Тропой Кулика (Повесть о Тунгусском метеорите)

Мы внимательно присматривались, стараясь найти живое дерево, пережившее катастрофу, но безуспешно. Спиленные нами крупные деревья все как на подбор оказывались молодыми, не достигшими 50-летнего возраста.

Хотя на схематической карте, приложенной Криновым к его книге о Тунгусском метеорите, местонахождение лабаза было отмечено достаточно четко, нам не удалось найти его. По-видимому, он скрыт в болоте, которое медленно, но неуклонно передвигается в сторону Кобаевого острова. Возвращаясь на базу, на подходе к Сусловской воронке мы увидели среди зарослей карликовой березы, метрах в десяти от тропы, большую деревянную бочку. Бочка сильно рассохлась, на дне ее сохранилось немного какой-то жидкости, пахнущей керосином. Мне вспомнились разговоры о том, что Кулик в свою последнюю экспедицию зарыл на глубине около 5 метров бочонок с маслом, а сверху для отпугивания медведей поставил бочку с керосином. Может быть, здесь и хранится его «клад»? Мы сфотографировали бочку со всех сторон и отправились на стан.

Вскоре вернулись и Флоренский с Емельяновым. Они без всяких затруднений ходили по Южному болоту, которое, по словам Кринова, в 1930 году было непроходимо. Детально исследовав болото и острова, они пришли к заключению, что падения крупных метеоритных масс здесь не было. Острова сложены спокойно залегающими слоями торфа, и на их поверхности сохранились старые сухостойные деревья, носящие следы пожара.

Наступило 10 июля, ставшее для нас Днем Великого Разочарования. В шлихах «интегральной» пробы оказалось несколько зазубренных металлических частичек неправильной формы, которые почти наверняка можно было считать метеоритными. Они были торжественно вручены Палею для анализа на никель. Петр Николаевич был взволнован: от результатов исследования зависело очень многое! Необычно серьезный, какой-то притихший, он торжественно приступил к процедуре анализа. С ловкостью фокусника он оперировал различными склянками, наполненными бесцветными растворами, которые, подчиняясь его мастерству, приобретали различную окраску. Он растворял, подогревал, охлаждал, прибавлял и убавлял количества находящихся в склянках и пробирках жидкостей. Все это продолжалось больше трех часов.

Флоренский, нервничая, стоял рядом с Палеем. Наконец он не выдержал и предложил мне пройтись с ним на Кобаевый остров. (Это имя когда-то дал острову Янковский. Здесь водились многочисленные куропатки. Вспугнутый самец куропатки взлетает с криком, похожим на «кобай, кобай, кобай». Отсюда и название острова.)

Когда мы вернулись, Палей огорошил нас известием: все исследованные частицы большой «интегральной» пробы — чисто железные и не содержат даже следов никеля. Пришлось призадуматься. Как увязать это с результатами исследований Явнеля? Почему у него в куликовских пробах оказались частицы никелистого железа?

Неожиданно вспомнилась любопытная деталь. Незадолго до отъезда из Москвы я принес в КМЕТ килограмма два песка, взятого из канавы на Волоколамском шоссе. Мы в это время изготовляли наши бутары, и песок был нужен, чтобы опробовать их работу. Песок более двух недель пролежал в помещении КМЕТа, а затем был промыт. К великому удивлению, в шлихе была обнаружена металлическая частичка, которую передали для анализа Явнелю. Анализ показал, что частичка состоит из никелистого железа. Это обстоятельство всех нас очень заинтриговало, но начавшиеся сборы заставили забыть об этом. Сейчас многое стало ясно. Дело в том, что куликовские пробы в течение 15 лет находились в маленьком, тесном помещении КМЕТа, где в последние годы в больших масштабах проводилась механическая обработка образцов железного Сихотэ-Алинского метеорита. Частички его, по-видимому, попали в почвенные пробы Кулика и «заразили» их. То же, вероятно, произошло и с моим песком.

Итак, поиски материальных частиц Тунгусского метеорита оказались безрезультатными. Поиски метеоритного кратера в этом районе также не увенчались успехом — никаких следов его не обнаружено. Южное болото было нормальным таежным болотом и никакого отношения к падению Тунгусского метеорита не имело. Один только радиальный вывал говорил о масштабах происшедшей здесь катастрофы. Исследованию его нужно теперь уделить основное внимание.

