Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 1. 1905–1941 гг.

Что касается «Тихого Дона», то он порядочно надоел автору. Тов. Шолохов считает, что в первой книге «Тихого Дона» он слишком широко размахнулся, ввел в роман так много народа и развел такое большое литературное хозяйство, что сейчас затрудняется, каким способом легче всего с ним разделаться. А в четвертой книге он с героями обязательно разделается. И пусть читатель не пеняет, если он проделает это с отдельными персонажами в несколько неожиданной форме…

Тов. Шолохов считает, что в первой и второй книгах «Тихого Дона» много погрешностей по части верного освещения событий. Сейчас кое-что в этих томах он исправляет для нового издания, но сознает, что они нуждаются в более значительной переделке. Тов. Шолохов обещает сделать это позднее.

II

Стенограмма обмена мнениями на творческом вечере Шолохова по его произведению «Тихий дон»¹

Тов. Степной².…Я имел возможность прочесть только первую часть «Тихого Дона» да вот сегодня прослушал небольшие отрывки здесь на вечере. И от того, что я прочел, – я в восторге. Посмотрите, чем берет Григорий? Он берет своей искренностью; в нем нет шаблона, это – живой человек. Да и во всем произведении у Шолохова нет шаблона: на этой стороне большевики, и они идут, ни в чем не колеблясь, а на той стороне – белые. Автору удалось этого избежать…

Шолохов – как будто местный писатель, но через его «Тихий Дон» смотрит весь наш Союз. И в этом одно из его величайших достоинств.

Тов. Орешин³. Самое важное то, что за спиной Шолохова гудит Дон, казаки, все прослойки населения. Это весьма ценно с общественной точки зрения.

Теперь о мастерстве. Когда писатель создает произведение, этим самым он вызывает кого-то в бой, он спорит с какой-то другой группировкой и другой школой, защищает какую-то позицию, которую занимает сам. И я считаю, что Шолохов на протяжении всего своего творчества защищает позицию реализма.

С места. Социалистического реализма!

Тов. Орешин. Да, социалистического реализма. Мы видим, что все другие школы – футуризм и всякие «измы» – все это очень бросается в глаза, но очень быстро исчезает.

С места. А Маяковский?

Тов. Орешин. Маяковский останется, но все остальные, кто лепился вокруг Маяковского, они исчезнут бесследно. Исчезнут потому, что за их спиной ничего не гудит, они одиноки. Эти самые «измы» занимают у нас часто первые места, в том числе и сейчас: все умеющие проделывать фокусы в строчках, считаются большими писателями. На мой же взгляд, они никакие не мастера и не писатели, и эти-то «никакие» мастера и писатели у нас сейчас имеются в большом количестве, сидят на высоких местах и пайках; творческие же группировки, идущие им на смену, идут не из кабинетов, будуаров и салонов, а идут из жизни.

…Говорят: «Ах, Алексей Силыч, вы плохо написали вашу «Цусиму». А «Цусима» – это куски жизни, выдранные с кровью, как и «Тихий Дон». Вот это-то и вкусно, и интересно, и нужно.

В кругу формалистов Шолохов даже может считаться отсталым человеком; может быть, там поговаривают, что, мол, хорошо, но скучновато, нет разнообразия; захотелось им чего-то такого «с перчиком», чего-нибудь едкого, а чего – не знают. Так вот, это едкое терпит крах, когда появляются такие вещи, как «Тихий Дои»… Формалисты, выдумавшие свои теории в кабинетах, должны будут уступить под напором писателей, принесших на своих плечах глыбы жизни.

Когда я хочу сравнить Шолохова с кем-нибудь из писателей, мне приходит на ум чеховская «Степь», но это совсем другая степь… степь, природа сама по себе не является у Шолохова украшением. Это есть природа, за которую идет какая-то борьба и которая поэтому становится особенно ценной и интересной.

…Я думаю, что Шолохов в борьбе с течением, которое называло себя «формалистами», сыграет очень большую роль. И это, по моему мнению, отрадное явление, потому что формалисты, беспочвенники в жизни, хотят показать свою сильную революционность, а им никто не верит. Шолохов же выступает с доподлинным материалом, и это имеет решающее значение. В борьбе за реализм, за настоящую книгу Шолохов является практическим борцом.

