Моя мать Марлен Дитрих. Том 2

Мать, привстав, поцеловала его.

— Мой любимый, как это смешно, — сказала она. — Ты — великий писатель. Что тебе еще надо? Посмотри на Хемингуэя. Его никогда не беспокоит, что он чувствует или что он чувствовал давным-давно. Она просто изливается из его души — вся эта красота!

Я проснулась и услышала:

— Папи, ты спишь? — Голос матери по внутреннему телефону срывался на крик.

Я взглянула на дорожные часы: четыре часа ночи. Что-то случилось! Натянув халат, я прошла по коридору в номер матери.

— Папи, проснись! Послушай меня. Мы с Бони поссорились. Вспомни, как он странно вел себя за обедом. Так вот, позже он обвинил меня в том, что я спала с Хемингуэем. Разумеется, он не поверил, когда я сказала, что это неправда. Наговорил мне кучу дерзостей, потом умчался. Наверное, поехал в казино и там напьется. Одевайся, возьми машину и разыщи его! Может быть, он уже валяется где-нибудь, и его найдут в таком виде! Позвони, как только что-нибудь узнаешь!

Она повесила трубку и, заметив меня, попросила заказать кофе в номер. Потом принялась ходить из угла в угол.

Прошло два часа, раздался звонок. Отец нашел Ремарка в баре деревушки Хуан-ле-Пинс. Он был пьян, преисполнен грусти, но цел и невредим.

В то лето целительница, растиравшая кровь по резине, отсутствовала, но мать обнаружила новую медицинскую сенсацию. Она прибыла прямо из России в виде тоненького тюбика и гарантировала излечение от простуды. Мать объяснила применение мази Беатрис Лилли, и я стала невольной свидетельницей такой сцены.

— Би, дорогая, это потрясающее средство! Такого еще не видывал никто. Дай руку! Нет, нет, поверни ее кверху. Мазь втирают туда, где прощупывается пульс.

Зажав колпачок в зубах, мать выдавила изрядное количество желтой клейкой жидкости, завинтила колпачок и принялась яростно втирать мазь в руку Би. Рука покраснела, и в том месте, «где прощупывается пульс», слегка вспухла.

— Марлен, разве я жаловалась на простуду?

— Конечно, ты говорила, что у тебя «все заложило».

— Ах, так это средство и от запора помогает?

К этому времени пятно уже горело, и краснота растекалась, а Би пыталась вырвать руку, в которую вцепилась мать.

— Марлен, из чего делается эта липкая клейкая дрянь?

— Из яда змеи. Она воспламеняет ткани, потом высушивает их, и ты вдруг снова дышишь!

Я еще не видела, чтобы кто-нибудь так быстро преодолел расстояние от отеля до бухты. Мать сконфуженно наблюдала спринт Би Лилли.

— Что случилось с этой женщиной? Ноэл всегда находил ее чудной. Но я-то думала: чудная — ха-ха, а не чудная в смысле «странная».

Однажды на каменистом пляже у скал начался ажиотаж. Какой-то странный корабль держал курс в нашу бухту. Темный корпус великолепной трехмачтовой шхуны разрезал спокойную морскую гладь, палубы из тикового дерева сверкали на утреннем солнце, у руля стоял прекрасный юноша. Бронзовый, стройный, даже издалека было видно, как играют мускулы груди и сильных ног. Он приветствовал восхищенных зрителей взмахом руки, сверкнул белозубой плутовской улыбкой и отдал команду бросить якорь меж белых яхт. Подними он черный «Веселый Роджер», никто бы не удивился. С первого взгляда на него приходило на ум слово «пират» и связанные с ним — «грабеж» и «мародерство».

Мать тронула Ремарка за руку.

— Бони, как он красив! Вероятно, зашел в бухту к ланчу. — Она не сводила глаз с лодки, подплывающей к берегу.

Когда незнакомец в плотно облегающих парусиновых брюках и тельняшке ступил на лестницу, ведущую к ресторану «Райская птица Рух», вдруг оказалось, что это не сексуальный юноша, а сексуальная плоскогрудая женщина. В то время среди богатых наследниц таких сорвиголов было хоть пруд пруди, но эта была прирожденная авантюристка и путешественница. Владелица шхун и яхт, заправлявшая собственными островами, звавшаяся в кругу друзей Джо, она стала для моей матери летней интерлюдией 1939 года. Только она называла Дитрих «красоткой», и это сходило ей с рук. Ее главной резиденцией был грузовой автомобиль весом в две тонны. Хоть она и носила сшитые на заказ костюмы с юбкой и мазала ногти пальцев-сосисок ярко-красным лаком, она производила впечатление грубого мужлана. Узко поставленные глаза, тело, слишком массивное для столбовидных ног с маленькими ступнями, придавали ей удивительное сходство с носорогом. Я не удивилась бы, если бы у нее вдруг зашевелились уши, и птица принялась бы выискивать насекомых у нее в шкуре.

