Рельсы жизни моей. Книга 1. Предуралье и Урал, 1932-1969

Закончились весенние полевые работы в колхозе. Был объявлен праздник «Борозда», аж на два дня. Отец где-то раздобыл водку. Привезли её в металлической бочке. Она не была полной, там было что-то около пятой части водки, пропахшей керосином. Пили все, кто мог и хотел. Я тоже попробовал: «Ну и гадость!» Но настроение поднялось.

Погода была чудесная: тепло и солнечно. Все жители деревни собрались и расположились «табором» за клубом на пригорке. Там была большая поляна и что-то вроде маленького парка. Там же в больших котлах готовили мясной суп. Барашков на мясо к празднику выделило Правление.

Мы расстелили домотканые покрывала и всей семьёй расположились на поляне. Только отец, бывший основным распорядителем на празднике, не мог присоединиться к нам. Женьке нашему было около полутора лет. Он был очень подвижный и постоянно стремился убежать куда-нибудь. Его приходилось ловить мне или Венере.

На поляне угощались супом и водкой. Тем временем в клубе устроили что-то вроде концерта, в прямом смысле «самодеятельного». Пели, кто желал или кого очень просили. Спел и наш отец. Помню его высокий, звонкий голос. Музыкантов было трое: гармонист, приглашённый из соседней деревни, скрипач – старый бродячий музыкант и балалаечник Витя (Викентий), который в свои одиннадцать лет виртуозно играл на балалайке. После концерта в клубе начались хороводы, танцы, пляски, в которых я тоже принимал участие. Первым музыкальное сопровождение начал гармонист, но его быстро развезло – выпил лишнего (правда, на другой день он отыгрался). Затем скрипач и Витя играли по очереди, а иногда и дуэтом – и ведь хорошо получалось! Раньше селянам подобного дуэта ни видеть, ни слышать не доводилось. Так они играли до поздней ночи.

На другой день праздник продолжился под вечер и длился до полуночи. В основном в нём уже участвовала молодёжь.

И снова начались трудовые будни. Даже в межсезонье, когда не было весеннего, осеннего сева или уборки урожая, нам, мальчишкам, работы хватало. Возили сено к стогам, навоз на колхозные поля. Навоз вывозили из конюшни, скотного двора колхоза, а также из частного подворья (хлева). Выгребали подчистую в хлеве до самой земли. Занималась этим бригада грузчиков, точнее, грузчиц. Открывали настежь ворота и подводы заезжали одна за другой. Водителями «кобыл» были только мальчишки 10–12 лет. Иногда гоняли наперегонки, было интересно. Телеги для вывоза навоза были специальные, с сиденьем впереди. Сидишь себе на облучке, как настоящий кучер!

… Вам, дорогие мои читатели, возможно, кажется, что я в своих воспоминаниях слишком много строк уделяю работе. Но что поделать – работа была тогда на первом месте, хотя за зарплатой мы в очередь не стояли – её просто не давали…

Наступил период уборки зерновых и посева озимых. Нашу мини-бригаду не расформировали. Снова дед Осип должен был сеять, а наша троица – бороновать, то есть рыхлить вспаханную землю, чтобы засыпать зерно.

Дня за два до начала выездов на поле отец меня спросил:

– На какой лошадке хочешь работать?

– На Шутке, – ответил я.

Раньше на ней работал Сашка. Видимо, он был оповещён конюхами, что на Шутке теперь буду работать я – председательский сын. И не был бы собой, если бы не придумал какую-нибудь подляну. Утром мы на конном дворе сели верхом на своих коней: я на Шутку, Степан на Зайчика, а Сашка на Звезду. Вот такая получилась рокировка. Приехали на место работы, запрягли лошадей. Они все стояли рядом. Сашка до этого времени не обмолвился ни одним словом. Я, видимо, чуть отвлёкся и не заметил, как Сашка подошёл к Шутке и что-то с ней сотворил. Возможно, сильно уколол шилом. Я не успел взяться за вожжи, как она взвилась на дыбы и понеслась в дикой скачке по полю. Борона, в которую она была запряжена, прыгала прямо на неё и била железными зубьями. Шутка отбивалась копытами от прыгающего сзади металлического чудовища и неслась ещё быстрее. Нам ничего не оставалось, как наблюдать, что будет дальше. Сделав примерно километровый круг по полю, она прискакала к нам и внезапно остановилась, тяжело дыша и дико озираясь; приподняла заднюю ногу, из которой сочилась кровь. Зубом бороны ей проткнуло копыто. В случившемся я винил себя – не доглядел, почему она понеслась. И Сашку я обвинить не мог, поскольку не видел, что он сотворил. Лишь одни предположения с моей стороны. Пришлось её распрячь и ехать на хромой лошади на конный двор. Там я передал лошадь конюхам. Отец же мне, как бывало часто, ничего не сказал.

