Огрызки жизни или Дневники (СИ)

1980 август. После того, как все разрешилось, решили уехать куда подальше. Мать предложила ехать в Ковдор или Карелию – у нее там были хорошие знакомые. Собрали контейнер, сдали квартиру и поехали. В Ковдоре сразу дали однокомнатную квартиру, мне - место геолога. Наде сказали, что найдут ей что-нибудь попозже. Ей это не понравилось, сразу надулась, если не оскорбилась. Типа, что, я не человек, а при тебе приложение?  И мы, на удивление принимающей стороны, поехали вниз по долготе в Карелию. Там мне дали должность геолога, обещая через полгода старшего. Наде предложили завскладствовать. Начальник Неверов ей сказал: не дура будешь – наваришься, и Надя согласилась. Ну, дали потом комнату в 2-х комнатной избушке, с печкой, вокруг столетний сосновый лес и ландыши. А через автодорогу запруженная река. Геологи Уксинской партии любили выпить. За15 минут произносилось 5 тостов и один гость оказывался под столом. Собирались часто, в игры разные играли, все дни рождения  - вместе. Ездили еще в Питкяранту поиграть в футбол и попить пива.

01.02.82. Карелия. Уукса. Кительская шахта. Ночью полезли с Надей в горячую еще баню, в форточку, хотя, как позже выяснилось, дверь была открыта. Разделись - и в парную. В ней на верхней полке спал в тулупе пьяный банщик.

Мир - это гармония гармонии и дисгармонии. Гегель.

22.01.82. Я не стремлюсь к вершинам. В маршрутах, взобравшись на пик, редко шел на самую верхушку. Вершина, покороение, мне не нужны. Я не хочу ничего попирать. Я хочу быть добрым. А быть добрым можно лишь ничего не делая.

Днем, катаясь на лыжах, увидел березу и сосну. Они стояли бок об бок, как супружеская пара. Ветви-руки, когда-то тянувшиеся друг к другу, засохли и обломились, но с жадностью продолжали тянуться к миру внешние ветви.

82 год, август. Съездили на море, в Феодосию, с Людой Григорьевой, московской моей знакомой, родом из Свердловска, ее мужем и дочкой. Они все три недели жутко скандалили, он ядерщик (что-то со здоровьем), работает в Министерстве среднего машиностроения, Люда работает с матерью. Собираются расходиться – разные цели в жизни. Ей нужен успех и деньги, он живет семьей и дочкой.

Люда Григорьева добилась всего, что хотела. Ушла от мужа (я даже приходил к ней, но не срослось – строгая она на вид, слишком материальная), из МинГео, выучилась на бухгалтера и сейчас работает в банке. У нее все есть, но это ведь так тоскливо все иметь? Да и что это такое, все иметь? Всякую жраву, всякую машину, ездить по мировым курортам. Не знаю, я объездил полмира и езжу теперь лишь за тем, чтобы вбить в карту мира очередные гвозди. Что это, эти гвозди? Они есть все, что осталось от моей гордыни? Да нет… Еще я считаю, сколько десятков человек открыло за день мои электронные книги…

Когда возвращались в Карелию на поезде, Надя сказала в тамбуре – мы курили, - что возвращается в Душанбе. «А ты как хочешь». Я опешил, ее слова были для меня землетрясением. Чем  я мог ответить? Как только она уехала вместе с сыном, позвонил матери в Москву, рассказал все, едва ли не плача. Через неделю они все втроем (с сестренкой) приехали ко мне. Я расправился с кроликами, которых выращивал от своей фроммовской биофильности, сделал шашлык. Сидели, пили, на меня смотрели, как на несчастного, на бедненького, а я таковым и был. 7 лет семейной жизни и теперь один, без сына и жены. Правильно. Ей, своевольной украинке, надоело быть при мне, ей захотелось вольной жизни в своей квартире  - она ведь знала, что я не поеду назад в Душанбе. Я же, задумываясь о будущем, и видя в нем ее одну, не хотел такого будущего, в котором все ясно и нет любви. Если честно, я любил сына, как свое продолжение, как ребенка, которого надо сделать мужчиной, но и любил еще тело Нади, белое, мяконькое, лакомое,я любил ее, как любят сладкое  пирожное…

В общем, порешили мы с родителями, что я через некоторое время перееду к ним в Москву и буду поступать в аспирантуру по специальности, безпроигрышного научного руководителя они найдут (отец к тому времени работал в Институте Литосферы, располагавшемся в гнезде советской геологической науки. Были проблемы, но они были решены, я сдал экзамены и стал очным аспирантом Института геологии, минералогии и петрографии АН СССР (ИГЕМ АН СССР).

