Тропой Кулика (Повесть о Тунгусском метеорите)

Прогнувшись, мы опять отправились в путь и после двенадцатичасового маршрута остановились отдохнуть в верхнем течении большого ручья Чеко. Последние километры мы тащились, едва передвигая ноги: тяжелые рюкзаки, знойный день, пересеченный рельеф, болотистые кочковатые участки основательно вымотали меня и Янковского; один только Юра чувствовал себя более или менее сносно. Глядя на него, я невольно вспомнил слова незабвенного Козьмы Пруткова: «Тебе и горький хрен — малина, а мне и бланманже — полынь!»

Мы обещали вернуться на заимку утром 8 июля, поэтому после пятичасового отдыха пришлось опять отправляться в дальнюю дорогу. Всю ночь брели мы по тайге то по звериным тропкам, то целиной, по бестропью. Стояла ясная, тихая холодная ночь. На фоне светло-розового неба отчетливо выделялись силуэты угольно-черных гор. Белые покрывала тумана нависли над ручьями и болотами. Недвижно, как завороженная, стояла притихшая тайга. С каждым часом становилось холоднее. Выпавшая с вечера роса замерзла и превратилась в иней.

Мы быстро шагали вперед и часам к пяти утра вышли на тропу. Солнце постепенно поднималось над лесом. Вокруг возглавлявшего шествие Емельянова вздымался радужный столб ледяной пыли, которую он сбивал с травы и кустов. Постепенно иней стал оттаивать. На наших коленях появились мокрые пятна. Вскоре брюки промокли насквозь. В воздухе закружились, запели комары; пришлось прибегнуть к спасительному «миропомазанию». К семи часам стало по-настоящему жарко. Километры, казалось, становились все длиннее. Мы миновали «ворота», ведущие в котловину, подошли к болоту, окаймляющему большой возвышенный участок — Кобаевый остров, и с удовлетворением увидели отвесную сизую струйку дыма около подножия горы Стойковича. Еще одно, последнее усилие — и мы подошли к базе.

Навстречу нам, приветливо, виляя хвостом, вышел, сладко зевая и потягиваясь, пес Верный — черный красавец, увязавшийся за группой Флоренского, когда она покидала Ванавару. Пребывание в экспедиции полностью испортило собаку. Раньше это был стройный, поджарый пес — работяга, неутомимый охотник и следопыт. Теперь он превратился в толстого, неповоротливого лентяя, который целыми сутками жрет да спит, не обращая внимания даже на пробегающих мимо бурундуков.

У костра сидел очередной дежурный по стану Кучай. При виде нас он издал победный клич и с жаром принял путешественников в свои объятия. Остальные члены экспедиции еще нежились в палатках в ожидании сакраментального возгласа: «Подъем!», который не замедлил последовать сразу же после нашего появления.

Кучай с присущим ему добродушным юмором пожаловался, что натер в маршруте ногу и вот теперь ему — кандидату физико-математических наук — приходится сидеть у костра и готовить еду для остальных участников экспедиции. «Впрочем, — добавил он, — это не мешает мне думать. Я, в отличие от некоторых, — он лукаво посмотрел на нас, — предпочитаю работать головой, а не ногами. Мы тут с Зоткиным разработали одну идею, которую собираемся проверить на месте. А, черт!» — и он бросился к кастрюле, от которой пахнуло пригоревшей кашей.

На базе. Надежды и разочарования

Приятно было после долгого отсутствия вновь встретиться с членами нашего маленького коллектива. По существу это была единая дружная семья, в которой за все время работы, несмотря на разнородность ее состава, не было ни одного конфликта.

Кирилл Павлович устроил небольшое совещание, на котором мы подвели итоги сделанного. Границы вывала в южной, западной, северо-западной и северной частях района были более или менее оконтурены. Неясными они оставались в северо-восточной, восточной и юго-восточной частях. В центральной части района наметилась зона беспорядочного вывала, в пределах которой деревья повалены вразнобой, без заметной ориентировки. Наш маршрут показал, что в северо-западном направлении сплошной вывал быстро сменяется частичным и прослеживается дальше только на вершинах гор, быстро теряя свою интенсивность по мере удаления от центра катастрофы.