Опять в поход. На Укагитконе

Приближалось время возвращения в Москву. В оставшиеся дни Флоренский с Емельяновым собирались провести более детальное исследование западной части района и еще раз осмотреть ямы в бассейне Чавидокона, хотя их карстовое происхождение почти не вызывало сомнений. Само слово «чавида» значит «гипс».

Нам с Янковским предстоял маршрут в восточную часть района, которая пока оставалась неисследованной. Нужно было определить характер вывала, установить его границы, отобрать пробы, а затем выходить на Ванавару. Кучай с Зоткиным продолжали детальное исследование района около заимки, изучая влияние рельефа на поведение баллистической волны.

11 июля мы с Янковским покинули заимку и отправились в далекий путь. Через два-три дня мы должны были встретиться на устье Укагиткона с Андреем и Афанасием: они подбросят нам на оленях продовольствие, заберут пробы и вернутся обратно. По старой, хорошо промятой тропе мы поднялись на вершину Фаррингтон, а оттуда стали осторожно спускаться по зыбкой поверхности курумника — рыхлого нагромождения обломков горных пород, сползающих вниз при каждом резком движении.

Дальнейший наш путь шел по лесному бестропью. Характер тайги часто менялся. Смешанный лес, в котором дружно уживались сосна, ель, береза и лиственница, сменялся сплошным березняком. Среди молодого леса там и здесь лежали вывороченные с корнем, полуистлевшие, обомшелые стволы деревьев. В мертвой неподвижности они, как огромные пальцы, показывали своими вершинами на северо-восток. Только в березовом лесу следы былого вывала отсутствовали — береза очень легко поддается гниению.

Иногда мы забирались в такую чащобу, что скорость нашего продвижения падала до километра в час. Маленькие, густо разросшиеся деревца крепко хватали нас в свои объятия и злобно кусали острыми сучьями, не давая возможности двигаться. Приходилось продираться сквозь них с риском оборвать лямки рюкзаков.

Продираясь сквозь заросли, мы случайно наткнулись на медвежью берлогу. Слово «берлога» ассоциируется обычно с представлением о какой-то яме-пещере под корягой или под вывороченным с корнем деревом, из-под которого с ревом может внезапно выскочить ее разъяренный хозяин. Здесь же среди густейших зарослей молодого лиственничника в земле вырыта небольшая яма-нора с навесом из скрепленного корнями почвенного слоя. Земля и камешки из норы тщательно удалены и отброшены на некоторое расстояние. Дно ямы выложено мхом. Большая куча его лежит рядом.

Янковский, прекрасно знающий повадки зверей, рассказал, что медведь тщательно готовит себе зимнюю квартиру. Он заранее собирает мох, делает большой запас его около ямы, задом, пятясь, влезает в нее, ложится головой к выходу, загребает лапами лежащий около входа мох, тщательно затыкает им отверстие-вход и, замуровав таким образом свою зимнюю квартиру, впадает в спячку.

Встреченная нами берлога, видимо, служила прибежищем небольшому медведю. На окружающих деревьях были видны следы когтей. Это одна из ритуальных процедур, которые медведь обязательно проделывает около своего жилища: становясь на задние лапы, он сдирает когтями кору, делая своего рода затес, указывающий, что место занято. Обычно берлога служит медведю только одну зиму. На следующий год он устраивает себе новое логово.

Вечером 13 июля мы подошли к чуму, поставленному нашими эвенками в устье Укагиткона. Они приехали сюда накануне и привезли кое-какое снаряжение, а главное, продукты.

Устье Укагиткона оказалось очень красивым. Около небольшого каменистого обнажения, сложенного серыми туфо-песчаниками, весело журчит быстрая Хушма. В нее узкой серебряной струей вливается студеный Укагиткон. Высокий сухой берег порос густым лиственничным лесом. Заходящее солнце красноватыми лучами освещает верхушки деревьев, отражающиеся в светлой, прозрачной розовой воде. Мы поставили палатку, и я, оставив Янковского хозяйничать, отправился к нашим эвенкам.