А. Блок. Его предшественники и современники

построениям А. И. Герцена о двух раздельных потоках русского общественного

развития, где есть «народ» и есть «культурные слои», но нет буржуазных начал

в истории России.

Понятно, что выключение буржуазии из исторического потока превращает

самую ненависть к буржуа (всегда с необычайной остротой переживавшуюся

Блоком) в нечто такое, что граничит с метафизикой. Такова известная

дневниковая запись от 13 февраля 1918 г., где возникает колоритный, со всей

силой особой блоковской изобразительности воплощенный образ буржуа: «Он

обстрижен ежиком, расторопен, пробыв всю жизнь важным чиновником, под

глазами — мешки, под брюшком тоже, от него пахнет чистым мужским бельем,

его дочь играет на рояли, его голос — тэноришка — раздается за стеной, на

лестнице, во дворе у отхожего места, где он распоряжается, и пр. Везде он»

(VII, 327). Однако кончается запись заклинанием — от буржуа следует

открещиваться, как от нечистой силы: «Отойди от меня, сатана, отойди от меня,

буржуа, только так, чтобы не соприкасаться, не видеть, не слышать; лучше я

или еще хуже его, не знаю, но гнусно мне, рвотно мне, отойди, сатана» (VII,

328). Буржуа, конечно, один из главных предметов ненависти Блока, притом

важнее всего тут понять, что ненависть эта неотрывна от общих творческих

интересов поэта в целом: дело не просто в преувеличениях, свойственных

интимным записям Блока, или в особых качествах его публицистики,

требующих такого рода обострений. Это — одно из прочных и устойчивых

свойств отношения к жизни у Блока вообще.

Потому-то подобное отношение к определенному типу людей, или

точнее — к определенным социальным категориям общества, естественно,

отражается и во взглядах Блока на жизнь в целом, и на характере его историзма.

Буржуа ненавистен прежде всего потому, что он — начало не творческое;

именно потому он полностью, метафизически отторгается от истории. От этого

даже в пору наиболее высокой духовной зрелости Блока (а эпоха революции

именно и является такой порой) неизбежно должны приобрести в какой-то

степени метафизические очертания точно так же и антиподы буржуа, те

подлинно творческие силы, которые движут историю, в еще большей мере —

сама история. Как и в дореволюционный период (и даже так: еще острее, чем до

революции), сама история превращается в художественных концепциях Блока в

метафизический «музыкальный напор». И тут очень отчетливо видно, как тесно

сплетаются между собой сильные и слабые стороны художественного

мировоззрения Блока. Носителями «музыки» являются подлинная культура, с

одной стороны, и трудовые массы, с другой. Часто можно еще и теперь

слышать, что Блок отрицательно относился к интеллигенции. Диалектически

сложная (а отчасти и метафизически запутанная) творческая мысль Блока при

этом безмерно упрощается. Конечно, в те же дни, когда писались

«Интеллигенция и революция» и «Двенадцать», в дневнике Блока появляется и

такая, обращенная к части интеллигентов, запись: «Трусы, натравливатели,

прихлебатели буржуазной сволочи» (14 января 1918 г., VII, 318). Вряд ли

требует пояснений, к какой именно части буржуазной интеллигенции она

обращена. Для ясности общей перспективы следует помнить также и то, что к

другой части интеллигенции обращены знаменитые слова, завершающие

статью «Интеллигенция и революция»: «Всем телом, всем сердцем, всем

сознанием — слушайте Революцию» (VI, 20). Подлинная культура и ее

носители — подлинно творческая интеллигенция — включаются Блоком в

общий «музыкальный напор» истории, в стихию истории, поэтому естественно,

что эти слова обращены именно к способной их слышать части интеллигенции.

Ведь не к «прихлебателям буржуазной сволочи» они обращены!

И тут должны стать ясными некоторые особенности огромного

художественного скачка, взлета, который переживает Блок в начальный период

революционного переворота 1917 г. Как мы помним, после решающего

перелома 1908 г. основой творческого единства в искусстве Блока является

историческая перспектива, понимаемая как движение от «прошлого» к

«будущему». В общефилософском смысле она неизбежно становится

метафизической, «музыкальным напором», поскольку, как мы только что

видели, в ней отсутствуют конкретные исторические силы. Сейчас необходимо

сказать, что при таком изъятии конкретных сил из истории обнаруживается

односторонность и в самой блоковской «диалектике истории», в ее основе, в

«музыке». Среди блоковских определений «музыки» есть и такое:

«“Настоящего” в музыке нет, она всего яснее доказывает, что настоящее вообще

есть только условный термин для определения границы (несуществующей,

фиктивной) между прошедшим и будущим. Музыкальный атом есть самый

совершенный — и единственный реально существующий, ибо — творческий»

(1909, IX, 150). Между тем в более широкой идеалистической диалектике

истории само прошлое есть «отнюдь не только прошедшее, но вместе с тем и

настоящее», — сама история, прошлое призывается лишь для объяснения

современности, чтобы понять, что и сегодня есть нечто подлинное, «нечто

настоящее во мне»224. Согласно Блоку, подлинно «творческое» в истории

возникает в соотношении только лишь «прошлого» и «будущего». Как большой

художник, Блок реально имеет дело с современностью, но постигает он ее

особенным образом. Соизмеряя ее только с «творчеством» и только в

«прошлом» и в «будущем», он не в силах создать широко разветвленную

картину современности, эпически обобщенный образ настоящего. Поэтому ему

не удаются в дореволюционный период обобщающе-монументальные жанры —

поэма («Возмездие») и шекспировского типа драма («Роза и Крест»). Как раз в

связи с «Розой и Крестом» Блок признается: «… я еще не созрел для

изображения современной жизни, а может быть, и никогда не созрею…» (IX,

288). Разумеется, в подтексте здесь присутствует мысль о монументальном

обобщении в искусстве, речь идет не просто о любой картине современности.

Коллизии современного сознания в лирике Блок решал гениально. Но тут

выступает еще одна особенность творчества Блока. Творческими силами

истории, ее «музыкой» Блоку представлялись культура и трудовые массы. Блок-

лирик после 1905 г. стремился к изображению трудового человека. Реально он

мог его изобразить только сквозь образ «интеллигента», т. е. в специфической

блоковской концепции истории — сквозь образ творческого человека из

социальных верхов старого общества. Фактически это и было

«современностью» в искусстве Блока; такую возможность ему открывал

перевод перспективы истории на современность. В революции Блок воспринял

ее творчески-созидательный дух. Это давало ему возможность прямого,

непосредственного изображения трудового человека в его прямых

соотношениях с историей. Одновременно это открывало Блоку-художнику путь

к большим монументально-эпическим обобщениям, к поэме высокого стиля.

Возвращаясь к «Интеллигенции и революции» и «Двенадцати», надо

сказать, что общественная позиция, занятая Блоком в эпоху революции,

органически вытекает из его предшествующих исканий. С другой стороны,

именно приятие революции обусловливает новый и высший творческий взлет

Блока-художника. Нет ничего случайного в том факте, что именно в этот период

Блок с особой силой и последовательностью утверждает исторически-

созидательную роль трудового человека. И для Блока — общественного

224 Гегель. Философия духа. Соч., М., 1956, т. 3, с. 253.

деятеля, и для Блока-художника в высшей степени важно и показательно то, что

в статье «Интеллигенция и революция» решительно выводятся на первый план