В почвенных пробах, взятых на большой площади, никеля не было; значит, метеоритное железо в них отсутствовало. Поэтому решено было подробно исследовать район заимки, откуда Кулик брал свои пробы, в которых Явнель обнаружил впоследствии метеоритные частицы никелистого железа. Важной задачей было взятие крупной, «интегральной» пробы, которая должна показать, есть ли здесь метеоритный материал и чем он представлен. С площади 6 квадратных метров был собран весь материал на глубину 5–6 сантиметров, до песчано-илистого слоя. Набралось больше двух кулей породы. Весь этот материал нужно было промыть на маленькой бутаре.

Вдвоем с Малинкиным мы взялись за работу и, удобно расположившись на краю Сусловской воронки, приступили к промывке. Я мял и растирал породу, пропуская ее через грохот, а Егор подавал воду, черпая ее из воронки ковшом, насаженным на длинную ручку. Материал пробы состоял из мха, корешков, детрита, перегноя и мелкозема, над которыми пришлось основательно поработать. Учуяв поживу, как оса около меда, вокруг нас с «жужжаньем» стал кружиться кинооператор Заплатин. Он прицеливался и так и этак, выбирая наиболее удобную композицию и освещение, и, наконец пристроясь, застрекотал своей камерой.

Операция промывки пробы заняла больше восьми часов, но зато мы получили достаточное количество материала магнитной фракции, результатов исследования которой все с нетерпением ждали.

Пока мы с Малинкиным промывали пробу, остальные члены экспедиции тоже не оставались без дела. Флоренский с Емельяновым отправились исследовать Южное болото, в которое, по мнению Кринова и последним представлениям Кулика, упал метеорит. Зоткин и Кучай пошли изучать экранирующее воздействие склонов на вывал леса. Дело в том, что при ударе баллистической волны в случае наличия какого-нибудь укрытия создается барьер, предохраняющий деревья от вывала, но при этом они ломаются на определенной высоте. Зоткин во многом не согласен с Кучаем и выступает в роли оппозиции. У обоих незаурядные математические способности, и, сойдясь, они ожесточенно спорят, уснащая свою речь наборами непонятных формул.

Палей, как обычно, сидит в полутемной задымленной (профилактика от комаров) избе, занимаясь анализами проб.

Алешкова просматривает пробный материал под бинокулярной лупой, выискивая подозрительные чешуйки, стружки, палочки и прочие частички, метеоритное происхождение которых безжалостно опровергается анализами Палея.

На чердаке хушминского барака мы нашли много старых почвенных проб, взятых в свое время Куликом, но почему-то оставленных здесь. Большая часть их пришла в негодность, но некоторые были в полной сохранности. Они были проанализированы и также показали полное отсутствие никеля. В чем дело? Почему у Явнеля в пробах Кулика был никель, а у нас его нет?

Были проверены на никель кирки, лопаты, буровой инструмент, находившиеся на заимке. Быть может, они содержат присадку никеля и частички их, попав в отправленные в Москву пробы, исказили результаты анализа? Однако инструменты оказались чисто железными, без следов никеля.

Теперь остается последняя надежда на «интегральную» пробу. Что-то покажет она? Если и в ней не окажется никелистого железа, то придется признать, что с московскими пробами произошла какая-то крупная ошибка.

Вечером, после промывки пробы, мы с Малинкиным решили прогуляться на Кобаевый остров поискать обнаруженные в 1929 году Криновым остатки лабаза эвенка Джонкоуля. Этот лабаз сгорел в 1908 году. На Кобаевый остров сейчас можно попасть, не замочив ног. Он представляет собой большой выход коренных пород — сланцев среди торфяного болота. Когда-то его покрывал густой лес, впоследствии полностью уничтоженный. Поверхность острова усеяна поваленными деревьями, но в расположении их нет определенной закономерности, можно сказать, что здесь зона хаотического вывала, который, однако, произошел уже после падения метеорита: ведь в свое время Кулик писал, что идти по лесу здесь опасно, так как от порывов ветра то там, то тут с шумом падают мертвые великаны-деревья.