Воспоминания об Александре Грине

Р. 8. Третья просьба, очень неожиданная для Вас, - следующая. Дней через шесть, семь я собираюсь соединиться законным браком. Не осчастливите ли Вы меня содействием в получении где-либо 1-й бутылки спирта?»

PAGE 525

Лето 1921 года Грин и Нина Николаевна провели в Токсове. К моменту пребывания в Токсове относятся две интересные записи в одной из пяти записных книжек Грина, которые он заполнял только в начале двадцатых годов:

ПАХУЧИЙ КУСТАРНИК

Мои воспоминания впечатлений природы обычно упираются в оригинальный контраст между гористым местом Кленфмиль и окружающими его болотистыми равнинами. Этот контраст всегда привлекал меня. Он представляет одно из редких соединений разнородного, которое нет желания отнести к какой-нибудь географически определенной территории; думая о нем, кажется, что природа вложила в этот свой каприз весь запас странных противоречий, свойственных душе нашей с значительным и тонким намеком.

ПОЛЗУЧИЙ КУСТАРНИК

В 192… году мне предстоял выбор, не покидать города, довольствуясь крохами общего пайка, или выполнить, - как ни уродливо, ни жестко по отношению к идеалу, - давнишнюю мечту свою о жизни в природе. Под тенью этих романтических облаков я прожил, действительно, всю жизнь, иногда думая обо всем этом более серьезно, чем то позволяли облик и привычки давнишнего городского жителя. Но в моем прошлом были сечения, если не в стиле Жан-Жака Руссо, то близкие к настроениям увлекательных страниц тех смелых, умеющих любить жизнь романистов, о которых принято говорить с легкой улыбкой. Я заметил одно: как только моя жизнь начинала складываться тревожно, как только борьба за существование начинала принимать темные и безжизненные формы, тотчас воскресал старый детский бред Цвету

PAGE 526

щей Пустыни. Она, издали, обещала отдых и напряжение, игру и поэзию.

Ходить с этим внутри себя было мне не смешно, но грустно, так как я хорошо знал, что не могу стронуться никуда, кроме окрестных дач. Одна из главных ошибок наших состоит в том, что мы ценим природу, насыщенную мечтами, и подходим с усмешкой карикатуриста к той, где живем. Между тем наша пригородная природа - есть мир серьезный не менее, чем берега Ориноко, и, может быть, задумчиво произнося имена неизвестных нам стран, мы смотрим за пределы земли… Во всяком случае, птица, растение и животное, под какой широтой их ни видеть, - есть тот же живой мир, что и везде. Как ни груба сила контраста, она дает чувствовать эту несомненную истину в веере впечатлений тонких и сложных, если природу переместить в город.

Так было весной всех этих только что прошедших лет. Лес и поле явились на Бассейную улицу. Когда магазины были закрыты - почти все, или когда цветочные лавки довольно удачно обманывали прохожего горшком резеды, затерянным среди имитации лилий и роз, - все кроткие чудеса окрестной растительности хлынули, - по рукам и корзинам, - с полей в спаленную пустоту города. Казалось, произойдет зарастание исторических городских перспектив лютиками, ромашкой и колокольчиками. Дорога шествий открывалась подснежниками; затем шли: фиалки, ландыши, черемуха, сирень и вся многочисленная красота лета, все, что видишь в благоуханных пестрых полях. Безвкусие собирателей, мешающих ромашку с «кошачьей лапкой» или ирис с метелками, искупалось подлинностью явления, самим видом цветка в большой или загрубелой руке.