Ремарк работал над своими пожелтевшими рукописями в затененной комнате и по вечерам напивался до бесчувствия; отец проверял счета и улучшал свой и без того ровный загар; Тами глотала подряд все таблетки, способные принести мгновенное облегчение и радость, рекомендованные сочувствующими дилетантами; я плавала, наблюдала счастливое семейство Кеннеди и помогала матери одеться для ежедневных рандеву на «пиратской» шхуне, надеясь, что она вернется вовремя и побудет с Бони после его дневного затворничества.

Мы завтракали в номере матери, когда отец, снявший трубку, сообщил, что звонят из Голливуда. Мать нахмурилась.

— В такое время? Поговори с ними, Папи. Наверное, глупости какие-нибудь.

— Джозеф Пастернак хочет говорить с тобой лично. — Отец передал трубку Дитрих.

Мать была явно раздосадована.

— Кто?

— Помнишь, он еще работал на студии «УФА», когда снимали «Голубого ангела»? Теперь он важный продюсер на «Юниверсл». Лучше поговори с ним.

Мать, бросив на отца злой взгляд, взяла трубку.

— Говорит Марлен Дитрих. Что заставило вас позвонить мне во Францию?

Помню, как удивленно взлетели брови матери и ее холодное «до свидания».

— Вот это настоящий венгерский идиот! Знаешь, что он предложил? Хочет, чтобы я снялась в вестерне. В главной роли Джимми Стюарт! Смешно. Они там в Голливуде глупеют день ото дня. — И она прекратила разговор на эту тему, а за ланчем передала его Джону Кеннеди уже в виде шутки.

— Папа Джо…

У нас много всяких Джо, и Дитрих звала посла Кеннеди «папа Джо», чтобы не путать его со старшим сыном семейства Кеннеди, фон Штернбергом и «пираткой».

— Папа Джо, признайся, разве не смешно — Дитрих и эта косноязычная орясина с детским личиком? К тому же он тщится показать себя «настоящим американцем».

— А сколько они тебе предлагают?

— Я даже не спросила. А ты думаешь, что это не такая уж безумная идея?

— Марлен, если ты хочешь, я переговорю с «Юниверсл». Возможно, Пастернак задумал блестящую комбинацию.

Мать обернулась к отцу.

— Папи, позвони Джо, расскажи ему про Пастернака. Спроси, что он об этом думает. Пусть перезвонит до семи по местному времени, а потом закажи разговор с Пастернаком на восемь. А ты в это время свободен? — спросила она, обернувшись к Кеннеди, и поднялась. — Я хочу посоветоваться с Бони насчет голливудского предложения.

К семи все были опрошены. По мнению фон Штернберга Стюарт был новым Купером с лучшими актерскими данными, а роль шлюхи из танцзала в вестерне — всего-навсего перенесение «Лолы» из Берлина в Вирджиния-сити. В общем, было бы чистым безумием отвергнуть подобное предложение. Кеннеди считал предложенный гонорар достаточно высоким и советовал не отказываться от съемок. Он же рекомендовал Дитрих обратиться к Чарльзу Фельдману. Он, кстати, стал самым любимым и надежным агентом матери за всю ее профессиональную работу в кино.

Идея Дитрих сыграть роль шлюхи в вестерне больше всего пришлась по душе Пиратке. Она тут же решила снять особняк на Беверли-Хиллз, поближе к своей «красотке». Даже обещала матери подарить ей остров в Карибском море, со всеми его жителями, разумеется! Ремарк тоже одобрил предложение Пастернака.

И все же Дитрих сомневалась.

— Папа Джо, а что будет, если начнется война? Пусть все едут со мной в Голливуд! Как я оставлю их здесь? Ты — посол в Англии, тебе ли не знать, что спятивший Чемберлен и красавчик Иден не смогут остановить Гитлера. Что тогда? Не могу же я уехать на съемки глупого фильма, когда здесь всякое может случиться!