Через неделю Шутка выздоровела. На ней снова стал работать Сашка, а мне досталась Звезда. После этого случая я вообще перестал разговаривать с Сашкой, и он тоже больше не лез с нравоучениями. На перекурах я сидел отдельно, не стал курить, как и приносить бумагу.

Так мы и работали втроём. Осип нас не касался – посеет поле и уезжает.

Однажды, уже под вечер, на небе появились тучи. Мы были в поле в нескольких километрах от деревни, и как-то не сразу обратили на них внимание. Думали, брызнет дождик – воздух свежее будет, и продолжали работать. Но гроза разыгралась не на шутку: «Молнии сверкали и беспрерывно гром гремел!» Сашка, воздев руки к небу, прокричал:

– Раба божья, Земфира, дай нам хлеба с маслом!

Мы быстро распрягли лошадей и галопом помчались на них домой. А ливень всё усиливался. Стало темно, как ночью, но когда сверкала молния и громыхал гром – мы выглядели как кавалеристы, скачущие по минному полю. Дорога превратилась в сплошную грязь, на нас не было ни единого сухого и чистого места, но мы благополучно доскакали до дому.

Глава 12. СНОВА ОТЕЦ

Наступило 1 сентября, но нам сообщили, что учёба начнётся на месяц позже. Так что мы продолжали работать. В этом году урожай был неплохой. Колосья жали вручную серпами и связывали в снопы, а их укладывали в скирды. Потом перевозили в гумно, а там уже обмолачивали. Обмолоченное зерно засыпали в ручную веялку, где его очищали, а потом сдавали государству. Руководство района приказывало: «Ни в коем случае не давать хлеба колхозникам, пока не выполнят план госпоставок!» К нашему колхозу был приставлен уполномоченный района – женщина-коммунистка, которая неотлучно находилась на току при молотьбе. Провеянное зерно грузили в мешки, взвешивали и сразу, мимо колхозных амбаров, отвозили на элеватор.

Люди жили впроголодь, но трудились от зари до зари. Отец решил помочь односельчанам. Когда «комиссарша» отсутствовала (она иногда на ночь уезжала домой), провёл ночную молотьбу. Намолоченное зерно было решено той же ночью раздать колхозникам по количеству трудодней и развезти по домам. Была проведена немалая подготовительная работа. Да иначе и как можно людей, проработавших целый день, просить выходить на работу ещё и ночью? Я тоже участвовал в этой акции – возил с поля снопы для молотьбы. Мама работала на веялке. Вроде, всё прошло нормально. На следующий день, при «комиссарше», работа шла в обычном режиме.

Мой отец не учёл только одного, а именно того, что даже в таком захолустье, как деревня Квака, были агенты НКВД. О проведении «ночной акции» было доложено куда следует, и председателя вызвали в Красногорский райком.

В райкоме ему дали понять, что он совершил преступление перед государством и должен за это ответить. Его дело было передано в «Особый отдел» (точное название его я не знал), где ему грозили пистолетом и штрафбатом. Потом его передали в военкомат, и военком решил его дальнейшую судьбу: «На фронт! Безо всякой медицинской комиссии!»

Отец всё ещё ходил с палочкой, сильно хромал. Я видел его ногу – она была ужасной на вид. Вернулся отец из районного центра встревоженным. Оказалось, что у него уже была повестка в действующую армию. Он рассказал, как его воспитывали в райкоме, грозили расстрелом в «Особом отделе», и всё это из-за того, что он дал людям немного хлеба. Кстати, розданный после ночной молотьбы хлеб не отобрали – и на том спасибо.