Январь 1983. Сразу после поступления в аспирантуру уехал в Душанбе к Наде. Видимо, Москва ее притягивала больше Карелии, и она согласилась ехать ко мне, в столицу. В феврале умер дед. Я его любил и люблю до сих пор. В марте приехала Надя. Жили на Арбате. В коммунальной квартире в соседнем с рестораном "Прага" доме на втором этаже. Вальку отдали в 56-ю школу, что напротив канадского посольства. Жили на мои 96 руб стипендии и 100 я снимал ежемесячно с книжки. На вино, пиво, мороженое и еду более чем хватало.

Май 1983. Однажды попивая вечерком чаек, мы почувствовали, что он отдает мочой. Потом  выяснилось, что соседка из комнаты напротив, попутала свой чайник с нашим. В своем она греет мочу, которой лечится. Другой сосед – улыбчивый горбун Валера – живет с престарелой матерью.

Мы отлично там жили! Покупали отличное чешское пиво, в гастрономе «Новоарбатский» все было. Вот только Надя слишком ревниво относилась к моей диссертации. Почему? Может быть, считала, что защитившись, я перейду в другую среду? Но это чепуха. Я никогда не смогу стать кем-то другим

Первое аспирантское поле.

23.06.83 Картошка, огурцы. Пиво Женя взял на свои деньги.

24.06.83 Вино "Сафеди", столовая - 3 руб, газ - 5, Хлеб - 1б, миски, ложки, купальник, книги. Миша Фискалов. База 1 экспедиции АН СССР на Луначарского (местные ее называют Луначарская). Воскулит у отца. Выдано Губину 5р.

Лето 83-го... Мы едем в поле. Дали машину, бортовой Газ-66, денег 4 тыщи, 4 тонны бензина. На аэробусе прилетели в Ташкент - на базу ИГЕМа (она рядом с Алайским базаром) за шофером и машиной. Надежда намекнула - как было бы хорошо, если бы мы предстали перед научной публикой как неженатые:

- Ну, неудобно мне быть приложением к тебе, не хочу, чтобы говорили - вот жену таскает за собой...

 - А спать со мной ты будешь?

- Спать буду.

 – Ну, тогда как знаешь.

Понятно. Опять во главе угла у нее самостийность.

Взяли машину, шмотки полевые и на три дня завернули на Кайраккумское водохранилище. Там сразу сели по самые оси в солончак (корка грязи под ней жидкая грязь). Говорил Женьке: - Не лезь, застрянем. Но он полез... Откопались без бульдозера. Поставили палатку сели есть-пить, смотрим, несется 66-ой с ташкентскими номерами. Хотел на скорости перескочить. До конца дня зрелище нам было обеспечено - сел он в грязь по самое брюхо. В конце дня притарахтел бульдозер и вытащил.

На следующий день половили старенькой карельской еще сеткой рыбы, позагорали и рванули к Коле Байгутову в гости, в Пенджикент (рыба по дороге сгнила). Через два дня,  утром, потихоньку смылись тайком – пить с утра до вечера было уже невмоготу... Три дня стояли на Искандере. Женька выпендривался перед Надеждой - мужественно плавал на баллоне по бурному холодному притоку. Впрочем, и я сам делал бы это, а может быть, и не только это, было бы перед кем... Да и Женька парень был, на мой взгляд, весьма невзрачным, из тех, кто населяет пивные днем и канавы вокруг них вечером. Высокий, худой, светловолосый, с белесыми глазами. Зуб золотой. Приехали в Душанбе. На площади Ленина у машины упал карда = шофер Губин зряшний. Через пару недель стал  ныть, вот, резина плохая, в горах не вытянем, надо ехать в Ташкент менять. Ну и отпустил его с Надей и Беллой, ее племянницей. Последняя поехала в качестве блюстителя нравов... Уже потом я понял, что обязанности своей она не выполнила. Тут, впрочем, надо сделать небольшую вставку. Она сильно изменит восприятие последующих строк, а именно превратит мою личную трагедию в пошлую драму, если не водевиль. Да, пошлый водевиль - синтез трагедии с порнухой. Но для меня происшедшее в то лето стало трагедией, длившейся очень долго - лет 10 я выходил из нее. Мне было очень плохо тогда - все потеряло смысл, из обыденности ушло доверие, привычное доверие, которое греет и ведет за руку с одной страницы жизни на другую. Я стал злым и мог быть подлым, но об этом ниже. Так вот, после отъезда святой троицы я долго и нудно дробил пробы под виноградником, сквозь листья и ветви которого пробивалось солнце, тут приехал Коля Бондаренко и мы пошл развлечься. Поехали к Надеждиной старой подружке, Фатиме, она еще Тамарой себя называла. Свинская мысль мыслишка туманится сейчас моей в голове. Кажется мне, что перед отъездом Надежда говорила, что неплохо было бы, если бы я заехал к этой стройной, бойкой осетинке. Какой нюанс! Какие краски! Какая заботливая полу-жена! Так вот приехали. Дверь открыла ее мать. Фатима стирала - бесцветная, в платке, плотно прикрывшем волосы, с стареньком халатике с влажным подолом. Нас отвели на балкон, где Коля, с испугом и заметной брезгливостью сказал: