Психофильм русской революции

Картина эвакуации была в достаточной мере омерзительна, и старый режим здесь, становясь рядом с большевистским, позорно проваливался.

Мы с братом имели пропуска. Но этот пропуск был от Красного Креста, а служили мы в военно-санитарном управлении. Чины управления уже получили пропуска, а мы были в боевых частях и только временно прикомандированы, а потому нам обещали дать пропуска завтра. А завтра, как и оказалось в действительности, и управления уже не будет. Мы знали, что ночью все они очутятся на пароходе.

Я и мой брат были людьми долга. Мы могли спастись с пропусками Красного Креста. Но ведь приказа об эвакуации мы не получили. А кто мог думать о моей газовой комиссии? Мы не имели формального права садиться на пароход: с этим оба были согласны. Но, с другой стороны, являлось донкихотством оставаться на несомненную и бесполезную гибель. И все-таки мы решили остаться до утра. Что думал мой брат в тайниках души, не знаю. Но мы оба решили: должны. Было нелегко решиться на этот вызов судьбе и, имея в кармане патент на спасение, рисковать. Мы пошли домой, чтобы лечь спать, а завтра рано утром наведаться на пароход «Ялта». Говорили, что пароход отойдет в шесть часов утра. Был восьмой час вечера, когда мы подошли к нашему дому. Я не питал ни малейшей надежды на спасение. Мы поужинали, рассортировали вещи. Все насущное, необходимое, научные работы и записки о революции я напихал в мешок, который мог носить с собой. Остальные вещи опять пришлось бросить на произвол судьбы.

Улегшись, мы спокойно заснули и ушли от мира действительного в область сновидений, и мне не снилась никакая эвакуация. Спалось, как редко спится. Я проснулся после пяти часов утра и разбудил других. От инженера, жившего в другой комнате, мы узнали, что ночью он получил приказ грузиться к восьми часам утра на пароход «Рион». Это значило, что эвакуация уже шла вовсю. Мы решили идти с вещами на «Ялту» и там выяснить, эвакуируется ли военно-санитарное управление. Надо было торопиться. Мы вышли в 6 часов утра, когда было еще совершенно темно, и сомневались, застанем ли еще пароход на пристани. Мы пошли втроем с присоединившимся к нам доктором Любарским, бывшим дивизионным врачом. Все было тихо кругом. Севастополь спал. Не слышались подозрительные звуки. А когда подходили к воротам угольной пристани, как-то нам жутко было спросить, ушел ли пароход. На мой вопрос какая-то фигура махнула рукой вперед, ответив: «Там». На душе отлегло - значит, успеем.

Мрак ночи был полный, и только подойдя вплотную, мы увидели остов корабля без огней. Мы поднялись по трапу. На набережной не было ни души. На палубе мы узнали, что комендант военно-санитарного управления уже здесь, и брат получил от него пропуск. Если бы мы не зашли теперь на пароход, нас бы покинули. Зато теперь мы ехали легально.

Весь пароход и палуба были сплошь набиты людьми. Давка была невероятная. Но что значило все это по сравнению с перспективой попасть в руки большевиков? Мы сложили свои вещи на палубе, где их были сложены груды. Никто не спросил у нас никаких пропусков. На пароход пускали всякого, кто приходил. Глупая формалистика и вчерашняя горячка были ни к чему. Людей теперь к пароходу подходило мало. Большинство людей на палубе спало. Нам говорили, что пароход отойдет в 9 часов утра. Уходя из дому, мы взяли с собой вестового Соболева и теперь послали его за оставшимися вещами. Он не вернулся, очевидно решив опять перейти к большевикам.

«Ялта» была госпитальным судном, и на меня сейчас же было возложено срочное дело. Меня назначили врачом трюма, и я спустился туда по вертикальной лестнице пожарного типа для размещения больных и раненых. Врачей было много, но желающих работать не оказалось. Не до того было. Спуск по вертикальной лестнице являлся своего рода гимнастическим спортом. Мне сначала казалось, что я не смогу спуститься. Потом подумал: другие лезут - полезу и я.

