Реплика в зал. Записки действующего лица

И вот, когда минуло десять лет, в одно прекрасное утро председатель Госкино СССР Филипп Ермаш, открывая очередное заседание коллегии кинокомитета, начал с торжественного вступления: вчера, сказал он, произошло событие чрезвычайной важности для советского кинематографа - Леонид Ильич Брежнев у себя на даче посмотрел фильм "Семнадцать мгновений весны" и дал ему высокую оценку.

Поскольку я был среди приглашенных на ту коллегию как главный редактор журнала "Советский экран", то слышал это собственными ушами и видел собственными глазами.

Скоро молва разнесла детали случившегося. Брежнев, бывший к тому времени уже не в лучшей своей форме, действительно с увлечением отсмотрел все 12 серий, а после просмотра велел присвоить Штирлицу звание Героя Советского Союза. Ему осторожно объяснили, что такого человека на самом деле как бы и не существует, что это, мол, плод в некотором роде фантазии писателя Семенова, этакий собирательный образ, роль, которую играет артист. "Хорошо играет, - согласился Брежнев. - Тогда дайте артисту Героя Социалистического Труда. А другим - ордена".

Так Вячеслав Васильевич Тихонов, к радости многочисленных его поклонников, в одночасье проснулся Героем. Брежнев подписал соответствующий Указ в июне, а уже в ноябре его не стало. Тогда же орденами и медалями наградили большую группу создателей фильма. В том списке не забыли никого, кто имел отношение к работе, в нем не оказалось только одного человека - Юлиана Семенова!

То ли халатность, то ли отголосок давней распри с теми, кто навязывался в авторские титры к Семенову, хотя режиссерский сценарий, как он мне объяснял в те дни, представлял собой только разрезанную и склеенную по кадрам саму повесть. Свою авторскую честь Семенов в конце концов отстоял, но не обошлось без скандала. А через год он все-таки получил орден Дружбы народов, а заодно, для ясности, и звание заслуженного деятеля искусств.

Он был боец и ничего не боялся. Ни тигров в тайге, ни волков в монгольской степи - достаточно послушать тех, кто с ним охотился. Так уж получилось, что я дважды оказывался там, где уже "прошел Семенов": в Монголии и Мексике.

В Мексике дипломаты с ужасом, но и с восторгом рассказывали, как однажды Юлиан приземлился в аэропорту Мехико без въездной визы. Его на дипломатической машине сумели перевезти в наше посольство, наказав ни шагу не делать за его территорию во избежание крупных неприятностей. На следующий день Юлиана обнаружили в доме Троцкого, хотя советским людям даже смотреть в сторону этого дома настоятельно не рекомендовалось.

Афганистан (он знал язык пушту и одно время преподавал его), Чили, франкистская Испания, Парагвай, разоблачение скрывающихся нацистских преступников, главарей сицилийской мафии или ("под личную ответсвенность") участие в действиях вьетнамских и лаосских партизан; тот же затеянный им поиск Янтарной комнаты, который, возможно, и закончился бы успехом, не настигни писателя, во многом все-таки загадочная, именно в тот момент болезнь, - все это страницы биографии, обернувшиеся тысячами страниц текста. Его сочинения не умещаются сегодня и в двадцать томов! Когда успел?

В Коктебеле каждое лето собирались писатели. В Доме творчества. Работать и купаться. Некоторые - только купаться- заслуженный отдых. Но с половины шестого утра, пока славный ковчег признанных и непризнанных гениев досматривал последние сны, из окна Юлиана Семенова уже вылетал пулеметный стрекот пишущей машинки. Невозможно было поверить, но это так и было: машинка работала без малейших пауз, непрерывно, в течение нескольких часов. "У него американский метод работы", - глубокомысленно и не без зависти вещали мастера, жившие по принципу "ни дня без строчки", но в день не больше одной.

Юлиан появлялся на пляже перед закатом, тщательно растирал тело массажной щеткой, потом окунался в Черное море. Вечерами снова слышался стрекот.

