Книга об отце (Ева и Фритьоф)

Если поначалу отца успокаивало сознание, что в семье свя­щенника сын находится в надежных руках, то вскоре у него по­явилась новая забота. Фритьофу «надо бывать в обществе сверст­ников», нельзя «стареть преждевременно», пишет он. Фритьоф утешил отца, сообщив, что является членом целых двух гимнасти­ческих обществ и Бергенского охотничьего общества и что бывает в доме своего друга Лоренца Грига, где вся семья так же балует его, как и Хольты.

Однако и это ненадолго успокоило отца. Он страшно стос­ковался по старшему сыну, и тут не могли помочь никакие утешения. Пять долгих месяцев полярного путешествия ему скрашивала надежда, что сын наконец вернется и они уже долго не будут расставаться. «Теперь разлука, пожалуй, про­длится до конца жизни, меня только утешает, когда я слышу от людей сведущих, что эта должность поможет тебе выйти в люди. Коллет объяснил мне, что ты станешь всесторонне образованным в своей области, а здесь ты никогда бы этого не достиг».

Фритьоф и сам понимал, как ему повезло, хотя бы уже потому, что должность давала ему средства к жизни. При некоторой бережливости можно из каждого жалованья в конце месяца вы­плачивать небольшую сумму отцу в погашение долга. Человек он был непритязательный, единственное, о чем он сожалел,— это о том, что маловато денег на материалы, необходимые для за­нятий.

Письма из Христиании по-прежнему были мрачные — полные тревоги если не о сыне, так о деле. У Фритьофа на все находи­лись слова утешения, даже когда отец стал тревожиться, что не удостоится спасения в загробном мире. Он чувствовал себя дряхлым стариком, хотя ему было шестьдесят лет с небольшим, и у него появился страх, что его молитвы недостаточно горячи и искренни.

Фритьоф отзывался немедленно.

Такие слова были бальзамом для старика. Он только и жил теперь письмами Фритьофа. Хорошо, что он не слышал, как его смиренный сын обсуждает современные проблемы в доме Лоренца Грига. Споры разгорались там жаркие, и Фритьоф отважно от­стаивал свои убеждения. «Друзья любили Фритьофа, хоть он и был изрядным упрямцем и не больно-то считался с другими; при­чина же их любви заключалась в том, что бывали и такие часы, когда окружающие невольно угадывали в нем нежную, любящую душу,— говорил о Нансене Лоренц Григ.— В этом возрасте редко встретишь у человека такую любовь и такое стремление к добру, к правде и чистоте, такую неустрашимость и упорство в безуслов­ном служении своему идеалу».

Сестра Грига была певицей, и Фритьоф часами готов был слушать ее романсы. Если в споре с Лоренцем он высказывал свои мнения резко и безоговорочно, то слушая пение Камил­лы, бывал тих и покладист. Лучше всего он понимал простые вещи. Чтобы воспринимать большие симфонические произведе­ния, он был недостаточно музыкален. Больше всего он любил пение. «Человеческий голос,— говорил он,— самый совершенный инструмент». Об этом могут быть различные мнения, но его мне­ние было таким.

К тому же у песен есть еще одно преимущество — слова, а Фритьоф очень любил поэзию. В то время как молодежь восьми­десятых годов нередко боялась прослыть «сентиментальной», он, не смущаясь, с воодушевлением декламировал стихотворение за стихотворением. Он помнил наизусть всю «Сагу о Фритьофе» [54] и «Песни Фенрика Стола». Ибсена, Шекспира, Байрона, Бернса, Карлейля, Гюго и других любимых писателей знал «от доски до доски». Он сам всю жизнь говорил, что на его развитие огромное влияние оказал «Бранд» Ибсена.

С детских лет у Фритьофа был девиз: «Береги время!» Но у него было столько увлечений, что тут никакого времени не хва­тало. Он готов был заниматься всем, что его интересовало, а инте­ресовало его многое. В Бергене он брал уроки рисунка и акварели у художника Ширтца. Старик Ширтц считал, что Фритьоф должен стать художником, это его подлинное призвание.

«Бросайте науку, Нансен,— говорил он.— Будьте художни­ком, у вас же талант».

Но Фритьоф помнил слова отца: «Не позволяй себе разбрасы­ваться, сынок». А он ведь уже выбрал науку. К тому же доста­точно в семье и одного художника. Его сводная сестра Сигрид училась живописи в Париже. Она была не лишена таланта, но Фритьоф сомневался, что она пойдет далеко. Сигрид уже начала выставляться, и одна из ее картин попала в Берген. Отец, нашед­ший в этом еще один повод для забот, спросил мнение Фритьофа об этой картине. Фритьоф отвечал: «Здесь, в Бергене, я бесе­довал со знатоками и слышал их мнение. Так вот, суд гласит, что работа хороша». Сам Фритьоф не придавал большого зна­чения суждению знатоков. Все равно теперь ее уже не оста­новишь.

И вот из Христиании пришло известие, что с отцом случился удар, и Фритьоф тут же помчался к нему. Когда он прибыл на место, паралич уже прошел и рассудок как будто не пострадал.

Но трудиться отец был уже не в силах, и он впал в еще большее уныние.

Адвокат Нансен взял себе в компаньоны мужа своей падче­рицы Иды, Акселя Хюнтфельда. С тех пор его доходы стали так малы, что он не мог ничего откладывать. Теперь он горевал, что не оставит сыновьям никакого наследства. «Зачем нам наслед­ство? — сказал на это  Фритьоф.— Мы сами можем работать».

Но и это оптимистическое письмо не подбодрило отца. Отец отвечал: «Ты совершенно небрежен по отношению к себе, слишком многим пренебрегаешь. То же самое говорит один человек, кото­рый ценит тебя очень высоко».

Отец повстречал старого Карстена Борхгревинка, который слышал о  Фритьофе  много  хорошего  от капитана  Крефтинга.