Тов. Никифоров⁴. Мое амплуа – ругаться. Но так как ругательного материала я не вижу, то и ругаться не буду. Но кое-что оспаривать. Шолохов работает над формой, наверное, больше, чем все, вместе взятые, формалисты. Если бы этого не было, то у него из крупчатки получилась бы ржаная лепеха… Шолохов из «ржаного» материала делает крупчатку русской литературы… Обратили ли вы внимание на то, что у Шолохова дано совершенно особое описание пейзажей: он никогда не скажет «приятный запах травы», или «веселый запах», или «разноцветный запах», не давая в последующей главе объяснения подобным сравнениям… Ни одного пейзажа я не видел зря, все они являются музыкальным оформлением последующих событий…

Я лично к Шолохову чувствую зависть; но я рад появлению этого чувства; эта зависть не такого порядка, как бывает, что человек про себя молится: «пошли, господи, затмение на людей сих до конца дней моих», так сказать, «героическая» зависть. И мне всегда обидно, что к некоторым чувства зависти не питаешь, а питаешь чувства отвратительной досады и злобы, что вещь печатается, бумага расходуется, гонорар платится аккордно, и аккордно каждый раз с этим писателем ГИХЛ садится в лужу.

Тов. Орешин. Мы не хотим фокусов, мы хотим полнокровных образов, говорящих о живом мире. И такие вещи, как «Тихий Дон», – они будут читаться и через сто лет, когда никого из нас не будет в живых.

Тов. Буданцев⁵. Я не могу сравнивать Дос Пассоса⁶ и Шолохова, это совершенно различные величины, и Шолохов не исключает Дос Пассоса.

Совсем недавно я прочел «Поднятую целину»; прочел ее с придирчивостью, и сначала, открыв первые страницы, мне показалось, что запахло Треневым и чем-то еще в этом роде, но скоро я почувствовал, как каждая фраза – это победа художника. И я не знаю, как достигает этого Шолохов. Самая загадочность этого метода говорит за то, что Шолохов – большой мастер… Живет Шолохов по-настоящему, живет где-то… среди своего материала, который он потом несет нам. Причем очень существенно и важно, что в кулуарах раздавались разговоры о том, что это – областнический перегиб; мне кажется, что этот «областнический» характер творчества Шолохова захватывает весь наш читающий Союз.

Я повторяю: даже при той предвзятости, с которой я подходил к «Поднятой целине», я не нашел в ней ничего, к чему мог бы придраться.

Мне хочется, чтобы Шолохов поскорее кончал свою работу, чтобы посмотреть, как все это скомпонуется. Победа Шолохова тем более значительна, что он писатель «традиционный», которому особенно трудно добиться единогласного признания– значительно труднее, чем тому же Дос Пассосу.

Тов. Пермитин⁷. Товарищи, мне кажется, в конце концов, получается скучновато. Все в один голос хвалят, мне захотелось пойти против течения. Это не значит, что я хочу предвзято обругать Шолохова… Я хочу говорить по-честному, так, как я воспринимаю творчество Шолохова и его установки. Начну с того, что читаю Шолохова всегда с большим наслаждением…

Приглядываясь к его типам, я удовлетворен их мастерской зарисовкой, но не удовлетворен раскрытием их изнутри, во всем их многообразии. Посмотрите, как он рисует женщину. Мы видим ее только с одной стороны – со стороны биологической, животной сущности. С этим нельзя согласиться; нельзя согласиться с тем, что в казачестве имеются только такие женщины, которые живут только как жены, на постели, как любовницы – и только. Я хочу видеть женщину, поднятую на большую высоту, я хочу видеть другую женщину, не ту, которую показывает Шолохов.

Второе: я никак не могу согласиться с тем, что здесь сидящих не коробит от излишнего натурализма, которым пользуется Шолохов. Правда, иной раз это выходит очень ярко, иной раз это необходимо в целях обрисовки характера, но иной раз получается через край. Меня этот бьющий через край натурализм сильно коробил. И это я почувствовал именно в «Поднятой целине», да и не только в ней. Такому мастеру, как Шолохов, я не могу простить огромных кусков сырого газетного материала, какие часто встречаются в «Поднятой целине»… Наряду с блестящими, яркими сценами, с общей целеустремленностью вещи – вы видите сырой газетный материал, совершенно не обработанный.