Но днем обязательно был перерыв. Тогда он шагал на переговорный пункт (время мобильников еще не пришло) и звонил в редакции, издательства, на киностудии, в театры, на Старую площадь, а то и на Лубянку и даже в Кремль. Книги, пьесы, сценарии, командировки от газет, журналов, от себя самого - все у него кипело и не терпело отлагательства. Он один был целым учреждением, которое работало мощно, без срывов и в основном удивительно удачливо. Хотя бывало по-всякому.

"Значица, так, старик, иду на провал!" - сообщал он заговорщицки перед премьерой своей пьесы в Вахтанговском театре, в сиянии софитов кинохроники перед подъездом и в виду громадного сбора гостей. И действительно, провал происходил. Актер Моргунов (Бывалый) гудел в зале во время действия: "Намедни "Три сестры" смотрел - слабее!.."

"Значица" вместо "значит" было его фирменным словечком. "Мы это, значица, сделаем, есть ходы..."

И делал. "Петровка, 38" и "Огарева, 6" при всей их видимой прямолинейности, тем не менее, долгое время были классикой "милицейской прозы", а политические детективы "Тайная война Максима Максимовича Исаева", "Альтернатива", "Экспансия", "Позиция", "Майор Вихрь", "Бомба для председателя", "Приказано выжить", "ТАСС уполномочен заявить", другие навсегда закрепили за Юлианом Семеновым славу родоначальника этого жанра в родных пенатах.

И еще он был наделен исключительным даром общения, что немало способствовало успеху его начинаний. Он обрушивал на собеседника, в том числе и на того, от которого нечто важное зависело, такой шквал обаяния, красноречия, восторга им, замечательным, что устоять не мог и самый большой, даже застегнутый на все пуговицы начальник. Юлиан врывался в любой высокий кабинет, распахнув руки, на полуслове восторженной тирады, учинял объятия, а то и поцелуи, редактора, если перед ним был редактор, величал шефом, что тогда звучало совершенно экзотически, а министра, если перед ним был министр, как бы само собой, называл наркомом (сама революционная традиция доверительно вспархивала в стенах чопорного кабинета), и через полчаса дело оказывалось сделанным - фильм запускался, повесть шла, поездка куда-либо, где не ступала нога советского человека, гарантировалась.

Сын репрессированного "за связь с Бухариным" отца, очень много знавший о политической подноготной своего и предшествующего ему времени, Юлиан Семенов отлично ориентировался в раскладах и повадках власти. А от власти ему нужно было одно: чтобы не мешала, а в случае чего и помогала его, как сейчас бы сказали, проектам. Остальное он брал на себя: поиск, риск, осуществление.

Когда власть дрогнула и стала меняться, он сразу нашел новые возможности для своих сил и фантазий: учредил Международную ассоциацию детективного и политического романа, стал в ней генеральным президентом, заложил ежемесячник "Совершенно секретно", соответствующую телепередачу, издательство. Привлек, наконец, себе в помощники юного Артема Боровика. Теперь судьбы обоих - горькая и многозначительная "информация к размышлению".

Слава Штирлица, чуть не ставшего Героем Советского Союза, в определенном смысле даже затмила славу своего создателя. Для писателя - счастливая судьба.

...Сорок лет назад... Нет - больше... в редакции журнала "Знамя" на Тверском бульваре, в большой комнате первого этажа, у окна сидел крепкий парень с обликом то ли боксера, то ли борца-средневеса, в брезентовых штанах, толстом свитере и в бороде под Хемингуэя. Он вслух читал свою прозу про Сибирь и геологов. "Здесь, значица, - говорил он, - пропущу, а дальше послушайте..." "Кто это?" - тихо спросил я Мулю Дмитриева, случайно заглянув сюда в процессе чтения. "Какой-то начинающий. Юлиан Семенов..., шепнул в ответ критик. И добавил: - Настоящий. У него все будет в порядке..."