За работой дело шло быстро. Но вместо медицинской работы требовали составления никому не нужных списков больных. Требовалось писать чин, категории и прочее.

На пароходе царила тишина. В городе с парохода не замечалось пробуждения. Постепенно рассветало. Вокзал безмолвствовал, пристань была безлюдна. Но когда около 8 часов утра, покончив работу в трюме, я поднялся на палубу, стало видно, как на все стоявшие кругом пароходы грузились десятки тысяч людей. Мы стояли в южной бухте, загороженные разводным мостом. В девятом часу утра мы тронулись к северной бухте, где должны были стать. Во всю ширь перед нами открывалась грандиозная картина. Наш пароход проходил мимо ряда кораблей, грузившихся полным ходом.

День был ясный, тихий, осенний. Вереницами тянулись по берегу люди и повозки к пристани, но шли они в полном порядке. Оба берега были усеяны ожидающими посадки людскими массами. На палубы всех кораблей поднимались тюки и вещи. По трапам ползли людские ленты, и даже на огромный пароход-мастерские «Кронштадт», о котором давно думали, что он годен только для мастерских, грузились люди. Когда мы проходили разводной мост, там, как обычно, стояла толпа ожидающих, и вид их был такой, словно они шли по своим обычным делам. И даже в этот момент никто не думал, что сегодня мы если не навсегда, то надолго покинем Россию. Самое большое, думали многие, уйдем на рейд.

Передавали, что на фронте еще спокойно, что, возможно, еще все вернемся назад. Это только показывало, как мало знали о настоящем положении вещей.

Всякие бывали грезы...

Дальше весь берег был усеян людьми. Наблюдалась невиданная картина: уходила целая армия! Куда?

Никто этого не знал. Говорили, что судьба наша совершенно неизвестна. Нас будто бы никто не примет. Наученные горьким опытом, в союзников не верили и их презирали. Иногда даже говорили, что предстоит новый десант и что дело идет о перемене фронта. Шутили, что идем завоевывать малоазиатский берег или высаживаться в Одессу.

Эвакуация была подготовлена изумительно. Суда были нагружены углем и готовы к отходу. Когда мы сидели уже на пароходе, получили последний приказ Врангеля.

ПРИКАЗ

Правителя Юга России и Главнокомандующего Русской армией, Севастополь, 29 октября/11 ноября 1920 года № 3754

Русские люди!

Оставшаяся одна в борьбе с насильниками Русская армия ведет неравный бой, защищая последний клочок Русской земли, где существует право и правда. В сознании лежащей на мне ответственности я обязан заблаговременно предвидеть все случайности. По моему приказанию уже приступлено к эвакуации и посадке на суда в портах Крыма всех тех, кто разделял с армией ее крестный путь: семей военнослужащих, чинов гражданского ведомства с их семьями и тех отдельных лиц, которым могла бы грозить гибель в случае прихода врага. Армия прикроет посадку, памятуя, что необходимые для ее эвакуации суда также стоят в полной готовности в портах, согласно установленному расписанию.

Для выполнения долга перед армией и населением все, что в пределах сил человеческих, сделано. Дальнейшие наши пути полны неизвестности. Другой земли, кроме Крыма, у нас нет. Нет и государственной казны. Открыто, как всегда, предупреждаю всех, что их ожидает. Да ниспошлет Господь Бог всем силы и разум пережить и одолеть русское лихолетье.

Генерал Врангель

Трудно описать силу впечатления, произведенного этим благородным приказом. Даже те люди, которые отвыкли вдумываться в то, что происходит кругом, испытали словно удар грома над своей головой. Притихли, помолчали и на миг ушли в себя. Уходят люди, не пожелавшие примириться с крайним и логическим проявлением революции в лице большевизма. Уходят на кораблях в море на полную неизвестность, искать приюта в чужих краях, настроенных против них враждебно.

Люди, покинутые союзниками, которых они когда-то спасли на Мазурских озерах, направляются теперь на их попечение. Для многих это гибель. Скитание без будущего и без надежд.

Что с ними будет? Впереди - открытый горизонт моря. Что за ним, покажет будущее тем, кто доживет.

Вспоминается расстрел русской отступающей армии румынами.