Каждый вечер пригородный поезд Финляндского вокзала изливался шумной толпой, прибывающей, главным образом, из Тэ,

PAGE 527

Эль и По, - с букетами, букетиками, связками и ворохами цветов. Можно было подумать, что разорен рай. Однако рай оказывался весьма практическим раем, если присмотреться к остальной ноше, часто весьма тяжелой. Это было царство женщин, выволакивающих из недр природы все съедобное, все годное на продажу. Жестянки с молоком, корзины ягод, грибов, вязки хвороста, ведра с полуживой рыбой, береста для растопки, шишки для самовара, - тысячи рук и плечей расползались по городским улицам, - согревать желудки и кипятить кипятки…

Приведу еще несколько выдержек из записных кни-

жек

^- ^ -писателя:

«Я жил в стране вымысла всех времен и народов. Там я нашел и понял героев моих, Среди отчетливых, всем знакомых лиц Я видел смутные намеки жизней, Толпу, фон… и в ней нашел много людей,

Оказавшихся живыми, как фокстерьеры,

Со своими делами и судьбой.

Сюжеты: челов «ек» потерял глаз и боится совсем ослепнуть. Поэтому он записывает свою жизнь, чтобы видеть ее и видеть иное.

Сюжет: Ангелы на земле.

Сказки Нины.

Перо из крыльев ангела.

Белая ворона на полюсе.

Слова отбрасывают тень.

Каторжники воображения (писатели в виде арестантов каторжной тюрьмы, таскающие тяжести творчества).

Как человек, соскочив с поезда и снова вскочив в него, узнает, что прошел год».

PAGE 528

«ПОДЛЕЖИТ ЛИ ГЕНИЙ СУДУ?»

Жизнь постепенно входила в норму. Грин покинул Дом искусств, но вопрос о заработке продолжал оставаться острым. Беда была прежняя: негде печататься, (Мало было бумаги, почти не было издательств.) За весь 1922 год * Грин едва ли опубликовал десяток рассказов да малюсенькую книжечку, куда вошли три новеллы. Несколько раз он ездил в Москву, пытаясь что-нибудь напечатать там. Один из таких приездов описывает Эм. Миндлин в книге «Необыкновенные собеседники».

«Еще в конце 1922 года Александр Степанович Грин, писатель старшего поколения, известный всем нам по своим дореволюционным рассказам, узколицый, сухой, немногословный, пришел и молча положил на редакционный ** стол рассказ «Тифозный пунктир». Я пообещал на другой же день отправить рассказ в Берлин. Грин сказал, что отправить рассказ можно и послезавтра, и послепослезавтра, даже через неделю - ему это все равно.

- Отправляйте когда хотите. И печатайте тоже когда хотите. Лишь бы мне гонорарий сейчас.

Пришлось идти к Калменсу на поклон. День был, как назло, неплатежный, и мы все сидели без денег. По счастью, Калменс знал Грина и очень высоко ценил его рассказы. Деньги были выданы, и Грин потребовал, чтобы все - нас было человек пять молодых литераторов - пошли с ним в столовую Дворца союзов. «…»

- Зачем, Александр Степанович?

- Сегодня зайчатина. Я уже был там. Детки, мы с вами идем на зайчатину.

Денег не было ни у кого из нас. Грин обиделся:

* И. Сукиасова в статье «Новое об Александре Грине» («Литературная Грузия», 1968, № 12) говорит (на основании воспоминаний одного из сотрудников газеты «Заря Востока»), что летом 1922 года в Тбилиси из Одессы вместе с И. Бабелем приехал Грин и прожил там полтора месяца. У нас нет никаких данных в подтверждение этой версии.

** Эм. Миндлин был московским корреспондентом газеты «Накануне», которая печаталась в Берлине и продавалась в киосках Советского Союза.

18 Зак. № 272 PAGE 529

- Деньги есть у меня. Я же только что получил. Завтра их у меня не будет. И завтра вы поведете меня обедать. С пивом. Мы не пианицы, - так он произносил: «пианицы», - но обедаем, детки, с пивом!

Мы пошли. Пешком - по Тверской, через Охотный ряд, площадь Ногина - на Солянку. По пути встречались знакомые - Грин останавливал их и требовал, чтобы они повернули и пошли с нами.

- Идем есть зайчатину, детки.

В столовую пришли табуном - человек десять, если не больше.