастерки командира роты блестела «шпала», красный эмалированный прямоугольничек. По рангам того времени это означало «К-7» — седьмая категория.

— Построить роту! — приказал командир.

— Становись! — рявкнул сочный баритон старшины.

— Равняйс-с-сь!

— Второй взвод — осади назад!

Второй взвод был как раз наш. Помкомвзвода, стоявший в строю на правом фланге, держал голову вправо, а левой вытянутой рукой похлопывал по животу самого высокого из нас, Бурдияна из Бендеры. Рука помкомвзвода, поднятая до уровня плеча, была как раз на животе великана. Это выглядело так смешно, что взвод засмеялся.

— Отставить смех! — рявкнул старшина.

— Смиррр-но-о! Равнение на середину! — и старшина, четко печатая шаг, отдал рапорт командиру роты.

Мы уже научились к тому времени «есть начальство глазами». Командир роты начал с правого фланга обход строя. Время от времени он запускал два пальца под ремень. Если замечал, что ремень затянут слабо, брался за пряжку и, повернув ее на несколько оборотов, многозначительно вскидывал глаза на стоявшего рядом старшину. Значение этого пряжковерчения и взглядов мы узнали лишь вечером. Каждый оборот пряжки слабозатянутого ремня означал взыскание — наряд вне очереди. Два оборота — два наряда, три — нарядов тоже три… До моего ремня пальцы командира не дошли, ибо я стоял во второй шеренге. Когда он уже прошел и занялся третьим взводом, я потихоньку проделал эту процедуру сам. К моему ужасу пряжка ремня повернулась четыре раза!

Командира роты мы видели очень редко. А если он и появлялся, то результатом этого были наряды, весьма щедро раздаваемые то за пятно на носке начищенного до зеркального блеска сапога, то за слабо затянутый ремень, отлетевшую пуговицу или хаос на полках тумбочки.

Начались регулярные занятия в классах. Изучение теории полета — по Пышнову, самолеты, моторы, оружие — пока лишь теоретически, винтовка и наган — практически. Каждый день — двадцатиминутная утренняя зарядка. Два-три раза в неделю спорт: прыжки через «коня» и «козла», турник, бег, прыжки в длину и в высоту. Самым увлекательным было катание на ренском колесе, но это случалось редко и помалу — не хватало колес. Изредка водили нас строем в бассейн.

В одно из посещений бассейна не повезло старшине Загодарчуку. В тот день нас должны были познакомить с прыжками в воду. С земли девятиметровая вышка казалась не очень высокой. Сверху, однако, впечатление было совершенно иное. Несколько курсантов поднялись наверх, но… никто не решался прыгнуть. Тогда старшина взялся собственным примером подбодрить колебавшихся. Он бодро полез наверх, прошел на конец доски и, раскинув ласточкой руки, полетел вниз. Что-то он сделал не так, как надо… Раздался громкий всплеск, и старшина шлепнулся почти плашмя с девятиметровой высоты… Выходить из воды ему пришлось с помощью нескольких курсантов, которые нырнули за ним, не дожидаясь его появления на поверхности. Прошло довольно много дней, когда Загодарчук снова появился перед строем роты.

Осенью поползли слухи, источником которых был всезнающий «курсантский вестник», что нас переведут куда-то на юг. Наконец, нам перед строем зачитали приказ: такие-то и такие взводы нашей и ряда других рот переводятся в город Вольск, на Волге, в авиационную школу летчиков и авиатехников. Вольск так Вольск. Главное — школа также летная. Один из наших курсантов, Павел Ищенко, родом из Одессы, и как всякий одессит, шутник и балагур, серьезным тоном заявил, что Вольск хотя и не Одесса-мама, но за мачеху вполне сойдет…

В Вольске мы впервые своими руками взялись за самолет. На одной из утренних поверок командир роты Олев сообщил нам, что на железнодорожную станцию прибыли платформы с самолетами. А так как для перевозки на аэродром транспортных средств нет, самолеты решено доставить в школу своими силами…

После завтрака роту построили, и под командой самого командира роты мы зашагали на станцию. Самолеты были в разобранном виде. Нам поручили доставить на руках их плоскости.

Намучились мы изрядно. Нести пришлось километра полтора с гаком. Плоскости широкие, а дорога узкая, шагать приходилось прямо по снегу… С фюзеляжами было проще. Хвост водрузили на сани, а пара лошадей, запряженных цугом, довольно легко тащила его по дороге.

Нам довелось и собирать эти самолеты. Правда, участвовали мы в сборке только в виде, так сказать, «подсобной силы», поддерживали детали, пока техники и механики под руководством инженера устанавливали их на место. Но все-таки мы собирали…

И вскоре начались ознакомительные полеты. Узнав об этом, многие провели бессонную ночь. Я со страхом вспоминал свои ленинградские неудачи с Исаакиевским собором и трубой в Кронштадте. Вдруг первый полет будет для меня последним…

На поле три самолета. К каждому из них направляется взвод курсантов. Летчики сидят в кабинах, техники, передавая из рук в руки ведра с горячей водой, заливают ее через воронки в радиаторы. Вода льется тонкими струйками в снег.

— Закрой кран, — посоветовал технику, подведя нас к «нашему» самолету, старшина.

— Много ты понимаешь, — усмехается техник, — н-адо будет — закроем.

Вода льется еще минут десять. Затем мы начали руками крутить пропеллер. С трудом провернули несколько раз. Подходит техник, рукой отодвигает нас. Взявшись левой рукой за кончик лопасти, техник протягивает правую мотористу. Тот, в свою очередь, сцепляет свободную руку с рукой другого моториста.

— Контакт! — неожиданно вскрикивает техник, и все троес силой делают шаг в сторону.

— Есть контакт! — отвечает летчик. Что-то жужжит в самолете. Пропеллер качается и замирает. Вся процедура повторяется снова и снова.

— Контакт!

— Есть контакт!

— Выключено…

— Контакт!

— Есть контакт…

Холодно. Мы постукиваем каблуком о каблук. Наконец, мотор нашего самолета вздрагивает, выбрасывает клуб черного дыма и пропеллер начинает быстро вращаться.

Мне и другому курсанту, помнится, его фамилия была Лончинский, поручается проведение самолета до старта. Один из нас подходит к левой, другой — к правой консоли. Летчик дает полный газ, чуть-чуть приподымается от снега стальной костыль, а лыжи ни с места.